Отступник, стр. 75

Ральф был товарищем Брюса еще в ту пору, когда оба состояли в ордене Рыцарей Дракона, и явно начал доверять ему снова. Эймер понимал, что ему придется проявить крайнюю осторожность, если он хочет убедить его не спускать с графа глаз, и обуздать свою ненависть, дабы Ральф уверился, что он действует из самых лучших побуждений. Да, это будет нелегко. Но он непременно должен предпринять что-либо. Он не станет спокойно сидеть и ждать, пока Брюс снова предаст их всех. Эймер провел языком по проволоке, скреплявшей его передние зубы. Скорее уж он постарается сделать так, чтобы Брюса вздернули на виселице.

Дойдя до развилки слабо освещенного унылого коридора, он повернул за угол. У дверей комнаты Ральфа стоял какой-то человек. Помяни черта, он и появится. Это был Роберт Брюс собственной персоной. Выругавшись себе под нос, Эймер поспешно отступил обратно за угол. Выждав некоторое время, он услышал, как скрипнула дверь. Осторожно выглянув из-за угла, он увидел, как Брюс входит в комнату. Ему показалось, что изнутри донеслось чье-то изумленное восклицание. Раздумывая, а не стоит ли ему прервать их встречу, он вдруг с удивлением увидел, что мгновением позже из двери выскользнула некая женщина. Это была леди Джоан.

Дочь Эдуарда придерживала на груди мантию. Направляясь в его сторону, она накинула на голову капюшон, но Эймер успел заметить ее распущенные волосы, разметавшиеся по плечам, и прозрачную ночную сорочку под мантией. Он юркнул за угол, когда она подошла к нему вплотную, и прижался к стене, но беспокойство его оказалось напрасным. Проходя мимо, Джоан низко опустила голову. На мгновение он увидел ее раскрасневшиеся щеки, а потом она скрылась из виду. Когда Эймер оглянулся, дверь комнаты Ральфа уже закрылась.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Над побережьем Шотландии низко висела луна. Для Джеймса Дугласа это был маяк, освещавший ему путь домой. Он обвел взглядом утесы и укрытые снегом холмы за ними, и глаза его засияли при виде родины, с которой он расстался семь долгих лет назад.

Тогда он был худеньким, как щепка, двенадцатилетним подростком, едва способным держать в руке клинок. Сейчас, когда ему исполнилось девятнадцать, он вытянулся и возмужал, превратившись в молодого человека, и обзавелся мускулами, обретенными в результате муштры, которой подверг его дядя. На подбородке у него топорщился первый пушок, такой же темный, как и волосы цвета воронова крыла.

— Все так, как ты помнишь?

Джеймс с усилием оторвал взгляд от утесов и увидел, что на него смотрит Уильям Ламбертон. Епископ Сент-Эндрюсский кутался в черную накидку, прикрыв капюшоном тонзуру. Глаза его поблескивали в предрассветном сумраке, один — льдисто-голубой, другой — жемчужно-белый.

— Нет, ваше преосвященство, — ответил Джеймс по-французски, и его звонкий и чистый голос заглушил плеск весел. — Здесь стало еще красивее.

— Советую вам не питать напрасных надежд, мастер Джеймс. — Это заговорил Инграм Умфравилль, неподвижно сидевший на скамье между гребцами, и в воздухе заклубился пар его дыхания.

Джеймс посмотрел на него. Умфравилль вместе с Ламбертоном и Джоном Комином был одним из трех хранителей Шотландии. Джеймса представили ему еще в Париже, когда они садились на корабль у берегов Сены. Он не понравился ему с первого взгляда, и двухнедельное путешествие — пока они пробирались через английскую блокаду в Ла-Манше — отнюдь не улучшило этого впечатления.

— Это — не та Шотландия, которую вы знали, — угрюмо добавил Умфравилль. — За годы войны она изменилась до неузнаваемости.

— А мне она кажется той же самой, — заметил Ламбертон, глядя на береговую линию.

Джеймс подошел и сел рядом с епископом. Он познакомился с Ламбертоном всего три месяца назад, но уже чувствовал, что успел достаточно хорошо узнать его за это время, как, впрочем, и Умфравилля. Епископ был немногословен и говорил редко, но метко. Для своего сана он был еще очень молод, Джеймс решил, что ему вряд ли намного больше тридцати. Ламбертон был этаким живчиком, обладал острым умом и голосом, к которому прислушивались, стоило ему заговорить. Джеймс моментально проникся к нему искренней симпатией. Еще и потому, что Ламбертон, единственный из всех его знакомых, поклялся сделать то, чего боялись остальные. Он пообещал юноше, что поможет ему вернуть родовые земли.

Отец Джеймса, сэр Уильям Дуглас, бывший губернатор Бервика, стал первым дворянином, который присоединился к мятежу. Гигант, обладавший неимоверной физической силой, и яростный патриот, он примкнул к Уоллесу, когда тот поднял восстание по всей Шотландии и с огнем и мечом выступил против англичан. Он сражался бок о бок с Уоллесом, изгнал юстициара Эдуарда из Скоуна и храбро отбил все атаки врага на Бервик. Но, невзирая на всю свою мощь, он не смог оказать сопротивления, когда англичане заковали его в кандалы и бросили в Тауэр.

Джеймс находился в Париже, когда стало известно о кончине его отца. Годом ранее Роберт Брюс прибыл в фамильный замок Дугласов, чтобы похитить Джеймса и его мать по приказу короля Эдуарда, который хотел воспользоваться ими, дабы убедить лорда разорвать союз с мятежниками. Но так случилось, что Брюс отказался выполнить королевский приказ и отпустил их на все четыре стороны. Впрочем, мать Джеймса отправила его в Париж, к дяде, переждать смутные времена. Получив известие о смерти отца в Тауэре, Джеймс узнал и о том, что земли Дугласов, которые он должен был унаследовать, были дарованы человеку по имени Роберт Клиффорд, одному из фаворитов короля.

Джеймс взбунтовался, осыпая проклятиями Эдуарда и всех, кто служил ему, но в конце концов ярость его сменилась холодной ненавистью, и как-то утром, сидя на берегу Сены, он поклялся памятью отца, что вернется на родину и получит то, что принадлежит ему по праву. Такая возможность представилась ему в конце осени, когда дядя познакомил его с Ламбертоном, входившим в состав делегации, которая прибыла ко двору французского короля в надежде способствовать реставрации Джона Баллиола на троне. Но подписание мирного договора между Францией и Англией окончательно похоронило эти чаяния. Без ведома самого Джеймса его дядя попросил Ламбертона стать опекуном племянника, на что епископ согласился.

Все немногочисленные пожитки, которые Джеймс взял из дома дяди, уместились в одном мешке. В его распоряжении имелась некоторая сумма, которую дал ему дядя, запасная смена белья и одежды да меч, висящий сейчас под накидкой, рукоять которого впивалась ему в бок. Он был лордом по рождению, но ощущал себя бездомным бродягой. Впрочем, в отсутствии корней и привязанностей была и своя прелесть — ему нравилась свобода. Он воображал себя искателем приключений, выступившим на поиски богатства, славы и отнятого у него имущества.

— Как вы думаете, у меня будет возможность сразиться с врагом, ваше преосвященство? — негромко поинтересовался Джеймс, так, чтобы его не услышали Умфравилль и другие рыцари, сопровождавшие двух хранителей.

Первые краски рассвета упали на лицо Ламбертона. Он задумался.

— В Париже мы получили дурные известия. Летом король и его сын захватили большую часть Шотландии. Вместо того чтобы вернуться в Англию по окончании кампании, Эдуард предпочел остановиться на зиму в Данфермлине. Полагаю, на будущий год, когда сойдет снег, он намеревается добить нас. — Епископ вновь уставился на скалы, иззубренные и морщинистые склоны которых отливали кровью в лучах рассвета. — Кое-кто из моих товарищей полагает, что нам остается лишь капитулировать.

Джеймс впился взглядом в лицо епископа.

— Но у вас еще есть надежда? — Он слабо улыбнулся. — Иначе вы не обещали бы мне помощь в возвращении моих земель.

Ламбертон встретил его взгляд, и в его странных глазах вспыхнул огонь восходящего солнца.

— Надежда есть всегда, мастер Джеймс.