Младший, стр. 22

Марианна сидела на полу и, запрокинув голову, ждала, пока остановится кровь. Через несколько минут она встала, припудрилась у зеркала и вышла, тихо притворив за собой дверь.

15

За высоким, от пола до потолка, окном плавно разворачивался на летном поле громоздкий самолет. Удивительным казалось, что эта махина способна двигаться так легко и грациозно. Февральская поземка мела по асфальтированной площадке, небо над аэропортом затянуло клочковатыми тучами, и Макеев занервничал, не отложат ли рейс из-за плохих погодных условий.

Честно признаться, он никогда не любил аэропорты. Вся эта дорожная суета, толкотня, нервы: не опоздать на рейс, не забыть дома документы — выбивали его из колеи. В отличие от брата Алешки, у которого в предвкушении долгой дороги аж глаза загорались. Как же, перемены, романтика… Искатель приключений хренов. Теперь, наверно, его тяга к прекрасному полностью удовлетворена — скачет по бутафорским строениям, трюки исполняет. Ни медалей, ни почета, ни славы. Даже и рожи-то твоей никто не знает… Впрочем, его это, кажется, вполне устраивает. Да и пропади он пропадом!

Сонный голос из динамиков объявил начало регистрации на рейс. Леонид отошел от окна, приблизился к стоявшим в стороне матери и бабке. Брательник, значит, так и не явился его проводить. Хрен с ним, обойдусь! Он плотнее запахнул тяжелое черное пальто, откашлялся, стараясь разогнать сгустившуюся в груди тяжесть, и с широкой улыбкой обнял обеих женщин за плечи.

— Ладно, дорогие мои, не болейте тут, — бодрясь, выговорил он. — Я постараюсь звонить чаще. Но тут, сами понимаете, как получится.

Лариса всхлипнула и обхватила его руками за шею, причитая:

— Сыночек мой, Ленечка…

— Ну брось, брось, перестань, — Леонид, поморщившись, расцепил ее руки и быстро поцеловал в пахнущие лаком волосы. — Сейчас не те времена, не на всю жизнь прощаемся.

Валентина Васильевна от прощальных объятий воздержалась, лишь крепко сжала Ленину руку сухой старческой ладонью и коротко приказала:

— Головы не теряй, Леня! Живи по совести!

Из глубины зала ему уже махал руководитель группы.

— Ну, бывайте! — попрощался Леня и заспешил к проходу на регистрацию.

У поворота в длинный, узкий, освещенный бесцветными лампами коридор он в последний раз обернулся. Мать и бабка стояли обнявшись, как две сиротки. Лариса, такая смешная, нелепая в подростковом розовом пуховике в блестках, со взбитыми облачком надо лбом выбеленными кудрями. Валентина Васильевна, маленькая, сухонькая, в неизменном темно-коричневом драповом пальто и надвинутой по самые глаза меховой шапке. При взгляде на них у Лени неожиданно защемило в груди. Только сейчас, кажется, он впервые осознал, что уезжает из дома надолго, может быть, и навсегда. Странно, ведь если бы ему когда-нибудь сказали, что он станет скучать по своим назойливым домочадцам, он бы только рассмеялся. Никогда больше не будет завтраков на узкой тесной кухне, запаха гренок и сбежавшего молока. Никогда больше бабушка не станет настойчиво барабанить в дверь его комнаты, провозглашая: «Что за манера запираться в моем доме?» Никогда не увидеть ему мать, приплясывающую у зеркала со щипцами для завивки волос. Никогда больше не увидеть, как Алеша раскачивается на турнике, гибкий и легкий, словно забавляющийся своей юностью и силой, крича: «Ура! Свобода!»

Леня помотал головой, отгоняя не к месту слетевшиеся воспоминания. Все нужно отбросить, силой вытравить из души. Впереди новая жизнь, без каких-либо родственных сантиментов. Да это и к лучшему. Мало, что ли, крови ему попортила драгоценная родня? К черту, к черту! Он быстро махнул рукой провожавшим его женщинам и, не оглядываясь, пошел по коридору аэропорта.

Снег сыпал и сыпал, словно собираясь замести Москву по самые крыши: широкие проспекты, улицы и переулки, все парки и скверы, заколоченные на зиму фонтаны, хмурые темные памятники, золоченые купола церквей, широко раскинувшие руки — мосты, темно-красные старинные особняки, гранитные высотки, приземистые хрущевки, одинаковые блочные многоэтажки и древние кремлевские башни. Алеша захлопнул форточку, отошел от окна и растянулся на диване, закинув голову и глядя в потолок. В углу у наружной стены побелка слегка потрескалась. Он вспомнил, как несколько лет назад они занимались ремонтом вместе с братом — Леня стоял на стремянке в смешной свернутой из газеты шапке и с кистью в руках, а сам он таскал ведра с побелкой. Бабушка командовала с порога: «Три слоя не клади, побелка денег стоит». А мать, проходя по коридору, вздыхала: «Мальчики, только не убейтесь, пожалуйста!» Казалось, это было тысячу лет назад, еще до того, как Леня получил травму, до того, как сам начал всерьез о чем-то задумываться. Вся та, прошлая жизнь казалась теперь сплошным залитым солнцем летним полднем. И странно было, что вот так, в одночасье, ушла эта легкость и жизнь, настоящая, невыдуманная, навалилась всей своей тяжестью.

«Оказывается, это так больно — взрослеть, становиться самостоятельным, учиться принимать решения и самому отвечать за свои поступки», — размышлял Алеша, устало прикрыв глаза. Он и сам до конца не понимал, почему все так разом переменилось. Как будто история с Верой расколотила вдребезги весь его уютный беспроблемный мирок, а его самого схватила за шиворот и изо всех сил шваркнула о бетонную стену. Он не знал, почему оказалось невозможным после всего пережитого вернуться к обычной жизни, ходить на тренировки, готовиться к чемпионату, слушаться брата. Все это в одночасье оказалось запятнанным, гадким, невыносимым. Он больше не мог спокойно разговаривать с Леонидом, общаться с приятелями из сборной как ни в чем не бывало. Требовалось переменить все: от начала и до конца. Должно быть, поэтому он так и ухватился за неожиданное предложение Олега попробовать свои силы в кино.

И теперь, когда существование постепенно вошло в колею, когда нашлось дело, не навязанное извне, а выбранное им самим, когда появились знакомства, в которых он не обязан был ни перед кем отчитываться, Леша неожиданно понял, что дорожит завоеванной свободой. Наверное, потому и не поехал провожать Леонида в аэропорт. Слишком тяжело далось ему взросление, слишком страшно было снова уступить и попасть под влияние брата. Наверное, это было жестоко. Ведь брат по-настоящему любил его, да что там, и у самого Алеши никого ближе в жизни не было. Но иногда приходится поступать жестоко, даже помимо собственного желания. Это парень понял только сейчас.

В дверь позвонили. Он поднялся с дивана и нехотя пошел открывать, гадая, кто бы это мог заявиться так неожиданно. На пороге стояла Марианна, закутанная в пушистую шубу, заснеженная, с покрасневшим от холода носом.

— Привет, — удивленно поздоровался Алеша.

Он давно не видел девушку у них в доме. Должно быть, Марианна не захотела простить Ленин отъезд и они с братом поссорились. Парень посторонился, пропуская ее в квартиру.

— Уехал? — коротко спросила девушка.

— Угу, — кивнул Алеша.

— Ясно.

Она повесила шубу на крючок, стянула сапоги, заговорила неестественно весело:

— А я, знаешь ли, мимо проходила. На улице так метет, ужас просто. Дай, думаю, зайду, может, чаем меня напоят по старой дружбе.

— Конечно! Молодец, что пришла! — дружелюбно отозвался Алексей.

Они прошли на кухню. Марианна села к столу, обхватила ладонями чашку с чаем, согревая заледеневшие пальцы. Алеша расположился напротив.

— Ты-то как поживаешь? — с дежурным интересом спросила девушка.

— Нормально, — качнул головой Лазарев. — Через неделю во Львов еду, на съемки.

— А-а, да-да, понятно, — покивала она.

Дальше разговор не клеился. Оба пытались заговорить о чем-то и осекались, натыкаясь взглядами на пустующий Ленин стул. Марианна, опустив голову, машинально сгребала пальцами крошки печенья со стола. Алеша встал, прошелся по кухне, зачем-то поправил отрывной календарь на стене.