Десятый самозванец, стр. 55
* * *
«Все пути ведут в Рим! Рим — Вечный город! Непотребство сплошное», — ворчал про себя Тимофей, прохаживаясь вдоль самой знаменитой реки. До обещанной встречи у Папессы оставалось еще больше часа, а палаццо Олимпии — вон оно, рядышком. Потому-то, чтобы скоротать время, Акундинов и бродил по каменным тысячелетним плитам набережной, разглядывая Тибр.
Желтая и вонючая вода его не вдохновляла. «Видели мы Тибры и потибристей!» — заключил Акундинов и уже было собрался уходить, как услышал:
— Синьоре!
Окликнули сзади. Неизвестно же, кто тебя окликает, — честный человек али грабитель. Акундинов сделал шаг вперед, а потом — в сторону и только после этого обернулся. Коли честный человек, так тот и не заметит, а коли грабитель, то будет раздосадован.
И точно! Судя по недовольной морде, грабитель ожидал, что незнакомец, по одежде судя — иностранец, да еще и без шпаги, обернется, как только его окликнут, и получит дубинкой по башке.
Неизвестных было трое. При шляпах, но в такой замысловатой рванине, что было ясно — римские пролетарии! Те самые, что просили хлеба и зрелищ, а когда их не получали, то шли бунтовать или грабить.
У первого пролетария в руках была дубинка, а двое держали в руках ножи. Теперь, когда первоначальный план сорвался, они начнут разговор. Ритуал!
— Известно ли вам, дорогой синьор иностранец, что Рим расположен на семи холмах? — спросил первый голодранец, склонившись в издевательски-почтительном поклоне.
— Си, синьор, — не менее почтительно ответствовал Тимофей, оглядываясь, уже готовый сбежать. Спереди — глухая стена палаццо синьоры Мадалькини, а сзади плескалась желтая вода. Бандиты же зашли справа и слева.
— Беллиссимо, синьоре! — расплылся грабитель в редкозубой улыбке. — Ходить по всем семи холмам — чрезвычайно опасно! И на одном из них вас непременно ограбят. Посему зачем вам дожидаться? Не проще ли, синьоре, быть ограбленным прямо сейчас?
Для голодранцев один только суконный плащ представлял целое состояние. А высокие сапоги красной кожи с тиснением? А лисья шапка? Да есть ведь еще и камзол и штаны. Тоже ведь не побрезгуют, сволочи, снимут…
— Си, синьор, — грустно кивнул Тимофей, забыв все другие итальянские слова, снимая с головы шапку — подарок сербского князя Милутина. — Кому? — спросил Акундинов по-русски, протягивая шапку первому грабителю.
Тот расслабился и, сунув за пояс дубинку, протянул было руку, как вдруг получил жестокий удар в пах. Бандит согнулся, а Тимоха поддал еще и ногой в лицо, выбивая оставшиеся зубы. Пока остальные замерли в замешательстве, Акундинов кинулся бежать.
Грабители — следом. «Не уйти», — понял Тимофей, пробежав саженей двадцать. Парни, что бежали за ним, были помоложе да пошустрее. Наверное, им было не впервой догонять жертву. Пробежав еще с десяток саженей, Акундинов остановился и повернулся лицом к противникам. Те уже настигали парня. Двое бежали рядком, а третий так и остался на месте, видимо, еще не оправившись. Когда оставалось каких-нибудь полсажени, Тимоха опять бросился бежать, иногда бросая взгляд назад. Ну вот, наконец-то случилось то, чего он и ждал…
Один из парней вырвался вперед, оставив товарища далеко позади. Видимо, слишком спешил. Акундинов слегка сбавил бег и, дождавшись, пока banditto нагонит, резко обернулся и ударил. Только — не рукой, а ножом, который заблаговременно вытащил из-за спины (спасибо сербам, научили!). Придерживая убитого, чтобы тот не упал на землю (вернее, на булыжник Вечного города) раньше времени, Тимоха подождал, пока не подбежит второй разбойник. А когда дождался, то бросил ему тело товарища, а сам пнул бандита по коленке. Такой пинок был даже болезненнее, нежели удар в промежность. Оба разбойника — и живой, и мертвый — упали. Конечно, Тимофей мог бы добить сейчас и второго, но не стал. Да и что там говорить-то! После приключений в Польше, Турции и, самое главное, последние полгода, что довелось провести в Сербии, «Иоанн Каразейский» прирезал бы всех троих еще там, у реки. Только к чему привлекать к себе излишнее внимание? Уж точно, по закону подлости — коли бы прирезал, то тут же как из-под земли вылезли бы тутошние стражники-сбиры и повязали бы его за милую душу! А потом в тюрьме сиди и доказывай, что ты — русский царевич и желаешь встретиться с римским папой!
Бандиты, которые больше не хотели ни мстить, ни грабить, мрачно поглядывая на ускользнувшую добычу, занялись телом своего друга. Увидев, что тот мертв, перекрестились и скороговоркой прочитали «Аве». Потом осмотрели его карманы, сняли оружие, а тело бросили в желтую воду.
Грабители издалека погрозили Тимофею кулаком, но ближе подойти не рискнули. Тот хотел было им сказать: «Сукины дети», но решил, что не поймут. Пока вспоминал, что по-итальянски это будет примерно так: «Бамбино де путано!», пролетарии куда-то делись. Возможно, искать более покладистую жертву или идти молиться за душу безвременно почившего собрата…
«Так вот, стало быть, тут и живут!» — подумал Тимофей, уходя от опасного места и поняв, что до встречи с синьорой Олимпией осталось всего ничего. Еще он подумал, что нынешние итальянцы (те же разбойники, скажем) не читали историю Рима. А коли б читали, то помнили бы о братьях Горациях и Куриациях.[57]
Тимофей долго стучал железным кольцом по двери палаццо. Наконец на уровне глаз открылась маленькая дверца. В ней, однако, была еще и решетка, потому Тимофей не увидел, кто там есть.
— Джованни, князь Каразейский, к синьоре Олимпии, — сообщил Тимофей в смотровое окошечко.
Там молчали, видимо, рассматривали его физиономию. Потом дверь так резко дернулась внутрь, что Акундинов, не убравший руки с кольца, едва не упал… Сдержав возглас, который бы сразу выдал в нем русского, Тимофей вошел в просторную, но какую-то необихоженную прихожую (как там она у итальянцев-то называется?), где в одном углу стояла статуя голой женщины, не иначе — какой-нибудь языческой богини, а в другом — огромное, во весь рост распятие.
Слуга синьоры, дородный малый в черном камзоле с потертым геральдическим щитом на груди и синих штанах, указал ему на мраморную лестницу, идущую вверх:
— Прошу вас.
Тимофей в сопровождении слуги поднялся по лестнице, прошел длинным коридором, куда выходило множество дверей, и открыл одну из них. Там располагалась мрачноватая комната — ни дать ни взять, передняя какого-нибудь средней руки чиновника. У чиновника рангом повыше тут обязательно был бы еще стол, за которым восседал бы важный секретарь, а в углу торчал бы шкаф, разбухший от бумаг, а то и сундук с перекошенной крышкой… Здесь же можно было увидеть только разнокалиберные стулья, табуреты и скамеечки.
Слуга оценивающе посмотрел на гостя. Акундинов, присмотревшись к мебели, сел на тот из стульев, который казался ему самым «главным».
— Тысяча извинений, синьор, но это — герцогский стул, — осмелился сделать замечание слуга и даже сделал шаг по направлению к гостю.
— Я — князь, — веско ответил Тимоха. — А ежели тебе что-то не по нраву, так вмиг получишь в морду!
По-итальянски фраза прозвучала не так убедительно, как могла бы звучать по-русски. Да и языком-то этим Тимофей занимался не больше чем с полгода. Еще хорошо, что латынь, которую он не совсем забыл, хоть и немного, но походила на «итальяно».
— Это — герцогский стул, — повторил слуга, подхватывая его под локоть.
Может, если не было бы встречи с римскими грабителями, то Тимофей был бы более вежлив. А тут какая-то фря его, наследника русского трона, с драного стула сгоняет!
— Ах ты, скотина гребаная! Мать твою, порка мадонна! — вскипел Тимофей, вскакивая со стула. И, не обращая внимания на то, что малый был на полголовы выше его, безо всяких ухищрений врезал по сопатке.
А парень-то не привык к такому обращению! Вот и ладненько! Может, у них, в италиях, положено нерадивому слуге затрещину отвешивать, или по-бабьи, пощечину… Войдя в азарт, Тимофей стукнул парня еще раз, потом — еще. А тот, вжавшись в угол, даже и не сопротивлялся, а лишь пытался закрывать лицо руками и все повторял что-то. Такого даже и бить-то противно. Ну никакого удовольствия.