Преисподняя XXI века, стр. 70

Конечно, каждый диктатор в Банановой республике хотел бы захватить небесные сады… Но, с одной стороны, башню было легко оборонять, а с другой, воинственные вожди понимали, что не обладают познаниями, необходимыми, чтобы управляться с такой системой. Вдобавок Коджи имел репутацию колдуна, своего рода Мерлина, и окружавшая его тайна заставляла относиться к нему со страхом и уважением.

По сути дела, он был скорее изобретателем, чем ученым-теоретиком, скорее Эдисоном, чародеем из Менло-парка [52], чем Эйнштейном. Он изучал и освоил биохимию, биологию, ботанику, гидрологию и считался признанным специалистом по биосфере, но не имел ученой степени ни по одной из этих дисциплин. Детальное теоретизирование его утомляло: наука для него была живым делом, способом воплотить фантазии в жизнь, заставив их работать.

Ему было пятьдесят три; он родился в Наниве, префектура Осака, в Японии. Но главное, он появился на свет с клеймом буракумина. Как и в Индии, в Японии издревле существовала кастовая система, привязывающая людей к определенной профессии. Для этнически однородной Японии расовая дискриминация характерна не была, зато здесь существовала дискриминация по роду занятий, причем не только самого человека, но и его предков. Особо презираемыми считались занятия, требовавшие соприкосновения с мертвой плотью людей или животных — к низшим кастам относились гробовщики, мясники, кожевенники, могильщики и им подобные. Его отец, инженер санитарного департамента, был специалистом по очистке воды, однако его не продвигали по службе и не повышали ему жалованье из-за того, что его отец, как и его предки, которые были мясниками, считался ритуально «нечистым».

Отец Коджи в качестве хобби мастерил барабаны, но сам на них не играл. Коджи вырос с сознанием того, что отказ отца играть на барабанах, являющихся элементом традиционной японской культуры, был для него формой внутреннего протеста. Когда Коджи было десять лет, учитель сказал его отцу, что буракумин в силу своего происхождения имеет в семь раз меньшую ценность, чем любой другой.

Коджи с детства отличался разносторонней одаренностью, но понимал, что одна из причин его нежелания сосредоточиться на чем-нибудь одном заключалось в опасении, как бы на этом пути ему не помешали искусственные препоны. Разумеется, кастовая дискриминация была незаконной, но правовые нормы не могли очистить сознание людей от предрассудков и предубеждений. Оскорбительные слова «ита», что значит «грязный», и «хинин» — «недочеловек» — часто звучали в адрес Коджи после того, как он покинул гетто буракуминов и поступил в престижную школу в «чистом» районе.

Уже в колледже он влюбился в девушку, не принадлежавшую к буракуминам, что было весьма неосмотрительно, ибо в то время семьи нередко нанимали детективов, чтобы выяснить все о происхождении желающих с ними породниться. Закончилось все плачевно: родители девушки отказались выдавать ее за «нечистого», и она от стыда и горя покончила с собой.

Чтобы найти свое место в мироздании, Коджи занялся изучением синто [53] и буддизма и пришел к пониманию бессмысленности предубеждений против буракуминов. Со своим происхождением Коджи совладать сумел, но больше уже так никого и не полюбил.

Глядя вниз, на приближавшуюся группу, Ода с особым интересом рассматривал в бинокль Таха.

Та-Хин, игрок в мяч. Человек из прошлого, который в определенном смысле оказался лучше приспособленным к хаотичному, полному насилия настоящему, чем нынешние люди.

Глядя на выходца из древнего мира, Коджи вдруг мысленно вернулся в тот день, когда, будучи неподалеку от Космического центра, оказался во власти шторма. Он гадал, кто сумел устроить так, что его выбросило на пляж с золотой плакеткой, которая, по идее, должна была находиться в космосе, на расстоянии в миллионы миль. И о том, имеет ли это какое-то отношение к человеку из давнего прошлого, с которым ему предстояло встретиться.

54

Потягивая холодный арбузный сок, я смотрел на седовласого бога по имени Коджи, главу Лягушек. Он отличался и от Хольта, и от командира сил Зонального управления безопасности в Сан-Франциско. Те двое были богами войны — хищниками, всегда готовыми к яростной атаке; а вот этот бог Лягушек стал для меня загадкой. Внешне он выглядел мягкосердечным и добродушным, по-отцовски заботливым: к Каден и другим своим последователям он относился почти как к родным детям. Но стоило мне посмотреть ему в глаза и заглянуть поглубже, я увидел там силу и властность. Как и другие боги, он был исполнен воли к победе: просто проявлял это по-иному.

Присмотревшись, я поразился тому, что его движения были более плавными, текучими, чем у большинства виденных мною людей. Руки и ноги у него были такие же, как у меня, а вот двигался он с большей легкостью и изяществом, чем другие. При виде него мне вспомнились шедшие по телевизору фильмы о мастерах боевых искусств, которые в схватке не переступали, а «перетекали» из стойки в стойку.

Прежде чем мы расселись, Каден поведала мне, как они превратили круглую, в форме диска, конструкцию на вершине башни в пышный сад.

— Все съестное здесь выращивается в оранжереях, построенных главным образом из стекла. Это позволяет уберечь растения от «красных» дождей, а никому не нужного стекла в Вегасе сейчас сколько угодно. Ну а здесь устроена самая большая оранжерея, какую я знаю — небесный сад. Вся влага, не потребленная растениями, перерабатывается, даже обогащается при помощи технологий Коджи.

Я кивал, изображая заинтересованность, хотя на самом деле озирался по сторонам, размышляя о том, как, в случае необходимости, отсюда можно сбежать. А сделать это, похоже, было не так-то просто. Единственным путем вниз была та самая лестница, по которой мы сюда поднялись: все остальные пути «лягушки» или разрушили, или наглухо заложили, да и эта лестница тщательно контролировалась и могла быть легко перекрыта. Чтобы добраться до земли, мне потребовались бы орлиные крылья. Ну и потом, нерешенным оставался вопрос с Каден. Я пока так и не понял, действительно ли эти «лягушки» ее друзья или же они ее просто используют, но в любом случае покидать ее у меня намерения не было.

— Это естественно для тебя, гадать, что мы за люди, — сказал Коджи.

Я кивнул:

— Как и для вас — гадать, что я за человек.

По правде говоря, если Коджи и был жрецом, то устрашающего впечатления, в отличие от Свежующего Господина, не производил. Но я на всякий случай держался настороже.

— Каден объяснила тебе, что мы не враги, но я чувствую, что ты готов броситься на меня в любой момент.

Айо! Меня выдал язык тела: бог оказался наблюдательным и раскусил мое притворство.

— А откуда у меня может взяться доверие? — ответил я. — Вы что, пришли ко мне как друзья и пригласили посетить ваш храм? Ничего подобного — на меня напали с шокером, вырубили и похитили.

— Да, это было нехорошо… но необходимо. Мы живем в мире, где насилие уже не просто эпидемия, а неотъемлемая часть культуры. Попытайся мы доставить тебя сюда открыто, наших посланцев убили бы солдаты Зонального управления.

— У нас добрые намерения, — вступила в разговор Каден. — И очень мало времени. Если заразу не остановить, мы все умрем. Кроме тех немногих, кого Пернатый Змей сохранит в качестве рабов.

Звучало это так, словно преисподняя в опасности. Айо! И правда, если погубить преисподнюю, где же будут странствовать и проходить испытания души умерших?

— Мы доставили тебя сюда, потому что ты знаешь о Кецалькоатле больше кого-либо другого, — промолвил бог Коджи.

— Хольт и прочие задавали мне уйму вопросов. Я рассказал им все, что знал сам.

— Хольт человек умный и честный: во всяком случае, так он зарекомендовал себя в качестве директора ЦРУ. Но он работает в рамках бюрократической системы, которая может принимать решения, отменить которые, пусть они и не придутся ему по нраву, он будет не в силах. Нам удалось узнать, что люди, занимающие высокое положение, замыслили бежать в прошлое с помощью той машины, что доставила сюда тебя. А нас, все человечество, они намерены бросить на произвол твари, разрушающей мир.