Блистательный обольститель, стр. 43
— Ты чувствуешь себя обязанным мне. Эта обязанность возросла, когда ты решил, что я умерла.
Он опустил голову и грустно усмехнулся:
— Женщины! Их логика не поддается описанию. Разве ты была мертвой, когда я говорил тебе, что люблю тебя?
— Ты никогда не говорил мне об этом до сегодняшнего дня.
Он знал, что Анне-Лиз права.
— Да, но уверяю, я всегда подразумевал это.
Она покачала головой, ее глаза были справедливы, как королевский суд.
— Нет. Страсть подразумевает великодушие, любовь — никогда… Хотя почему бы и нет?
Взяв ее руку, он глубоко вздохнул и поднялся, увлекая ее за собой.
— Мои глубочайшие извинения, мадам. Я был ужасно небрежным.
— И вообще ослом, — добавила она строго.
Он вздрогнул.
— Согласен… более или менее. Но ты сама покинула Клермор, как ведьма подземное царство. Как я мог исправить ситуацию? Кроме того, ты же хотела выйти за меня замуж? Ты любишь меня. Почему из упрямства ты вышла за другого?
— Мною руководило не упрямство, но простое чувство. Поженившись, мы бы никогда не были счастливы с тобой.
Он в гневе вскинул руки.
— Мы были безумно счастливы в Клерморе, пока я не бросил взгляд на Мариан!
— То счастье не могло продолжаться долго, — сказала она упрямо. — Ты… смотрел на меня свысока. Я не могла вынести этого.
Он сжал ее слабые плечи:
— Я бы любил и лелеял тебя. Ты была бы смыслом моей жизни. Чего же тебе еще желать?
Она покачала головой:
— Я не стала бы центром твоей жизни. Ты всегда выглядел каким-то отрешенным, — она колебалась. — Впрочем, нет, мне не хотелось быть смыслом твоей жизни. Я не эгоистична. Я хотела… равенства. Я хотела быть личностью. Можешь ты это понять? С Конраном это было возможно.
— Ты говоришь такое о мужчине, которого не любила? Да какие такие достоинства мог иметь Конран?
— Нет, я любила Конрана, — сказала она мягко. — Возможно, недостаточно, но любила. Он был лучшим человеком на земле.
— Он поклонялся тебе, как идолу. Он бы позолотил каждую ирландскую картофелину, которой стал бы потчевать тебя, и самое обидное то, — он посмотрел на нее негодующе, — что ты никогда не разочаруешься в нем. Ты проведешь остаток своей жизни, изображая бумажную святую. — Он взял ее за руку и потащил за собой.
Глядя под ноги, чтобы не наступить израненной босой ногой на колючки, и хромая, Анне-Лиз почти наткнулась на мула. Недовольный этим, мул попытался отбросить ее. Дерек прикрикнул:
— Смотри, где идешь, если не хочешь снова поссориться. Сейчас не время для этого. Ты не должна забывать, что сельская местность кишит мятежниками и негодяями.
Она задержалась:
— В таком случае я тоже, наверное, негодяйка?
Он бросил ее на спину мула.
— Не будь невыносимой!
Лежа поперек мула, она тихонько заплакала.
— Я не завтракала… не обедала, не…
Он сунул ей чупатти.
— Поехали! Мы великолепно поедим на ходу.
XII
На ходу
Они достигли Канпура только к середине следующего дня. Необычная прохлада кончалась, знойное лето вступало в свои законные права. Анне-Лиз совсем ослабла, ее сари висело, как поникшее оперение розовой птицы. Со стороны она выглядела как арестованная слугой Бахадур-шаха, поэтому никто не докучал им.
— В случае, если кто-нибудь будет расспрашивать, — говорил он ей по дороге, — ты немая. На своем хиндустани ты даже не сможешь отдать распоряжение кухарке.
Сам Дерек имел необыкновенные способности к языкам: его команды на северных индийских диалектах были превосходны. Урду так же легко слетал с его языка, как французский, а на хиндустани он говорил не хуже, чем на родном английском.
Улицы Канпура были полны народа, слышались крики и выстрелы. Военный городок пылал. Маленькое бунгало мистера Бишопа было превращено в пепел, как и дом Дерека. Анне-Лиз с волнением смотрела на огонь, поднимающийся над мохуровыми деревьями. Ей бы очень хотелось найти доктора Бишопа и профессора Сандервиля.
Незащищенный военный городок должен был стать легкой добычей. Клубы черного дыма поднимались где-то рядом с резиденцией комиссара. Дерек напряженно всматривался в даль.
— Резиденция, должно быть, еще не захвачена, иначе было бы больше огня. Надо посмотреть, держится ли гарнизон резиденции и можно ли туда прорваться.
Они проехали одну улицу, потом другую, но тут их путь преградили толпы ликующих горожан и мелких жуликов. Индианка, одетая в английское бальное платье, как безумная, кружилась в танце. Ее серьги и браслеты звенели. Двое мужчин тащили сквозь толпу пианино. Дерек и Анне-Лиз протискивались дальше, слыша проклятия от тех, кого они толкани. Толпа разрасталась, заполняя все вокруг, и пробиться к резиденции оказалось невозможно. Шайка сипаев открыла артиллерийский огонь, но, к счастью, снаряды падали далеко от главного дома резиденции. Несколько сипаев поднялись в атаку, их предводители призывали к прорыву через временные баррикады. Выстрелы англичан валили на землю тех, кто был впереди. Через несколько минут сипаи отступили в сером тумане порохового дыма. Большинство из них были ранены, а убитые лежали там, где упали. Дерек и Анне-Лиз с отчаянием следили за этой бойней, остановившись у стены, окружавшей резиденцию.
Большую часть дня они просидели, прижавшись к земле около стены. Регулярные атаки сипаев ни к чему не привели. Наконец перед лицом таких потерь их интерес к массовому самоубийству ослаб, и атаки происходили уже реже.
В продолжение долгого послеобеденного времени, отпивая жидкий чай из маленькой глиняной чашки, купленной у уличного разносчика, Дерек обдумывал несколько способов достичь резиденции, не будучи подстереленными. Лучше всего было дождаться сумерек, когда обе стороны займутся разведением огня для приготовления пищи. Когда солнце начало отбрасывать длинные дымные тени на лужайку перед резиденцией и Дерек с Анне-Лиз уже решили что-нибудь предпринять, где-то слева послышался шум. Дерек встал, небрежно потянулся и зевнул, затем вскочил на своего черного жеребца. Со стороны он мог показаться предводителем восставших, берущим в свои руки управление осадой. Отряд сипаев был хорошо ему виден, смена часовых происходила регулярно, и Дерек решил, что прорваться в резиденцию сейчас им не удастся.
— Вставай, женщина, — произнес он громко на хинди, — мы достаточно медлили. — Не оборачиваясь, он тронулся по дороге назад, в город. Анне-Лиз, хромая, держалась за ним.
Выйдя на разведку ночью, Дерек был остановлен патрулем из трех человек, как только приблизился к резиденции. Дерек спросил у них, как добраться до ближайшего публичного дома, и они, весело гогоча, подробно объяснили ему. Он решил, что дальнейшие его вылазки будут крайне опасны, и вернулся к Анне-Лиз.
На следующий день часовые вновь были на своих местах, появилось второе орудие, но индусы не умели с ним как следует обращаться. С намерением выяснить все возможности спастись Дерек отправился на телеграф. Телеграф был открыт, но здание охранялось вооруженными повстанцами. Штатские служащие продолжали принимать телеграммы, разочарованные сипайскими цензорами и частыми поломками линии. Слушая все их сетования, Дерек только кивал головой. Затем он сказал, что ему надо послать телеграмму: его бабушка в Дели тяжело больна. Он знал, что из болтовни клерков, хотя слушать их тоже очень рискованно, он сможет выяснить не меньше, чем направляя телеграфные запросы ко всем окрестным комиссарам. То, что он узнал, было обескураживающим. Дели пал, Мирут — накануне капитуляции. Об Алигаре не было сказано ни слова, но он и сам видел, что там делается, Лакнау пока еще не захвачен. Известий с юга не было, но ходили слухи, что восставшие выгнаны из Аллахабада.
Лицо Дерека исказилось от боли, когда он увидел Анне-Лиз, которая униженно выпрашивала подаяние на рынке. Он схватил ее за руку и повел за собой. За рынком он усадил ее на мула, сам вскочил на лошадь. Теперь они ехали к восточным воротам. Приблизившись к Анне-Лиз, Дерек тихо спросил: