Алмазная колесница. Том 2, стр. 13
Эраст Петрович сморщился: ведь все бока отобьёт о булыжники, болван. Но черт с ним, имелись дела поважнее.
– Скажите, Сирота, можете ли вы порекомендовать надёжного доктора, способного произвести вскрытие?
– Надёжного? Да, я знаю очень надёжного доктора. Его зовут мистер Ланселот Твигс. Он человек искренний.
Странноватая рекомендация для медика, подумал чиновник.
Снизу доносился мерный, постепенно убыстряющийся шорох – это катился колбаской под горку, по булыжной мостовой, погробный должник Фандорина.
Совершенно здоровый покойник
– Ничего не понимаю, – объявил доктор Ланселот Твигс, сдёргивая скользкие, в бурых пятнах перчатки и накрывая раскромсанное тело простыней. – Сердце, печень, лёгкие в полном порядке. В мозгу никаких следов кровоизлияния – зря я пилил черепную коробку. Дай Бог всякому мужчине за пятьдесят пребывать в столь отменном здравии.
Фандорин оглянулся на дверь, за которой под присмотром Сироты осталась Софья Диогеновна. Голос у доктора был громкий, а сообщённые им анатомические подробности могли вызвать у барышни новый взрыв истерических рыданий. Хотя откуда этой простой девушке знать английский?
Вскрытие происходило в спальне. Просто сняли с деревянной кровати тощий матрас, постелили на доски промасленную бумагу, и врач взялся за своё невесёлое дело. Вокруг импровизированного анатомического стола горели свечи, Эраст Петрович, взявший на себя роль ассистента, держал фонарь и поворачивал его то так, то этак, в зависимости от указаний оператора. Сам при этом старался смотреть в сторону, чтобы, упаси Боже, не грохнуться в обморок от жуткого зрелища. То есть, когда доктор говорил: «Взгляните-ка, какой великолепный желудок» или «Что за мочевой пузырь! Мне бы такой! Вы только посмотрите!» – Фандорин поворачивался, даже кивал и согласно мычал, но глаза благоразумно держал зажмуренными. Титулярному советнику хватало и запаха. Казалось, эта пытка никогда не кончится.
Доктор был немолод и степенен, но при этом чрезвычайно многословен. Выцветшие голубые глазки светились добродушием. Своё дело выполнял добросовестно, время от времени вытирая рукавом потную плешь, окружённую венчиком рыжеватых волос. Когда же оказалось, что причина смерти капитана Благолепова никак не желает проясняться, Твигс вошёл в азарт, и пот полил по лысине в три ручья.
Через час, две минуты и сорок пять секунд (измучившийся Эраст Петрович следил по часам) он наконец капитулировал:
– Вынужден констатировать: совершенно здоровый труп. Это был поистине богатырский организм, особенно если учесть длительное употребление покойником высушенного млечного сока семенных коробочек Papaver somniferum. Ну, разве что в трахее следы въевшихся табачных смол, да небольшое потемнение в лёгких, вот видите? – (Эраст Петрович, не глядя, сказал «Oh, yes».) – Сердце, как у быка. И вдруг ни с того ни с сего взяло и остановилось. Никогда не видел ничего подобного. Видели бы вы сердце моей бедной Дженни, – вздохнул Твигс. – Мышцы были, как истончившиеся тряпочки. Я когда вскрыл грудную клетку, просто заплакал от жалости. У бедняжки было совсем слабое сердце, вторые роды надорвали его.
Эраст Петрович уже знал, что Дженни – покойная супруга доктора и тот решил собственноручно произвести вскрытие, потому что у обеих дочек тоже слабое сердце, в мать, и необходимо было посмотреть, в чем там дело – подобные болезни часто передаются по наследству. Выяснилось, что имеется средневыраженный пролапс митрального клапана, и, обладая этой важной информацией, доктор смог правильно организовать лечение своих обожаемых малюток. Слушая этот удивительный рассказ, Фандорин не знал, восхищаться ему или ужасаться.
– Вы хорошо проверили шейные позвонки? – уже не в первый раз спросил Эраст Петрович. – Я говорил: его, возможно, ударили в шею, сзади.
– Никакой травмы. Даже синяка нет. Только красное пятнышко чуть ниже основания черепа, словно от лёгкого ожога. Но этакий пустяк ни в коем случае не мог иметь сколько-нибудь серьёзных последствий. Может быть, удара не было?
– Не знаю, – вздохнул молодой человек, уже жалея, что затеял канитель со вскрытием. Мало ли от чего могло остановиться сердце заядлого опиомана?
На стуле висела одежда покойного. Эраст Петрович задумчиво посмотрел на вытертую спину кителя, на латаную рубашку с пристёгнутым воротничком – самым что ни на есть дешёвым, целлулоидным. И вдруг наклонился.
– Удар не удар, но прикосновение было! – воскликнул он. – Смотрите, вот здесь, отпечатался след п-пальца. Хотя, может быть, это рука самого Благолепова, – тут же сник чиновник. – Пристёгивал воротник, да и ухватился…
– Ну, это нетрудно выяснить. – Доктор достал из кармана лупу, присел на корточки возле стула. – Угу. Большой палец правой руки.
– Вы можете так определить на взгляд? – поразился Фандорин.
– Да. Немножко интересовался. Видите ли, мой приятель доктор Генри Фолдс, работающий в одном токийском госпитале, сделал любопытное открытие. Исследуя отпечатки пальцев на древней японской керамике, он обнаружил, что узор на подушечках никогда не повторяется… – Твигс подошёл к кровати, взял правую руку покойника, рассмотрел в лупу большой палец. – Нет, это совсем другой палец. Никаких сомнений… Так вот, мистер Фолдс выдвинул любопытную гипотезу, согласно которой…
– Я читал про отпечатки пальцев, – нетерпеливо перебил Эраст Петрович, – но европейские авторитеты не находят этой идее практического применения. Лучше проверьте, совпадает ли место, где отпечатался палец, с покраснением, про которое вы говорили.
Доктор бесцеремонно приподнял мёртвую голову с отпиленной верхушкой, согнулся в три погибели.
– Пожалуй, совпадает. Да только что с того? Прикосновение было, но удара-то не было. Откуда взялся ожог, непонятно, но, уверяю вас, от такой причины ещё никто не умирал.
– Ладно, зашивайте, – вздохнул Фандорин, сдаваясь. – Зря я вас обеспокоил.
Пока доктор орудовал иглой, титулярный советник вышел в соседнюю комнату. Софья Диогеновна подалась ему навстречу с таким выражением лица, будто ожидала чудесного известия – мол, батюшка вовсе не умер, это только что научно установил доктор-англичанин.
Покраснев, Фандорин сказал:
– Нужно было м-медицински определить причину смерти. Так положено.
Барышня кивнула, надежда на её лице померкла.
– И какая оказалась причина? – поинтересовался Сирота.
Эраст Петрович смущённо закашлялся и пробормотал запомнившуюся абракадабру:
– П-пролапс митрального клапана.
Письмоводитель уважительно кивнул, а Софья Диогеновна тихо, безутешно заплакала, будто это известие её окончательно подкосило.
– А что мне-то теперь, господин вице-консул? – срывающимся голосом спросила она. – Боюсь я тут одна. Ну как Сэмуси нагрянет, за деньгами? Нельзя ли мне у вас в присутствии переночевать? Я бы как-нибудь на стульчиках, а?
– Хорошо, идёмте. Что-нибудь п-придумаем.
– Я только вещи соберу.
Барышня выбежала из комнаты.
Наступила тишина. Лишь слышно было, как, насвистывая, работает доктор. Потом что-то шмякнуло об пол, и Твигс выругался: «Damned crown!», из чего Фандорин сдедуктировал, что англосакс уронил крышку черепа.
Эраста Петровича замутило, и, чтоб не услышать ещё какой-нибудь пакости, он затеял разговор – спросил, отчего Сирота назвал доктора «искренним человеком».
Тот обрадовался вопросу – похоже, молчание его тоже томило – и с удовольствием принялся рассказывать:
– Это очень красивая история, про неё даже хотели написать пьесу для театра Кабуки. Случилась она пять лет назад, когда Твигс-сэнсэй ещё носил траур по своей уважаемой супруге, а его уважаемые дочери были маленькими девочками. В клубе «Юнайтед», играя в карточную игру бридж, сэнсэй поссорился с одним нехорошим человеком, билетёром. Билетёр приехал в Йокогаму недавно, стал всех обыгрывать в карты, а кто обижался – вызывал на поединок, и уже одного человека застрелил насмерть, а двоих тяжело ранил. Билетёру за это ничего не было, потому что это называется «дуэль».