Стрела Дамокла, стр. 1

Джордж Локхард

Стрела Дамокла

В кристалле разум находится в совершенном покое. В звездном пространстве разум – в совершенном движении. Человек есть мост между этими двумя состояниями разума. Через человека течет поток разума в видимый мир. Ноги человека вырастают из кристалла, живот его – солнце, его глаза – звезды, голова – чаша с краями, простирающимися во вселенную. Человек есть владыка мира. Ему подчинены стихии и движение.

А. Толстой, «Аэлита»

В квартире кто-то побывал. Едва переступив порог, Мойше ощутил тревогу и судорожно отпрянул, прижавшись к стене всем телом. Дрожащей рукой нашарил выключатель.

Одинокая лампа под потолком медленно, словно нехотя, налилась светом. Комната выглядела нетронутой; железная кровать в углу, шкаф, стол, полка с книгами, кресло-качалка у окна, порченный молью плед. Старые часы на стене неторопливо тикали.

Им пришлось отсчитать почти минуту, прежде чем Мойше рискнул сделать шаг в комнату. Его грудь судорожно вздымалась, водянистые глаза испуганно моргали за толстыми линзами очков. Царила полная тишина, нарушаемая лишь безжизненным тиканьем.

«Окно», подумал Мойше. «Утром я закрыл ставни на крючок.»

Крючок был на месте. Пустой гранёный стакан всё так же стоял на столе, рядом лежала пачка валидола и тетрадь. Ничего не изменилось.

«Старею», подумал Мойше. Усилием воли он заставил себя снять пальто и повесил его на вешалку у двери. Руки слегка дрожали от пережитого страха.

Посидев минут десять на кровати, Мойше немного успокоился. Встал, ногой подтолкнул ведро к стене и открыл кран, торчавший над радиатором. Оттуда послышался хрип умирающей свиньи.

Мойше вздохнул; для таких случаев за кроватью стояла кастрюля. С трудом опустившись на колени, он зачерпнул несвежую воду и уже собрался выпить, когда внезапно зазвонил телефон. От неожиданности Мойше уронил стакан.

«Кто бы это мог быть?»

Старый дисковый аппарат стоял на подоконнике, рядом с единственным кактусом. Мойше несколько секунд колебался, брать ли трубку. Но телефон вновь издал требовательный звонок. Пришлось подчиниться.

– Квартира Левинзона.

– Профессор, это вы?

«Квинт», – Мойше невольно вздрогнул.

– Да, Квинт?

– Вы сейчас свободны? Надо поговорить.

Сердце гулко ударилось о рёбра.

– Уже поздно...

– Это очень важно, профессор!

Мойше растеряно потёр лоб.

– Хорошо, Квинт, я приеду. Где ты?

– Мы в подъезде вашего дома, звоним с мобильника.

– Ты не один? – слабо спросил Мойше.

– Только я и Валерия, профессор. Пожалуйста, откройте дверь.

Послышался длинный гудок. Несколько секунд Мойше недоверчиво смотрел на телефон.

Внезапно в дверь постучали – сильно, напористо. Так стучат энергичные молодые люди или преторианцы. Вздрогнув, Мойше поправил очки и подошёл к двери.

– Кто там? – спросил он нерешительно.

– Это мы, профессор!

Нервно перебрав пальцами, Мойше накинул цепочку и повернул ключ в замке. Сквозь приоткрытую дверь сразу потянуло запахом дорогих сигарет.

– Да мы это, профессор, мы, – нетерпеливо произнёс юноша, стоявший на лестничной клетке. Мойше снял цепочку и отошёл к кровати.

– Добро пожаловать, – сказал он растеряно.

Пропустив вперёд сестру, Квинт Гораций Веррес вошёл в комнату и сразу закрыл дверь. Он был совсем молод, но уже походил на своего знаменитого отца. Квадратный подбородок, широкие плечи, высокий аристократический лоб, светлые волосы и белая кожа сразу выдавали чистокровное происхождение юноши. Только яркие голубые глаза, полные энергии, отличали сына от отца, получившего прозвище «рыбы» не только за хладнокровность.

В отличие от Квинта, его старшая сестра Валерия красотой не отличалась. Слишком полная и крупная, с угольно-чёрными волосами, она сильно поранилась в детстве, с тех пор левая сторона её лица была неподвижной. Из-за этого, а также из-за острого ума и склонности к политике, Валерия оставалась незамужней в тридцать лет.

– Простите за такое вторжение, – сказала она, бесцеремонно усевшись на кровать. Квинт, оглядевшись в поисках стула, пожал плечами, смахнул со стола пачку валидола и взгромоздился на край.

– У вас даже визора нет? – спросил он недоверчиво.

Мойше покачал головой и невольно подумал, каким он представляется этим молодым тиграм. Невысокий пожилой человек, сгорбленный, лысеющий, с огромным лбом и копной седых волос, в тяжёлых очках, с трясущимися руками. Даже летом носит чёрное пальто, постоянно роняет папки с бумагами и заикается на лекциях.

Жизнь не слишком жаловала профессора Мойше Левинзона; он был одним из лучших физиков мира, но давно оставил надежду получить хотя бы кафедру. Молодые и напористые, пусть даже менее талантливые коллеги, один за другим уезжали в престижные университеты, среди бывших студентов Мойше двое стали профессорами в самом Риме. А он уже тридцать два года преподавал физику и математику в захолустном северном городке Киеве. Начал школьным учителем, затем – первый и единственный успех – стал профессором регионального университета. Слабая надежда на перемены появилась лишь пять лет назад, когда в Киев прислали отпрысков опального сенатора Горация Верреса...

– Профессор, у нас неприятности, – голос Квинта прервал невесёлые мысли. Вздрогнув, Мойше поправил очки и воззрился на юношу.

– Что случилось?

Ответила Валерия:

– Вчера, уходя, вы забыли выключить свет в лаборатории, и туда зашёл сторож. Он нашёл фотографии и отнёс их декану.

Мойше судорожно втянул воздух.

– Какие фотографии? – выдавил он. – Те... те, которые...

– Нет, нет, – Валерия успокаивающе положила руку ему на плечо. – К счастью, не те. Он нашёл портреты сенаторов.

– Сегодня утром декан вызвал меня и задавал много вопросов, – Квинт отбросил догоревшую сигарету и вытащил новую. – Профессор, если мы хотим действовать, надо торопиться. Я не смогу долго скрывать объёмы закупок. Достаточно кому-то из бухгалтерии проверить счета за электричество...

Мойше затряс головой.

– Мы ещё не готовы, Квинт. Это слишком опасно!

– Придётся рискнуть, – жёстко ответил юноша. – Отец потратил на вашу машину почти всё своё состояние. Она работает – мы это знаем. Чего вы боитесь, профессор?

Мойше опустил голову. О, он мог бы подробно объяснить, чего боится. Со всеми выкладками, формулами, многомерными кривыми Сулхана Аль Джебры и уравнениями Медона Кипрского. Но Квинта и Валерию, а точнее сенатора Верреса за их спинами, интересовали результаты. Результаты, которые – как все они четверо знали – были вполне достижимы.

– Нельзя приступать к такому делу, плохо подготовившись, – медленно заговорил Мойше. – Вы не грубые легионеры, вы мои студенты, образованные люди. Неужели не понятно, как велика опасность?

– Нет в Риме ничего ценнее доблести его сынов, – с усмешкой процитировала Валерия.

– Доблесть здесь ни причём! – в волнении ответил Мойше. – Ошибка может уничтожить весь мир, каким мы его знаем! Дайте мне неделю, всего неделю, я закончу рассчёты и смогу точно предсказать результат.

Квинт взглянул на сестру.

– Неделю? – спросил он мрачно.

– Возможно, я управлюсь и раньше. Есть два очень нестабильных фактора, – вскочив, Мойше раскрыл свой старый портфель и принялся рыться в бумагах. – Сейчас покажу диаграммы...

– Не надо, профессор, мы верим, – Валерия встала. – Но постарайтесь закончить со своими факторами быстрее, поскольку нам очень непросто скрывать факты.

– У меня почти всё готово, надо лишь просчитать дисперсию результатов, – чтобы скрыть трясущиеся руки, Мойше продолжал копаться в портфеле. – Мы в любом случае начнём не позднее чем через неделю, а возможно и...

– Профессор, – оборвал Квинт. Он держал в руках толстый, глянцево-чёрный том с золотым тиснением вдоль обложки. – Что это?

– Где? – Мойше обернулся и так вздрогнул, что очки сползли на самый кончик носа. Судорожно вздохнув, профессор сел на кровать.