Записки prostitutki Ket, стр. 56
— Катя, Катечка, — вскинулась она, — ты попроси подружку, пусть покажет, если уж совсем не подойдет, тогда мы что-то уже придумаем… В общем, ты спроси, ладно?
На следующий день немало удивленная Машка закинула мне это злосчастное платье, томившееся у нее где-то на балконе, в коробке со старыми босоножками.
День спустя довольная Рая утащила в зубах пакет с секонд-хендовской добычей.
Никаких «прокатных» мы, конечно же, не взяли.
А еще через день я уехала на отдых.
…Рая появилась, как только я приехала.
— Катя, ты есть? — удивленно спросила она, когда я открыла дверь. — Я уже переживать начала — сколько к тебе ходила, а дома — никого.
И сразу, не давая мне опомниться, перешла к делу:
— Катя, у меня просьба такая… ты не выручишь? Мне немного — долларов шестьсот-семьсот, я тебе сразу же, на следующий день после свадьбы отдам…
— Рая, — сказала я, перезагрузившись, — Рая, я только приехала, потратила все до копейки…
И посмотрела на нее, думая, насколько честно выглядят мои глаза. Деньги у меня были, но одалживать их Рае не хотелось.
— Ой, как жалко! — огорчилась она. — А я уже прямо не знаю, где взять… А у тебя негде одолжить? Я верну сразу же…
И рассказала мне про то, что столовую нашли через знакомых, очень хорошо, «по блату» (клееночки на столах там уже не ахти, но что-то можно придумать, скатерочки какие-то), готовить будут там, а спиртное — свое, и мясо — тоже (на рынке беру); машины напрокат вышли дороже, чем хотелось; прическу молодой сделают за полцены (через два квартала парикмахер-стажер); шампанского взяли три ящика, нашли совсем недорогое; коньяк брали пятилитровыми канистрами, свежеворованный с какой-то базы (ой, да ну что ты говоришь! Никто не отравится, нормальный там коньяк!), водки, правда, пока мало, и запивать пока еще не брали…
…и голубей еще очень хочется, молодых порадовать… так, чтоб вышла Леночка красивая из загса, и Павлик рядом, и голубки — из рук и в небо…
Обручалки взяли, ну конечно, золотые, красивые, массивные (а то что ж позориться с каким-то фуфлом? это ж на всю жизнь!).
И платье подошло ну прямо идеально! Всего-то отстирали, отпарили, пуговички поменяли, чуток подшили в рукавах и по росту, сделали вставочку сбоку (было тесновато), на место дырки в пояс пришили цветок…
…И в одну из суббот я имела счастье наблюдать. Да что там — счастье наблюдать имел весь дом.
Свадьба началась с размахом.
В десять утра под окна с ситцевыми занавесками прикатил немало обалдевший Павлик с явно пэтэушными друзьями. По случаю собственной свадьбы он ночевал у себя в коммуналке.
В следующие полчаса Павлуша, под бодрые вопли невестиных подружек, краснея и явно мечтая провалиться, угадывал, какой именно след от помады на бумажке принадлежит его будущей жене.
Счастливая почтитеща, обвешанная бижутерией «под золото», в диком, блестяще-тигровом платье в облипашку на невозможных телесах, шумно встречала прибывающих гостей, посматривая по сторонам гордо и чуть свысока.
Тесть, в сером костюме фасона восьмидесятых, тихо курил у парадной и явно хотел скорее поддать после вчерашнего — дочку ж замуж выдает!
Потенциальная свекровь на немодных каблуках бедненько жалась в сторонке, поддерживая сентиментальную бабушку почти что новобрачного. На них никто не обращал внимания.
В одиннадцать, с женихом под ручку, во двор выплыла смущенная невеста. То ли платье где-то пережало (вставочку на платье надо было делать как минимум на десять сантиметров шире), а то ли от повышенного к себе внимания, ее лицо имело цвет недозревшей свеклы. Невообразимая прическа была ей малость не к лицу.
Жених, судя по выражению лица, вообще, похоже, хотел закататься в асфальт и сидеть там, пока все не кончится.
В одиннадцать ноль пять во двор принесся чей-то шумный, толстый, пьяный кум с букетом астр. Астры до невесты не дошли. Просто кум был уже не очень трезв, а во дворе — поребрик… сначала собирали астры по земле, потом отряхивали кума…
В одиннадцать десять кагал погрузился в машины и понесся в сторону загса.
Мы с Бабдашей стояли в сторонке и наблюдали за кагалом.
Краем глаза засекла: Бабдаша вытирала слезы умиления…
Рая пришла в гости через два дня после свадьбы, расстроенная сильно. Хотела вернуть напрокатное платье (я не взяла, подарила на память), долго пила чай, рассказывала, что гости — сволочи: три совсем пустых конверта — и знать бы, кто; двоюродный брат подрался с Райкиным же мужем (они еще в молодости друг друга не любили); Ленкин дядя в порыве бил посуду, мясо приготовили дрянно (ну да, а чего от этих можно было ожидать!), и кто-то украл целый ящик шампанского — жалко…
А Павлик напился до такого, что, когда в середине свадьбы все поняли, что куда-то пропал жених, и начали его искать — то нашли закутанного в занавеску, на коленях… с вилкой… под окном… и как же Леночка с ним будет, бедная, если он уже на свадьбе такое себе позволяет… Она, бедняжечка, полвечера так плакала, так плакала…
И еще — что подаренных денег — очень мало. Едва ли хватит покрыть кредит. А уж что с долгами делать… и может, все-таки могу я одолжить… совсем немного, хоть долларов четыреста…
Я сумела сделать честное лицо…
Счастливого пути
Эта история была в моей голове давно, но Маша, моя подруга, не разрешала мне ее писать. Потому что это не моя история, а ее.
Но однажды Маша пришла ко мне, села на пуфик в кухне, обняла плюшевого медведя и сказала вдруг:
— Катя, а напиши о Толике.
— О том самом, о котором ты мне никогда писать не разрешала? — уточнила я, наливая ей кофе.
— Угу, — задумчиво согласилась Маша.
— Почему сейчас? — спросила я.
— Мне вдруг захотелось все это вспомнить и заново пережить, — грустно улыбнулась она. Ее трясло.
— Ну, я не помню деталей… — уклончиво сказала я.
— А я тебе снова все расскажу, — усмехнулась она и кинула в чашку два кусочка сахара, — только я потом читать это не буду, ладно? У тебя выпить есть?
Я открыла бар. Вино, водка, текила, джин, виски, ром, бехеровка. В последнее время я мало пью, и оно все как-то копится.
— Давай ром, — выбрала Машка, — колу не надо.
Я достала два стаканчика.
На самом деле я помнила историю про Толика, она рассказывала мне ее когда-то. Просто мне хотелось услышать ее еще раз.
Машке было чуть за двадцать, когда жизнь впервые показалась ей слишком пресной.
Почему-то к Машке вдруг пришло осознание того, что она не слишком красива и не слишком умна. Ей хотелось быть на десять килограммов худее, чем она была, волосы хотелось более длинные, губы более пухлые, а грудь более круглую.
Ей хотелось иметь свое собственное жилье, отдельно от семьи, учиться в чуть более престижном универе и, чего уж там, иметь приличную работу.
А еще Машка встречалась с Геной. И это не нравилось ей больше всего.
Она была с ним уже второй год, и второй год — по инерции. Безусловно, Гена Машку любил, а вот она его — нет, хоть и продолжала эти отношения просто потому, что ему всегда каким-то чудом удавалось удержать ее рядом с собой.
Эта внутренняя неудовлетворенность выливалась в крупные скандалы, но каждый раз, когда она начинала кричать, что не любит его и пора им разойтись, тряпочный Гена хватал ее в охапку и говорил, что это все пройдет. Просто у нее, у Машки, депрессия, она устала, недоспала, критические дни, ну или просто мокрый снег и слякоть.
Машка успокаивалась, и эти никому не нужные отношения продолжались.
Однажды она, не зная, чем еще себя занять, рванула на курсы — изучать английский.
Жить стало интереснее. Группа подобралась — одни девчонки. Они веселились на курсах, как дети, неправильно произнося неправильные глаголы, делали ошибки в артиклях и постигали идиомы, а иногда после занятий шлепали в кафешку и пили чай, обсуждая то, что проходили сегодня.