Женитьба Элли Оде (сборник рассказов), стр. 29
Жена не сразу, но появилась. Вошла и села поодаль, холодно глядя мимо него. Комек заговорил, словно утренней ссоры и не было.
— Знаешь, дорогая, дело-то, оказывается, далеко зашло! Только что звонил Артык Назарович и от души, слышишь, от души, поздравил нас с обретением близкого родственника. Завтра весь город будет знать, сообщат в редакцию, да и этому, с позволения сказать, племяннику, конечно, тоже. Артык Назарович даёт мне недельный отпуск, чтобы я поехал в колхоз знакомиться. Вот и прекрасно, правда? Я туда поеду и так с этим племянником поговорю, что он и думать о нас не посмеет! Не ждать же, пока он сам сюда явится…
—: Не пойму, зачем ты меня позвал, — язвительно ответила Хаджат. — Принял решение — выполняй. Поезжай в колхоз, чтобы там тебя не только племянник, но другие твои родственники увидели и признали… Он так с ним поговорит! — передразнила она. — Ах, ах! Дипломат нашёлся! Умник!
Опасаясь, как бы в пылу гнева жена опять не сказала лишнего, Комек поспешил заверить её:
— Что ты, душенька! Какое решение? Я только хотел с тобой посоветоваться. Ты же знаешь — без тебя я и шага не сделаю. И успокойся, тебе вредно волноваться.
— Нет, вы только посмотрите на него! — Хаджат не желала успокаиваться. — Он нашёл выход из положения! Да я тебе сразу сказала, какой тут есть выход! Один-единственный! Надо вырезать эту несчастную бородавку!
— Бородавку… Родинку!
— Ай, да какая разница! Тоже мне сокровище — родинка!
— Я только ущипнул её — искры из глаз посыпались. Такая боль… — дрогнув от воспоминания, сказал Комек.
— И это называется мужчина. Трус ты, больше никто. Тошнит уже от твоей нерешительности, Шазадаев. Я бы, например, твёрдо стояла на своём: нет у меня никакого племянника, и всё тут! Подумаешь, начальство поздравило. Люди с жиру бесятся, не знают, куда себя деть со скуки, вот и поздравляют тебя, чтобы завтра над тобой же посмеяться. А ты уничтожь единственную зацепку, — Хаджат шлёпнула себя пальцем по носу в том месте, где у мужа была родинка, — и пусть тогда попробует этот проходимец в родню навязаться.
Не только взгляд, даже поза Крмека выражала страх, сомнение, нерешительность. Хаджат определила — надо усилить нажим.
— Запомни, Шазадаев: появится племянничек — исчезну я. Ноги моей не будет в этом доме! — И вдруг резко переменила тон: — Боже мой! Боже! Как хорошо, как спокойно и дружно мы жили! Куда всё делось? Дурные люди, что ли, сглазили?
Закрыв лицо руками, она с плачем удалилась в спальню. Комек — за ней, попытался успокоить, но жена лежала лицом к стене, рыдала безутешно, на его слова не реагировала, дотрагиваться до себя не позволяла…
Ни обеда, ни ужина в этот день не было, телевизор не включали, даже верхний свет в гостиной никто не решился зажечь. Дом словно в глубокий траур погрузился.
Надо ли говорить, что Комек провёл ужасную ночь? Какое там спать, даже не задремал ни на минуту. Вертелся с боку на бок, пытался придумать что-нибудь, но мысли разбегались. То проклинал он «подлого втирушу» Гельдымурада Гулманова, то жалел себя чуть не до слёз. Ведь вся жизнь пойдёт теперь кувырком, если не прахом. Вспомнилось со стыдом, как ни за что ни про что наорал на Абадан, а ока взглянула изумлённо и молча вышла. Родная дочь будет презирать… Но самое страшное — он может лишиться своей дорогой Хаджат. О нет, только не это!
Когда забрезжил рассвет, решение было принято. Комек прошёл в спальню к жене, откинул с её лица одеяло. Хаджат проснулась, увидела мужа, вспомнила всё, что было накануне, и спросила охрипшим от сна и долгих рыданий голосом:
— Ну что ты не спишь, неприкаянный?
Комек ответил, с собачьей преданностью заглядывая в её неумолимые глаза:
— Я решился, душенька. Пусть режу!. Даже если мне придётся умереть!
Хаджат поднялась, словно её подбросила пружина, и обняла мужа. Столько нежности было в этом объятии, что Комек на какое-то время почувствовал себя вознаграждённым за пережитые терзания.
В восемь часов утра они с женой были уже в поликлинике. Женщина-хирург выслушала их с удивлением и сказала, что за двадцать лет практики к ней впервые обращаются с такой просьбой.
— Аккуратная маленькая родинка, ничуть она не портит вашего лица, наоборот!
— Хорошо вам говорить, доктор! — воскликнул Комек. — А мне это чёрное пятно на носу не даёт покоя. Даже есть не могу — аппетита лишился.
— Ах, доктор, — подключилась Хаджат, — он сам извёлся из-за этой несчастной родинки и меня извёл совершенно. Представляете: ночью вдруг вскакивает с постели и кричит дурным голосом, держась за нос. Я боюсь, — она понизила голос до шёпота, — как бы он не свихнулся на этой почве…
В конце концов хирург уступила настояниям супругов.
Увидев скальпель в руках врача, Комек задрожал. С мольбою взглянул на жену:
— Дорогая, только ты будь возле меня, ладно?
— Ох, нет! Не могу видеть крови. Ещё в обморок упаду. Я подожду тебя там… — И Хаджат выскочила из кабинета. Шла по длинному коридору, а вслед ей нёсся панический крик:
— Хаджат-ат, вернись!
Итак, Комек Шазада избавился от родинки. Из ряда зловещих совпадений исчезло главное. Правда, ему пришлось через день ходить на перевязку, но ведь эта неприятность, в сущности, пустяк по сравнению с той, которой удалось избежать. Дочь и сослуживцы старались без крайней надобности к нему не обращаться, избегали даже смотреть на него, но и это он как-нибудь перетерпит. Только бы успели снять повязку до того, как нагрянет кошмарный Гельдымурад Гулманов. Вот где опасность номер один. Если он раньше заявится, пожалуй, и не отвертишься. А уж позору-то будет. Бр-р-р… Лучше не думать, а уповать…
Повязку сняли на седьмой день. Вернувшись из поликлиники, Комек поспешил к зеркалу и стал разглядывать свой нос. На месте родинки осталось слабокрасное пятнышко. Надо думать, и оно скоро исчезнет. А нет — пусть себе краснеет, великодушно разрешил Комек. Пятнышко — не родинка.
Племянник меж тем не появлялся. Дни шли за днями, вот уже и месяц миновал. В воскресенье Комек Шазада, как всегда, уселся после утреннего чая в своё любимое кресло у окна. Абадан, как всегда, принесла ему свежие газеты. Комеку показалось, будто дочь еле сдерживает смех. Но так как она сейчас же отвела не в меру весёлый взгляд и вообще поторопилась уйти, Комеку придраться было не к нему. Он занялся газетами. Ну, разумеется, опять ничего интересного. Поистине воскресенье — самый нелюбимый у газетчиков день. «Яшком» он оставил напоследок.
С того печальной памяти дня Комек относился к молодёжной газете настороженно. Вот и теперь с опаской взглянул на четвёртую полосу. Ах!
Расплылись, а потом снова обрели чёткость крупные буквы заголовка:
«ГЕЛЬДЫМУРАД НАШЁЛ СВОЕГО ДЯДЮ»
Руки не держали газетный лист, словно это была бог знает какая тяжесть, но глаза уже бегали по строчкам:
«Дорогая редакция! После долгах лет разлука я вновь обрёл своего дядю. Недавно он ко мне приехал. Работает он в одном из совхозов зоны Каракумского канала. Когда умерли мои родители, он служил в армии. Вернулся — следы мои затерялись, и ему не удалось меня найти. И вот теперь мы встретились Есть у меня человек, родной не только по духу, но и крови, и это большое счастье. В следующее воскресенье мы с дядей будем праздновать нашу встречу и приглашаем на той всех друзей, знакомых и незнакомых. Приезжайте, дорогие товарищи, мы будем очень рады.
Гельдымурад ГУЛМАНОВ».
Перевод Н.Желниной
Тиркиш Джумагельдыев
Свет горел до утра
Часть первая
Когда Сапар-ага проснулся, солнце давно уже встало. Справа на стене играли солнечные зайчики: то съёживались, то расплывались в полстены, то вовсе исчезали — это за окном покачивались от ветра ветви старого абрикосового дерева. Не веря глазам, Сапар-ага огляделся: он лежал посреди комнаты на кошме. Один. Дышать сразу стало так легко, словно перед ним было поле без конца и края. Красота! Ни кроватей, скрипящих от малейшего движения, ни больных, стонущих от недугов. Человек проснулся в своём собственном доме. Дай бог всегда теперь просыпаться в своём доме. Да, Сапар, ты дома. И как ты только выдержал — пять месяцев отлежать в больнице?!