Назначение в никуда, стр. 14

В течение недели я пытался несколько раз увидеть Байярда, но Рузвельт всякий раз отказывал мне, говоря, что полковник болен, что у него началась пневмония, как это бывает часто, когда чуточку понервничаешь, что он в кислородной палате и посетители к нему не допускаются.

Наконец наступил день, когда генерал спустился вниз и полчаса наблюдал, как Линд пытается поставить меня на уши; но я был удачливее, и вместо этого перебросил его самого.

– Вы готовы, – сказал Рузвельт. – Мы отправляемся в полночь.

Вокзал Сети был гигантским, ярко освещенным помещением с полированным белым полом, размеченным оранжевыми линиями, с рядами челноков, стоящих между ними. Там находились маленькие одноместные разведчики и большие на двадцать два пассажира транспортники, какие-то голые, функционального вида коробки, несколько причудливых разработок для Очень Важных Персон, некоторые бронированные, некоторые перестроенные под грузовые фургоны или машины срочной психологической помощи. Стоял спокойный высокого тона звук и постоянный шум и грохот от перемещения воздуха при прибытии и отбытии челноков. Я никогда не видел ничего подобного раньше, но все это было знакомо по сеансам гипномагнитофона.

Техники, в белых халатах колдовали над машинами, стоя у маленьких пультов, расположенных вдоль ячеек. В дальнем конце помещения я увидел группу людей в костюмах, похожих на испанских конкистадоров, и другую группу в пуританском черном.

– Защитная окраска, – заметил Рузвельт. – Наши агенты всегда пытаются гармонировать с фоном. В нашем случае маскарад необязателен. Там, куда мы собираемся, насколько я знаю, разумной жизни не осталось.

Техники приладили на нас костюмы – старомодное летное обмундирование с мягкими водолазными шлемами, проверили нас с минимумом формальностей, и мы, пристегнувшись, закрыли люк. Рузвельт посмотрел на меня сбоку и, подняв большой палец, дал знак:

– Готов?

– Это ваше шоу, генерал, – ответил я.

Он кивнул и перебросил рычаги управления. Возник воющий гул, исчез наружный свет; стены и крыша задрожали и скрылись. Мы торчали в двух футах над свободным участком земли, полным сорняков, и выдували пыль в открытое небо.

Глава VI

Много мы не говорили, пересекая Распад, сопровождаемые «блип-блип» трассера, настроенного на цель. Я наблюдал, как испепеленный ландшафт плыл мимо, пока Рузвельт управлялся с пятьюдесятью циферблатами сразу и корректировал время от времени отметки по причинам, в которых я не мог разбираться.

Какое-то время мы неслись над равниной дрожащих скал, где дымок вился из фумарол и вулканического конуса, отбрасывающего на небо красное сияние. Затем появился океан маслянистой, пенистой жидкости, гладь которой нарушалась медленными пенистыми волнами. И снова земля: пепельно-черная, с бледными языками пламени, облизывавшими ее, пока не стало коалесцировать в порах лавы, тускло-красной, пузырящейся и щербатой. Все это время тучи под луной никуда не двигались.

Лава потемнела, затвердела и обернулась пыльной равниной; появилась зелень, странные приземистые деревья выскочили кучками по два-три. Разрослись лозы, среди некоторых виднелись руины. В поле зрения появился ломоть скалы, покрытый сверху корнями пятидесятифутового одуванчика с колючками вдоль всего стебля.

– Уже близко, – сказал Рузвельт. – Это шоссе, ведущее в город Фонреврольта.

Он подправил курс, чтобы поместить нас над старой дорогой, выходящей из кошмарных джунглей между упавшими стенами и ржавыми стальными конструкциями, что служили подставками для жгутов из плоти, что сплелись с бородавчатыми лианами, у которых были листья, как сгнившая канва, изгибающимися над переросшими гроздьями слепых голов грызунов, как связки фруктов. У них не было глаз, но множество зубов, разместившихся в пазухах листьев растений, нянчивших их.

Лес открылся, поредел. Высокие, цвета охры и ржавчины, здания замаячили по обе стороны, как в храме в джунглях Юкатана. Грибы росли на граните и мраморе, раковой на вид коррозией заросли бронзовые статуи богов и богинь. Лес отступил, выставляя напоказ мощную площадь и гору мраморных обломков, черепицы и стекла за рядом стофутовых колонн, оплетенных лианами.

Несколько бесцветных пятен скрылись во мраморе; широкий изгиб площади на минуту выровнялся. Фонтан в центре слился в первоначальную форму, не хватало только головы русалки посередине. Затем раздалось резкое «би-биип», и на панели появился янтарный огонек. Мы прибыли в зеницу вероятностного шторма.

Рузвельт повесил на шею ящик с инструментами и проверил шкалы на нем.

– Вы и я войдем в историю как первые люди, кто когда-либо ставил ногу в Распад, – сказал он, – а если сделаем что-либо плохо, допустим мельчайшую ошибку – будем и последними. Одна ошибка здесь может заставить кувыркаться весь наш космос.

– Довольно мило, – ответил я. – Только один вопрос: как мы узнаем, что может быть ошибкой?

– Следуйте своему инстинкту, мистер Кэрлон, – сказал Рузвельт, одаривая меня улыбкой, которая, казалось, была перегружена каким-то неопределенным значением.

Открыв дверцу наружу, мы вошли в кошмарную фантазию. Повсюду громоздились высокие здания на фоне неба с разорванными клочьями облаков под желтой луной. Ближайшее здание было из полированного резного розового камня, откуда свисали гигантские лианы, отбрасывающие черные тени. Из здания вниз, к дорожке, окаймленной гигантскими дубами, на которых росли зеленые орхидеи, вели белые мраморные ступеньки. В ветвях, аркой нависающих над мощеной улицей, пели пронзительно окрашенные птицы. И за этим островком сомнительного порядка маячили джунгли, как осаждающая армия.

– Изумительно, – произнес Рузвельт тихим голосом. – Почти нетронут, Кэрлон, – почти такой же, как и в дни его славы! Это Летний дворец, а там Кафедральный и Академия Искусств… Еще стоят среди кровавой бойни!

– Трудно поверить, что мы в центре шторма, – сказал я. – Тут спокойно, как на кладбище.

– Здесь умерла мощная цивилизация – ответил Рузвельт. – Так, где мы стоим, триумфально маршировали армии с королями во главе. По этой улице в экипажах разъезжали прекраснейшие женщины вселенной. Здесь поднялись до своих высочайших вершин искусство и культура, чтобы быть низвергнутыми в абсолютные глубины. Внемлите, Кэрлон, великолепие, навсегда утерянное.

– Но сейчас я настроен найти то, за чем мы пришли.

– Совершенно верно, – сказал Рузвельт неожиданно резким тоном, проверил шкалы, прикрепленные к его запястью, и откинул свой шлем. – Воздух в порядке.

Я попробовал его. Он был горячим, влажным, как в теплице ночью. Стоял ровный фон звуков: шуршание и скрип листьев, потрескивание и трение стеблей, вьющихся на ветру, кудахтанье, стоны, шипение, вой, блеянье голосов животных, как будто мы находились в самом центре величайшего в мире зоопарка, все обитатели которого видели дурные сны. Черепичное покрытие под нашими ногами было расколото и шаталось, но вполне проходимо. Побеги лишайников, толстые, как запястья, змеились через него, и лунный свет блестел на иглах, как poinards, что щетинился среди них.

– Чтобы защитить челнок, я поставил его на осцилляторную цепь, что будет препятствовать его переходу в фазу идентификации с любой А-линией, – заметил Рузвельт. – Когда мы будем готовы отбыть, я смогу вызвать его дистанционным управлением.

Я наблюдал, как машина замерцала и скрылась из вида с ударом вторгшегося в ее объем воздуха. Как только мы тронулись с места, что-то начало двигаться среди зелени, и тварь вроде волосатой змеи протянулась во всю длину над упавшим древесным суком, зевнув над ним собачьей головой. Сперва я подумал, что у нее нет ног, но потом обнаружил дюжину их со всех сторон, вырастающих из десятифутового тела под случайными углами. Лиана зашипела и напала на нее, пасти щелкнули, и еще десять футов тела хлопнулось в поле зрения с дополнительными головами, кусающими все сразу. Лиана сделала еще несколько витков вокруг червеобразного тела и запищала. Где-то завыла кошка, подлесок затрещал, и Вой перешел в визг.