Крестник Арамиса, стр. 3

Молодой человек склонился к отцу и заговорил твердым голосом:

— Как же так, сударь? Вы не подумали, что однажды настанет день, когда король и Франция спросят с сыновей небольшую долю того, что отцы расточали без меры, — преданности и мужества?.. Французские армии были слишком удачливы на полях сражений, но не исключено, что будущее готовит сюрпризы и разочарования… И тогда король будет нуждаться в нас, детях Франции.

Старик опустил голову.

— Да, — пробормотал он, — это верно. Фортуна устает благоволить к одним и тем же знаменам… Ясно еще и то, что в вас проснулся воинственный дух, отличающий породу Жюссаков… Но знаете ли, Элион, что я не настолько богат, чтобы купить роту, и что вы будете прозябать в небольших чинах и ваш удел — алебарда сержанта?

— Но я недолго буду носить эту алебарду!.. Лицом к лицу с врагом, среди пик, под огнем мушкетов и пушечной картечи я надеюсь добыть себе аксельбанты лейтенанта или диплом капитана.

Молодой человек выпрямился, глаза его блестели, голос окреп — мужчина да и только!

— Война — лотерея, а выигрывает самый стойкий! — заключил он.

— Но проиграть можно жизнь, — печально вздохнул барон. И добавил еще печальнее: — Ах, какие неблагодарные дети! В них души не чают, преподносят все на блюдечке, холят и нежат, только бы были рядом, мечтают найти в них опору в немощной старости… И вот однажды дети, словно обретя крылья, становятся движимы лишь одним желанием, одним безумством — улететь далеко из родного гнезда, где их окружали заботой и любовью.

— Неблагодарный, я?

— Да, и эгоист…

— За что такой упрек?

— Вы его заслужили, сударь… Можно ли думать только о себе?! Что же касается вашего бедного отца… — проговорил он сдавленным голосом. — Бросьте меня, уезжайте, я не держу вас больше… Погибайте, если вам так хочется!.. Ей-богу, глупо беспокоиться. Мне-то не придется плакать о вас, уж это точно… Ваше бессердечие загонит меня в могилу, в которой я уже и так стою одной ногой.

Элион запрыгнул на подоконник и, очутившись в комнате, упал к ногам старого отца. Веки юноши распухли от слез, судорога сжимали горло.

— О сударь! — взмолился он. — Ради бога, не говорите так! Разве я эгоист?.. Разве я неблагодарный сын!.. Чтобы заслужить ваше уважение и любовь, клянусь, я откажусь от всех своих планов, от всех мечтаний и надежд, останусь подле вас, здесь, навсегда, навсегда!

Старик был растроган, суровый его взгляд смягчился. Он привлек сына к груди и с невыразимой нежностью, которой вряд ли можно было ожидать от старого огрубевшего солдата, обнял его.

— Поцелуйте меня, — сказал он, — вы хороший сын.

Элион в порыве чувств горячо поцеловал отца.

— Отец!.. Дорогой отец!

На лицах обоих светилась нежность.

— О, я не требую от вас, — проговорил сеньор, — жертвы, к которой призывает сыновья любовь, и не прошу провести возле меня долгие годы, отпущенные вам Небом… Прошу только не покидать Эрбелетты, пока я не закрою глаза… Будьте уверены, счастливая минута избавления не заставит себя долго ждать!..

— Сударь, как вы жестоки! — воскликнул юноша, рыдая.

Владелец замка снова обнял сына.

— Не огорчайтесь, Элион, — продолжил он. — Не для того я говорю все это, чтобы опечалить вас. Но все же нам следует обсудить возможность разлуки. Черт возьми! Я только хочу сказать, что не будете вы вечно чахнуть в этом забытом богом медвежьем углу, потому что я не собираюсь застревать на этой земле надолго…

— О господи, нет же!..

— Ну-ну, будьте мужчиной, шевалье! Мы ведь, слава богу, не сейчас же прощаемся навеки! Черт побери! Господь еще даст мне немного времени, и я увижу, как вы отточите ум и наберетесь сил, чтобы перенести все тяготы походов.

Старик добродушно рассмеялся:

— Кстати, не забывайте, что пора ехать прощаться с мадемуазель Вивианой… Слышите, вас зовет Ролан? Скотина теряет терпение.

Юноша ударил себя по лбу.

— Ах, боже мой, вы правы!.. Как бы не опоздать в Шато-Лансон!.. Да и букета все нет и нет…

Но в следующее мгновение он радостно воскликнул:

— А вот, наконец, и Требюсьен!

Старый слуга, одетый в ветхую ливрею с обтрепанными и тусклыми галунами, входил во двор. Молодой барон подбежал к нему, выхватил у него из рук большой букет и, живо вскочив в седло, крикнул отцу:

— Вы отпускаете меня, сударь?

— Да, шевалье, но возвращайтесь скорее. Знайте, что я теряю аппетит, когда вас нет рядом во время обеда.

Элион кивнул и помахал рукой. Лошадь пустилась во весь опор.

Господин де Жюссак проводил сына взглядом до дороги, что белесой лентой извивалась между двумя рядами могучих стройных тополей.

Всадник пришпоривал и хлестал лошадь, что явно свидетельствовало о его крайнем нетерпении, и животное, приученное к неторопливому аллюру, раздувая ноздри, мчалось теперь галопом, как фантастический боевой конь возлюбленного Леноры, о котором Бюргер напишет балладу более чем через полвека.

II

ПУТЕШЕСТВЕННИК

— Господин барон!

— Что такое?

Перепуганный старый слуга стоял перед окном.

— Что за физиономия у тебя, мой бедный Требюсьен? — взволновался сеньор. — Уж не приключилась ли какая-нибудь катастрофа с тобой в дороге?

— Не то чтобы катастрофа, сударь, но происшествие не из приятных, правда, не со мной — почтовая карета опрокинулась в канаву с небольшого косогора в четверти лье отсюда.

— А пассажиры?.. Ранены?.. Погибли?..

— Слава богу, отделались конфузом, хозяин и слуга. Чудо еще, что они не разлетелись на мелкие кусочки. Ведь оба такие сухопарые и легкие, что довольно было бы слабого порыва ветра, чтобы их унесло, как пыль.

И честный Требюсьен с развязностью, заслуженной более чем полувековой безупречной службой, добавил:

— А ведь они, господин барон, похожи на двадцатилетних не более, чем мы с вами!

— Ну, прямо Мафусаил и его слуга! — рассмеялся владелец замка.

— Кучер нашел людей в деревне, карету подняли, и путешественников я, господин барон, пригласил отдохнуть в замке. Надеюсь, что вы за это на меня не будете в обиде?

— Нет-нет, что ты, черт побери! Ты правильно сделал. Где же эти бедолаги?

— Идут за мной. А вот и они! Поглядите-ка, еле нога переставляют…

— Это ты о них, дуралей? О дьявольщина, я со своей подагрой еще менее проворен…

В липовой аллее, ведущей к замку, показалось двое мужчин. Тяжело ступая, они медленно продвигались вперед, один из них — без сомнения, хозяин — опирался на длинную палку.

— Эй, Маргай! — позвал барон служанку. — Открывайте столовую, готовьте закуски! Гости, которых нам посылает случай, должно быть, проголодались. Надо бы им подкрепиться, прежде чем они снова пустятся в злоключения, преодолевая зной и усталость.

Обернувшись к Требюсьену, он крикнул:

— Подкати-ка меня к двери, милейший! Дворянина нужно встречать у входа.

Гость со слугой уже приблизились к крыльцу. Это был старик, казалось, перешагнувший последние рубежи человеческого возраста: морщинистый, как печеное яблоко, заскорузлый, ветхий, как мумия, он был так худ, что кости грозили продырявить богатый дорожный костюм из черного бархата, украшенный гагатом. Не менее дряхлый слуга имел осанку почти монашескую.

Незнакомец снял шляпу.

Господин де Жюссак приподнялся в кресле.

— Прошу извинить меня, сударь, — сказал он, — что не встретил вас перед въездом в мои владения: болезнь, приковавшая меня к креслу, помешала исполнить долг вежливости.

— Что вы, что вы, это вполне понятно, — ответил гость тихим, надтреснутым голосом. — Я слишком хорошо знаю по собственному опыту о некоторых возрастных хворобах, угнетающих наше несчастное тело, и мне известно, к чему это порой принуждает.

Последовали взаимные приветствия. Затем барон спросил:

— Сударь, кого имею честь принимать?

— Шевалье д’Эрбле к вашим услугам, сударь.