Преисподняя XXI века, стр. 62

Заметив мой заинтересованный взгляд, Каден пояснила:

— Это игра такая, называется — «победитель получает все». Люди складывают в одном месте все ценное, что у них есть, включая запасы воды и провизии, после чего начинают убивать друг друга всеми подручными средствами, от ружей до ножей и дубинок. Все имущество достается победителю, тому единственному, кто остается в живых.

То, что в преисподней имеется своя версия Игры Черепа, меня ничуть не удивило.

— Это, конечно, безумие, но что поделаешь. На всех еды и воды не хватает, а одному из такой группы для выживания будет достаточно.

— А было ли время, когда ваша… — Я чуть было не сказал «преисподняя», но вовремя спохватился и поправился: — Ваш мир был более… миролюбивым?

— Тебе не стоит судить о нас только на основании увиденного сегодня. Всего несколько лет назад все здесь было по-другому. Проблемы были и тогда: еда, мир, благосостояние — все это не было в равной мере доступно всем, но, вопреки войнам, терроризму и невежеству, повсюду шел и прогресс. Но ничего, мы выживем и восстановим утраченное.

— У вас всегда было так мало стариков и детей?

— Так мало — нет!

Она отвернулась, пытаясь скрыть боль и печаль. Айо! Что я такого сказал, чтобы так ее огорчить?

Когда Каден снова повернулась ко мне, выражение ее лица было спокойным, но взгляд все равно оставался страдальческим.

— Выживают самые приспособленные. Дети малы и слабы, где уж им добыть себе воду, еду и пристанище… Они умирают первыми. Вместе со стариками и больными.

Когда мы приблизились к северной части полуострова, показались перекинутые через залив мосты. В них зияли огромные проломы.

— Золотые Ворота и другие мосты через залив были намеренно разрушены Зональным управлением безопасности для обеспечения контроля за миграцией на север, — пояснил Хольт. — Для каждого, кто находится в Сан-Франциско — если он, конечно, не рыба, — единственный путь из города ведет на юг, через весь полуостров, пятьдесят миль всей этой благодати.

Он кивнул вниз, на дышащие ненавистью и хаосом улицы, и одарил меня взглядом, значение которого я прекрасно понял: «Не вздумай бежать, пленник, тебе все равно некуда скрыться». Сегодня утром, перед посадкой на самолет они сняли с меня парализующий пояс.

— Посмотрим, не попытаешься ли ты скрыться. Это проверка, — откровенно заявил Хольт. — У тебя только две возможности: или сотрудничать с нами и помогать нам, или умереть.

Я прекрасно все понял, мне уже довелось проходить испытание в первой из преисподних. Теперь пришло время нового испытания. Но о чем понятия не имели демоны, так это о том, что на сей раз я не пустился бы в бега, даже будь у меня возможность избегнуть при этом смерти. Ведь бежать означало бы бросить Каден, а я не хотел ее подводить.

Вертолет принялся кружить над улицей, называемой Бродвеем. Хольт с его демонами высматривали что-то внизу: их особое внимание привлекло высокое, круглое здание, именуемое «башня Койт».

— Как я раньше любила Сан-Франциско, — вздохнула Каден.

Она стала рассказывать про Китайский квартал, канатную дорогу, Северный пляж, итальянские рестораны и улицу плотских утех с ее зазывалами, стоящими на тротуарах и громко предлагающими посетителям посмотреть на танцы нагих красоток.

Я сказал ей, что уже слышал про Бродвей, но другой, известный своими театрами, тот, что в городе на берегу Восточного моря, зовущемся Нью-Йорк. Как я понял из телепередач, то был Теотиуакан здешнего мира, и уже одно это вызывало у меня огромный интерес.

— Это пустая трата времени, — заявил Страйкер. — Люди, которых мы ищем, наверняка в Нью-Йорке. Да, Бродвей можно найти в нескольких больших городах, но вот Таймс-Сквер есть только там, и нигде больше.

Насколько я понимал, владыка демонов Хольт использовал эту операцию как испытание для меня, и мне показалось любопытным, что Страйкеру, похоже, не больно-то интересно, как я поведу игру на этом уровне преисподней. Его что, не заботит, как я буду играть, когда мы окажемся в одной команде?

— Здешняя резиденция Зонального управления разместилась в старом здании «Джирарделли чоклэт», — пояснил для меня и Каден Хольт, — там, где разворачивались вагончики канатной дороги. Заодно Управление прибрало к рукам консервный завод и весь прилегающий ареал. Охраняемый коридор охватывает всю Рыбачью верфь и 39-й пирс, до того места, где Бродвей переходит в Эмбракадеро. Всякий, кто попытается преодолеть заграждения, схлопочет пулю.

Когда подъехали к месту, называемому Рыбачьей верфью, я увидел в заливе окутанные туманом острова.

— Вот о том я тебе уже рассказывала, — произнесла Каден, указывая на ближайший остров, призрачный, затянутый маревом. — Старая тюрьма. Холодная, сырая, с репутацией средневекового каземата.

— Теперь там поселенческая община, — сообщил Хольт. — Сначала, в шестидесятых, остров вернули себе индейцы, после чего его превратили в парк аттракционов, а сейчас на нем обосновалась религиозная секта, какие-то чокнутые, вроде как ждущие, когда их унесет отсюда комета.

— Взяли бы и меня с собой, — вздохнула Каден.

— Что тебе за радость лететь через пространство на грязной ледышке? — спросил я. — Тем паче что ты и дышать там не сможешь.

Каден и Хольт вытаращились на меня. Я пожал плечами:

— «Космос», Государственная служба телевещания.

Мы приземлились на поле и были размещены в здании, которое, как объяснила мне Каден, использовали для ночлега приезжие.

— Все бывшие гостиницы и мотели нынче используются как казармы сил Зонального управления или для поселения посетителей вроде нас.

После того как мы подкрепились в большой комнате, называемой «обеденный зал», Каден предложила мне пойти с ней прогуляться.

— Почему это место называют «обеденный зал», здесь ведь не только обедают, да и не зал это? — поинтересовался я.

— Не знаю, так принято. Я слышала, солдаты называют это место еще «обжорной», или «тошниловкой».

— А почему не называть все как оно есть?

Каден рассмеялась:

— Тах, если ты попытаешься докопаться до первопричины того, что, как да почему называется на нашем языке, ты только больше запутаешься. Мы принимаем слова как данность, независимо от того, почему возникло то или иное название.

Каден учила меня английскому, помогая уразуметь, что значат слова, смысл которых мне не могло помочь постичь даже вживленное в мою голову демонами магическое зерно.

Когда мы брели по набережной, она сказала:

— Ох, как же мне в прежние времена нравилась Рыбачья верфь… Я была здесь десятилетней девочкой, а потом еще раз, в свой медовый месяц.

«Медовый месяц»? Это выражение я знал.

— Так ты замужем?

Она покачала головой:

— Была замужем. Это было большой ошибкой для нас обоих. Интересы карьеры призывали меня в один штат, его — в другой, а поступиться карьерой ради семейных отношений не хотели ни он, ни я. Сейчас я даже не знаю, где он и что делает. Впрочем, я ничего не знаю и о большей части моих друзей, даже живы ли они. Так что семьи, близких у меня нет: и теперь мне начинает казаться, что оно и к лучшему.

Мне было приятно узнать, что она больше не замужем: это избавляло от необходимости убивать ее мужа. Айо! Я уже подумывал о том, как забраться ночью к ней в комнату — и в постель. Должны же даже в преисподней быть какие-то удовольствия.

— Почти все, что не занято Зональным управлением, пострадало от бунтов, пожаров и землетрясений. — Она указала на оставшиеся после разрушительных катастроф развалины и обломки. — Вот там были когда-то старые ресторанчики и просто прилавки, на которых можно было купить сэндвич с крабом. Здесь, — она указала она обугленный остов более современного здания, — выпекали особый хлеб на опаре, сан-францисский. Такого больше нигде не было: что-то здешнее, может, воздух, может, залив, океан, не знаю уж, что именно, придавало ему неповторимый вкус. Ox, Tax, — простонала она, схватив меня за руку, — как бы мне хотелось угостить тебя сэндвичем с крабом на куске настоящего сан-францисского хлеба… Это было восхитительно!