Записки prostitutki Ket, стр. 33

Это у них, видимо, привычка такая — акции со скидками везде искать, купоны, блин.

Attention!

Sale!

Две по цене одной!

Кинь две, напихай третью, сдохни, но выдай четвертую, и будет тебе большое счастье.

Наверное, будь их воля, каждый бы, заканчивая, еще бы и дисконтную карту просил.

И бесплатную футболочку оставшемуся дома дедушке.

Они сами же отрабатывают свои потраченные деньги. Нет, я, конечно, тоже. Но они больше. А еще они действительно постоянно улыбаются. Постоянно. По-сто-ян-но.

В глазах пустота, в пластмассовых зубах — улыбка.

Даже когда тебя во все стороны вертят — улыбаются. Стоишь в позе пьющего оленя, он там трудится сзади, поворачиваешься внезапно — ну да, так и есть.

Как только видит, что на него смотрят — начинает улыбаться.

Очевидно, больше от любви к себе.

Потому что даже в эпический момент феерической ебли он чувствует себя частью великой нации.

Да.

Арабская любовь

Этот был араб. Я не уверена доподлинно в его национальности. Быть может, он был сириец или иорданец, а может, ливиец — я по чертам лица не отличаю, а спрашивать не стала. Так что араб — он араб и есть.

Он пришел, рассчитался без торга, щердо сыпал комплименты, строил масляные глазки и слегка трепал меня за грудь.

Там, у себя, на арабических курортах, они сплошь косят под мачо.

Тут с ними вообще творится что-то страшное.

Началось банально. Разделись, душ, кровать.

Он разлегся на всю мою постель. Я сидела рядом и гладила его по темной меховой груди.

— Будишь моя девушька? Я тиба льублю, — вдруг сказал он.

Так, между прочим. Ну вот с проходняка.

— Посмотрим, милый, — засмеялась я и опустилась вниз.

— Шито ты, зашем? — остановил он мою руку с резиновым дружком, — я тьибе верьу, и ти мине долшена верить.

— Что ты, дорогой, — непринужденно хихикнула я, — разве можно в этом мире кому-то верить?

И отточенно надела шапочку.

— Мине можешь верить, — серьезно заявил он. — Я сирьозный чилавек, все что хочишь — будет. Скаши: «сдьелай это» — я сдьелаю, минье мошна верить…

— Ты харошьая, ты красивая, — приговаривал он, пока я трудилась где-то внизу, — идьи сюда.

Потом он стонал, вертел меня во все стороны, гладил грудь и продолжал: «Льублю тибьа, будишь моя девушька».

Я хихикала. Мне было вот слегка щекотно.

У него осталось полчаса.

Уходя, он долго меня обнимал и говорил, по ходу, больше сам себе:

— Ты типерь моя девьюшька, я тибьа льублю, ты миня жди, ни с кем сматри…

Я строила глазки и улыбалась:

— Милый, приходи еще…

Клиент же должен уходить довольный.

Эти, с южных земель, вообще забавные. Горячая кровь шепчет, что для удовольствий надо слегка сыграть то ли в любовь, то ли в гарем.

Интересно, скольким русским проституткам он сказал «Льубльу, ни с кем сматри»?

Он ушел, я облегченно закрыла дверь и пошла проветривать квартиру.

Зачем они так страшно поливаются духами?

И это ведь не легкий Давидофф, это какая-то дико-арабская ночь. С примесью перца.

Он явился, когда уже больше месяца прошло. Позвонил, сказал:

— Привет, Катья, это **** (как они живут с такими именами?) Ти мьеня ждьешь? Ждьешь, Катья, я буду…

— Приходи, милый. — Улыбаюсь трубке.

Постоянные клиенты — это хорошо.

Он заходит, и от его «арабской ночи» дохнут тараканы у соседей.

Я чуть более живуча и просто стараюсь сильно не дышать.

Он улыбается во все свои тридцать два и зажимает меня у стенки:

— Ты мьеня ждала?

— Ждала, ждала, — выскользаю я из черных рук и интересуюсь: — Милый, ты ко мне на сколько?

— На сколько захочишь, ты же мой девьюшка, будит харашьо, льубльу тибьа, иди ка мне, — несет он свою тарабарщину, пытаясь меня изловить и приобнять.

Я уворачиваюсь.

— Милый, — очень универсально, очень, я как-то не запомнила, как его зовут, да и разве их имена запомнишь? — Люблю — это отлично, но я не бесплатная девушка. Ты на сколько? Час, два? На ночь останешься?

— На ношь, на ношь, — довольно улыбается он.

— Ну вот и давай сначала решим с оплатой, — твердо говорю я.

— Айй, чьто ты гаваришь, — он вдруг начинает недовольно махать руками, — все будьит, патом будьит! Я тибья льублю.

— Так… Давай ты сначала рассчитаешься, да? А потом тебе все и будет, и люби потом сколько хочешь. А бесплатно меня любить не надо.

Я постепенно раздражаюсь.

— Шьто ты гаваришь! Ты же моя девушька. Какие деньги? В ресторан поедем, в магазьин поедем, сапоги хочешь завтра? Все у тибьа будит, красавица, будишь мая, все будит, красавица, — гнет он, не слушая меня.

— Так, стоп! — Я начинаю понимать, что он пришел на шару.

Не поддается моей русской логике, но это так.

Я же говорила — они странные.

Очевидно, этот смуглячок всерьез считает, что от этого его «Я тибьа льубльу» я должна дико возрадоваться, прослезиться от счастья, пасть ниц и пососать бесплатно.

У меня ж теперь есть парень, да!

И я выхожу из себя. Шаровиков я не люблю. Шаровиков с затеями — вдвойне.

Я подлетаю к двери, открываю и говорю:

— Так, на выход!

— Ну шитьо ты! — пытается он закрыть дверь.

— А ну пошшел! — зверею я и выпихиваю его.

— Шилюха! — ругается он, отступая за порог. — Ни нужьна ты мьине! Шилюха!

— Давай, двигай отсюда… Девушку нашел! В Арабии своей поищи! — шиплю я и закрываю дверь.

Нашел кого разводить, ага, щас.

Ну жучара!

Северный жених

Лиза звонит, в трубке смех, музыка, и говорит — то кому-то, по-английски, хохоча, то мне:

— Кать, привет, ты не занята? Тут вариант есть, хороший, приезжай. Интурист, короче, вторую хочет. Давай (диктует адрес, сауна), мы сейчас туда подтянемся. Страпончик только прихвати, ладно?

Приезжаю, выскакивает Лиза, говорит: «Ты только не пугайся сильно, ладно? Он страшный шозвездец. А, и деньги я уже взяла». Называет сумму — ну, красотка, умеет работать.

А что страшненький — ну так не привыкать. Да кто там из мужчин красив?

Зашла и поняла: привыкать мне все-таки придется.

На диване, в простыне на поясе, сидело нечто жабовидное. Большая туша с жирной трехэтажной шеей, какой-то даже на вид рыхлой кожей и грудью, заросшей драными клочками.

Туша качнула плешивой головой, сверкнула пучеглазым пьяным взглядом, улыбнулась какой-то совершенно нереальной, как от другого человека, ровной улыбкой, отчего рябая морда с картофельным носом стала еще более жуткой, и представилась:

— Матс.

— Натс? — зачем-то ляпнула я и захихикала.

Больше от шока.

— Ну, можно и так, — заржала Лизка. — Он из Норвегии, кстати.

И продолжила, уже ему:

— Матсик, это Катя. Нравится?

Он закивал, засмеялся, обнял Лизу и затрещал ей что-то по-английски. Лиза игриво шлепнула его по проплешине, потом перевела мне, что, мол, я понравилась. И снова ему:

— Матсик, зайка, говори по-русски, Катя не все понимает.

Оказалось, что, кроме английского, норвежец довольно сносно умеет лопотать на русском.

Дальше — ничего особо интересного. Иностранный гость оказался с затеями, хотя сильно трудиться над ним не пришлось. Так, классика, страпон, минет — готов.

Выл, правда, в процессе слишком громко.

Интересное началось после.

Сидели мы, бухали перед вторым заходом, он накачался уже по брови, и понесло его поговорить. Со смешками, пуча глаза, делая руками жесты, не оставляющие простора для фантазии, он рассказывал про наших женщин.

Оказалось, Матс приехал к нам «жениться». В очередной раз.

Он делает это последние семь лет. По пару раз в год. Это такой спорт. Развлекушка.

Очень весело, очень.

Еще там, у себя во фьордах, он хорошо прошарил бизнес профессиональных русских невест: письма, написанные невесть кем, встречи с переводчиком, деньги на подарки… а в итоге ни дамочки, ни удовольствий, и дальше доят, доят, доят.