Письмо не по адресу, стр. 30

— Мне бы хотелось ещё немного прогуляться, — говорю я охраннику.

— Это не предусмотрено, — отвечает он сухо.

— Естественно, ведь это только сейчас пришло мне в голову.

— Сначала нужно получить разрешение, — говорит он.

Я улыбаюсь и вынимаю мобильник.

— Эту задачу я беру на себя.

Набираю номер и говорю в трубку:

— Привет, это я. Ничего, если я немножко прогуляюсь по парку? Ну пожалуйста! Но он же рядом! Нет, он ни на шаг не отойдёт. Ладно. Спасибо!

Отсоединяюсь и с сияющей улыбкой заявляю:

— Всё в порядке, можем идти.

— Это была ваша мать? — спрашивает телохранитель с недоверием.

— Нет, садовник! Что за вопросы вы задаёте? Конечно же!

Он пожимает плечами, и мы трогаемся в путь. Хочу на этом месте подчеркнуть, что я не лгала! Ведь я же не сказала, что разговаривала с матерью.

Итак, идём к парку, я высматриваю любовный квартет, пытаясь держаться от них на расстоянии, чтобы они меня не засекли. Хотя меня в лицо знает только Колетт, да я только её и узнала, но тип в плаще и шляпе с бассетом на поводке вряд ли мог быть кем-то иным, кроме как Кулхардтом.

В общем, впечатление от этой картины было удручающим — до чего, оказывается, может докатиться влюблённый. Я имею в виду прежде всего пёсиков. Ты бы их видел! Липински расхаживал так, будто сегодня на нём надета лучшая шерсть из его коллекции, а Розали — о боже! Короче, при виде предмета обожания герра Липински меня начали одолевать э-э-э… сомнения и вопросы.

Розали — это увеличенная карикатура на болонку, которую многие так любят взять на ручки и потискать. Болоночка весом двадцать пять кило. Это самый толстый и жирный мопс из тех, кого мне доводилось видеть. Шерсть светло-бежевого цвета (не уверена, что не крашеная, ха-ха), бархатисто-розовый бантик вокруг шеи. Клянусь тебе, когда она увивалась вокруг Липински, то кокетничала напропалую и так лихо виляла задницей…

Не видела, как обычно ведёт себя Липински, но боже ж ты мой, как он сейчас выделывался! Всё и вся облаивал, потом бросался к свой спутнице и что-то шептал ей на ушко. А ещё он (если зрение меня не обманывало) смахивал с её пути веточки и фантики (своими ушами — они и вправду до земли достают). Ух, Берри, ты пропустил такое шоу…

К сожалению, не удалось послушать, о чём говорили Кулхардт с Колетт. Колетт всё вокруг него выплясывала, переливчато смеялась и то и дело старалась положить свою ладошку на его руку. Короче, заигрывала по полной!

Пока я наблюдала за этой четвёркой, мне пришла в голову мысль: «Минуточку, — думаю я, — это же идеальный момент для того, чтобы навестить офис Кулхардта, пока его там нет».

Так что опять вытаскиваю мобильник и набираю садовника.

— Уже направляемся домой, — говорю я в телефон. — А-а, да? Не знаю, получится ли это, — докладываю я садовнику (который так ничего и не ответил и, наверное, понять не может, что за идиотка ему названивает). Прикрываю трубку ладошкой, смотрю на своего бульдога и спрашиваю: — Мы можем на обратном пути забрать кое-что для матери?

— Конечно, — кивает он невозмутимо.

Я (опять в трубку):

— Всё в порядке, сделаем. До скорого.

Вот так. И опять не солгала или как?!! Нужно будет как-нибудь объясниться с садовником по поводу моих звонков.

Итак, даю водителю адрес Кулхардта, Мамочки мои, как водитель с охранником на меня посмотрели, когда мы туда приехали!

Я спокойно пожимаю плечами:

— Вы же знаете, моя мать несколько со странностями. — Потом поворачиваюсь к охраннику: — Вам не обязательно подниматься со мной, можете подождать внизу.

Он только презрительно вскидывает брови. Ладно, попытка не удалась.

Топаем вверх по исхоженным ступеням этого страшненького замызганного дома до входа в офис Кулхардта.

Только собираюсь открыть дверь, как надзиратель меня останавливает. Окидывает взглядом лестничную площадку и говорит:

— Вы останетесь здесь!

Потом врывается в дверь, обегает все помещения и тщательно обследует каждый уголок. Через некоторое время возвращается и кивает мне:

— Всё чисто.

Внутри сидит эта твоя везучая на распродажи тётка и ни капельки не удивляется происходящему. Напротив, сортирует себе аккуратненько растворимые супы. «Томат», «Брокколи», «Шампиньон» и «Пряный», насколько я смогла прочитать.

— Вы любите растворимые супы? — обращается она к нам. — Вкус отменный.

— Нет, спасибо, — отвечаю я, — у нас всё готовят из свежих продуктов.

(По крайней мере мне так кажется. Кто-то всегда приносит из кухни готовую еду.)

— По какому вопросу вы тогда пришли? — спрашивает она вежливо.

— Прошу прощения, — так же вежливо отвечаю я, — Кулхардт… — Тут я вспоминаю, что пришла сюда с этим качком, и поправляюсь: — Моя мать попросила меня забрать кое-что от Кулхардта. Могу я быстренько заскочить в его кабинет?

Эта хламушница (как её там зовут?) вскакивает и бросается к нам с распростёртыми объятиями:

— Значит, вы пришли по поводу рольмопсов [35] и картофельных клёцек?

— Что?

— У них скоро истечёт срок годности. Поэтому я и вывесила объявление в Интернете. Первый сорт! Я их купила на распродаже, но вам я сделаю скидку — ещё пятьдесят процентов!

— Шестьдесят, — сухо припечатывает мой ангел-хранитель.

Я лихорадочно пытаюсь сообразить, как бы мне выкрутиться, как вдруг в помещении материализуется Кулхардт.

— Я ждал тебя раньше, — говорит он и приглашающим жестом указывает в сторону кабинета: — После тебя.

Мой бульдог перегораживает нам путь.

— Вы кто?

— Кто я? Спроси у Мильфины.

— А я вас спрашиваю. И кто такая Мильфина?

Кулхардт невозмутимо окидывает его взглядом и говорит:

— Кто такая Мильфина? Та самая, с картофельными клёцками. Я поговорю с малышкой, а ты закончишь свою сделку.

— Пятьдесят два процента! — выкрикивает этот ненормальный.

Чего он так завёлся? Видать, тоже фанатеет от «Альди» и скидок на ливерную колбасу. Вот ведь…

Я позволяю Кулхардту утянуть себя в кабинет.

— Пятьдесят два с половиной! — успеваю я услышать до того, как дверь за нами захлопывается.

Лишь вид пустого кабинета заставил меня очнуться от этого безумного сна.

— Почему вы меня ждали?

— Почему я тебя ждал? У тебя вопросы. Здесь ответы.

С этими словами он ставит на стол допотопный кассетник. Нажимает на кнопку, и я слышу голоса моего отца и этой Камиллы Марципан.

— Мои условия не изменились: пятьдесят процентов от американской сделки, — шипит Камилла на плёнке.

Отец:

— Опомнись, ты же не имеешь к этой сделке никакого отношения!

— Это так, но я могу ей воспрепятствовать!

— Какого чёрта?

— Ну, Фредерик, ты же знаешь, чего я хочу.

— Камилла, я женат, и у меня семья!

— О да, женат, только не на той женщине! Семья? Пф-ф-ф… Эта маленькая сумасшедшая разбойница, которая пыталась забраться в мою лабораторию, пыталась нам угрожать, да ещё и обругала всех подряд?!

На этом месте я просияла:

— Это она про меня.

Кулхардт только криво усмехается:

— Это она про тебя.

— Камилла, на этом наш разговор окончен. И наше сотрудничество тоже. Я поищу себе другую лабораторию, — говорит мой отец, и наступает тишина.

Эта запись, должно быть, была сделана в ту ночь, когда Камилла явилась в наш дом. После такой отповеди у неё наверняка мозги съехали, и она заставила папу порядочно поволноваться, вот нам и пришлось сваливать в Англию.

Я вопросительно смотрю на Кулхардта:

— И что всё это значит?

Кулхардт кивает:

— Что всё это значит? Вы попали.

— И что дальше?

— И что дальше? Ты идёшь домой и забираешь отсюда ещё парочку голландских огурцов. А то они здесь стухнут, — отвечает он, встаёт и подталкивает меня к двери.

— Мильфина! Огурцы! — кричит он и указывает на меня.

Мильфина сияя набирает полную горсть огурцов из выдвижного ящика своего стола и со счастливой улыбкой запихивает мне в руки.