Отступник, стр. 51

Подогреваемые приказами своих командиров, ощутив в воздухе запах близкой победы, фламандцы усилили натиск. На место павших бойцов вставали новые, смыкая ряды. Измученные и окровавленные, обессилевшие от ран, они отказывались сдаваться. Французы оккупировали их страну, и за эти годы всем им довелось сполна испытать на себе жестокость людей короля. И теперь их ярость получила выход, заставляя сражаться за пределами человеческих сил и выносливости. Каждый сокрушительный удар дубины и укол пики, вырывающей клочья плоти, валил наземь очередного рыцаря. Пощады не давали никому. Пленных не брали.

В самой гуще схватки граф Роберт д’Артуа, давно лишившийся коня и окровавленный, оказался в полном окружении. Отшвырнув в сторону меч и сорвав с головы шлем, он поднял руки, показывая, что сдается. Он понимал, что с ним покончено. Он ожидал, что сейчас его возьмут в плен, и на его залитом потом и кровью лице отразилось невероятное удивление за миг до того, как один из мятежников лихим ударом снес ему голову с плеч, а другой с размаху пробил ему горло копьем. Видя, что их предводитель рухнул, заливая накидку фонтаном крови, уцелевшие французские дворяне начали покидать поле боя. Тех, кто сумел пересечь болотистую равнину и добраться до своих пехотинцев и лучников, которые тоже начали разбегаться, яростно преследовали фламандские мастеровые.

Меньше чем за час ткачи и сукновалы из городков Фландрии подчистую вырубили весь цвет французского рыцарства. В сражении погибло больше тысячи лучших людей короля, а равнина вокруг Кортрейка пропиталась кровью, в которой плавали золотые рыцарские шпоры.

Джон Баллиол разглядывал лежащие перед ним карты и письма, упершись обеими руками в край стола. Легкий ветерок, влетавший в раскрытое окно, загибал углы и ворошил тяжелые свитки пергамента. За окном долина Соммы мирно дремала в лучах полуденного солнца. Овцы укрылись в тени под деревьями, ища спасения от жары.

Баллиол поднял голову. Из раздумья его вывели доносящиеся со двора голоса слуг, развешивающих разноцветные флажки и баннеры. Сегодня вечером он устраивал пир для своих вассалов из пикардийских поместий, чтобы приказать им присоединиться к французскому войску, которое поведет в Шотландию. Эдварда, своего сына и наследника, он поставил во главе одного из отрядов, с удовлетворением отметив, что молодой человек горит желанием ринуться в бой. Большой зал утопал в роскошном убранстве, меню поражало разнообразием блюд, вином не побрезговал бы сам король — словом, все было готово в самом лучшем виде. Все, за исключением армии.

Вот уже несколько недель он не получал никаких известий о подкреплениях, которые пообещал ему король. Баллиол знал, что Филипп занят наведением порядка во Фландрии. Он говорил себе, что как только король подавит мятеж, то непременно обратит свои взоры на Шотландию, но подобные рассуждения не могли умерить его нетерпение. И гнетущая жара лишь усиливала его раздражение.

На картах перед ним лежало его королевство, границы которого его нога не переступала вот уже шесть лет. Письма, на большинстве которых красовалась печать его зятя лорда Баденоха, были преисполнены надежды и извещали его о том, что бароны Шотландии ждут его возвращения, готовые оказать ему полную поддержку. Баллиол прибыл во Францию сломленным человеком, униженным горечью поражения и заточением в неволю. Но за последний год эти послания Комина и обещания короля произвели в нем небывалые перемены. Загладив трещины в его вере, они сделали его самим собой. Он был готов отправиться домой, желая вновь завоевать уважение и вернуть себе достоинство, потребовать обратно престол для себя и своего сына.

Отворилась дверь, и на пороге появился управляющий.

— Милорд, к западным воротам приближаются всадники.

Баллиол с раздражением нахмурился.

— Кажется, я приказал вам самому заняться гостями, Пьер. Не обязательно докладывать мне о каждом прибывающем. Я увижу их всех нынче вечером.

— Прошу прощения, милорд. Эти люди — не гости. На их накидках виден герб короля.

Баллиол выпрямился, и его изрытое оспинами лицо осветилось радостным предвкушением. Он направился к дверям, рукавом мантии задев одно из писем. Медленно кружась, оно слетело на пол, и пятно алого воска на нем издалека походило на кровь.

Выйдя во двор, Баллиол быстро зашагал к западным воротам, не отвечая на почтительные поклоны своих людей. Впереди, в проеме арки, уже виднелись приближающиеся всадники. Из-под копыт их коней клубами поднималась пыль. Приставив ладонь козырьком ко лбу, чтобы защитить глаза от слепящего солнца, он вперил взор в баннер, [32] поднятый над группой всадников. На нем сверкали золотом геральдические королевские лилии. Баллиол застыл в ожидании, и на губах его играла напряженная улыбка. Всадники въехали во двор.

Возглавлял их Жан де Реймс. Рыцарь короля растерялся, увидев, что Баллиол лично вышел встречать его.

— Сэр Джон. — Жан спрыгнул с седла, а вот его спутники не стали спешиваться. Накидка рыцаря была покрыта пятнами лошадиного пота. — Я привез вам известия от…

— Наконец-то! — Баллиол не дал ему договорить. — Я ждал вас целую вечность!

— Давайте побеседуем внутри, — предложил Жан, глядя поверх плеча Баллиола на слуг, развешивавших флаги над дверями главного зала.

— Сначала скажите, когда король Филипп пришлет мне своих людей. Я уже устал ждать.

Жан заколебался, но потом все-таки заговорил.

Баллиол хранил молчание, пока тот рассказывал ему о битве под Кортрейком, в которой сложили головы более тысячи французских рыцарей. Из уст Жана, побледневшего от ярости, он узнал о волне гнева и возмущения, поднявшейся при дворе, и о мести, к которой теперь придется прибегнуть Филиппу. Наконец, Жан сообщил ему, что король призывает под свои знамена всех французов, способных носить оружие, а когда армия будет собрана, Филипп лично поведет ее во Фландрию, чтобы сурово покарать мятежников.

— Вы должны понять, сэр Джон, мой король более не может споспешествовать вашему возвращению в Шотландию. Во всяком случае, не тогда, когда фламандские крестьяне попирают ногами тела наших благородных товарищей, расхищая их шпоры и оружие, а вороны клюют их плоть. Он должен заставить Фландрию покориться его власти.

— Все готово. — Баллиол махнул рукой в сторону зала. — Сегодня вечером ко мне присоединятся все мои вассалы. Мои соотечественники в Шотландии подготовили почву для моего возвращения. Сейчас самое время сделать решительный ход!

— Боюсь, любой ход вам придется делать самому, не рассчитывая более на поддержку моего господина. Он просил меня передать вам свои глубочайшие сожаления. — Жан повернулся было к своему коню, но потом оглянулся. — Быть может, со временем, когда Фландрия покорится… — Он умолк, и собственные слова показались неубедительными даже ему самому.

— Будьте вы прокляты! Вы же сами пришли ко мне! — Видя, что Жан поднялся в седло, Баллиол сменил тон, и голос его зазвучал жалобно и умоляюще. — Умоляю, давайте побеседуем спокойно. Наверняка король может еще что-либо сделать. Выделить мне людей! Что угодно!

— Мне очень жаль.

— Подождите! — крикнул Баллиол, когда Жан и его спутники дали шпоры своим коням и помчались под арку. — Это же конец моего королевства!

За его спиной, во дворе, в тоскливом недоумении столпились слуги и поварята, глядя, как бывший король Шотландии схватил пригоршню земли и швырнул ее вслед удаляющимся всадникам. Когда вокруг него заклубилась пыль, поднятая копытами их коней, Джон Баллиол повалился на колени.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Джон Комин не отрывал взгляда от надвигающихся стен замка Лохиндорб. Крепость, силуэт которой чернел на фоне сумерек, вздымаясь над твердью скалистого острова, получила свое название от озера, воды которого окружали ее; в переводе с гэльского оно означало «неспокойные воды». Помнится, мальчишкой он смаковал это имя, наивно полагая, что оно добавляет несокрушимой мощи и без того неприступной твердыне, окутывая ее грозной силой и предупреждая врагов о том, что их ожидает, если они осмелятся явиться незваными. Но сейчас, похоже, древнее знамение обратилось против него самого, и черные воды угрожающе смыкались вокруг скал. Он подумал о своем плане и вздрогнул, ощутив дуновение легкого ветерка.