По лезвию катаны, стр. 5

А страха отчего-то не было. Была обида. Что вот так глупо… так по-дурацки… Проклятый клоун все-таки переиграл его.

Потом, на фоне летящей в лицо арены, померещилась кошачья Филькина морда. Уши заложило пронзительное «Мя-у-у!».

В глаза с торпедной быстротой неслись опилки арены… Ну вот и все. Сейчас…

Глава вторая

КУДА УЕХАЛ ЦИРК

Почему-то не хрустнули шейные позвонки и не разлетелась вдребезги черепная коробка. Скелет не рассыпался, как пирамида из доминошин, обломки костей не впились в мягкие ткани, не залепило глаза вечной темнотой.

Он зарылся лицом в нечто мягкое, рассыпчатое, холодное, душное и мокрое.

«Я — Артем Топильский. Я мыслю, значит, существую. Или заканчиваю существовать, и так причудливо угасает мое сознание» — вот что прошелестело в мозгу сминаемой конфетной оберткой.

После чего он попробовал пошевелиться — очень осторожно, ежесекундно ожидая, что тело пронзит невыносимая боль.

Однако боли не было, ни малейшей. Тело — как показали осторожные попытки — по-прежнему слушалось своего хозяина. Тогда Артем решился встать. Тем более что дышать, лежа физиономией в холодной субстанции, становилось все труднее. Он приподнялся, сел на колени…

И увидел под собою снег — не пенопластовый и не из бумажной шелухи, а самый настоящий. Снег таял на лице, холодил кожу рук, белел на рукавах трико. В сугробе, из которого выбрался Артем, осталось выдавленное его телом углубление.

— Йоханный бабай! Матушка-заступница! Пресвятые цирковые мученики — Карандаш и Никулин! — Артем механически слепил небольшой плотный снежок. — Что ж это творится на белом свете…

Отшвырнув снежок, Артем оглянулся. Снег был повсюду, белым-бело было от снега. Вдобавок к этому счастью из сугробов там и сям торчали кривые, черные деревца. Не заставило себя ждать и еще одно открытие: его, оказывается, занесло не куда-нибудь, а в горы. Убедительным тому доказательством величественно торчала над головой самая натуральная горная вершина, заснеженным пиком втыкающаяся в перистые облака. Сказать, что Артем был ошарашен, значит, зазря использовать такое мягкое слово. Ошарашен он не был, он был, словно гидравлическим прессом, придавлен изумлением, граничащим с помутнением рассудка. Рассудок отказывался внятно анализировать ситуацию, выставлять в окошко умственной раздачи приемлемые версии.

— Отставить разговоры, вперед и вверх, а там… — Артем зачерпнул ладонью снег, растер им лицо, смахнул с лица влагу, сплюнул и закончил попросившуюся на язык фразу: — …ведь это наши горы, они помогут нам.

Артем помнил, что во время падения из-под купола рефлекторно закрыл глаза и почувствовал… Что-то же он тогда почувствовал? Кажется, возникло ощущение, будто он пробивает некую пленку. Вроде бы он при этом услышал негромкий хлопок, и тело пронзил слабый электрический разряд, а где-то очень далеко будто бы прогрохотал гром. Почудился ли букет спецэффектов или не почудился — вдумчиво размышлять над этим сейчас не было никакой физической возможности. А все потому, что Артем, стоя по колено в снегу, все больше и больше замерзал. Тонкие тапки, ясен перец, ног не грели, равно как не согревало тело и трико с блестками на груди и с драконом на спине.

— Во всяком случае, на рай это не похоже, — сделал он предварительное заключение, содрогнувшись от озноба. — В раю должно быть тепло, как в бане, или, на худой конец, просто приятно. Тогда остается ад? Хотя нет… Есть еще чистилище, шамбала, любимые народом параллельные миры.

Воздушный гимнаст набрал в легкие побольше морозного воздуху и закричал:

— Зй, люди!!!! Ау!!! Китайцы!! Демоны!

Ответом было гулкое горное эхо. Ну, еще разве что в глубине худосочного леса поднялась с ветки, осыпав снег, некая крупная птица и улетела курсом на благополучные, тихие края, где никто не досаждает криками на русском языке.

Все, стоять на одном месте больше было нельзя. Ну, и куда направиться?

Над выбором направления голову ломать не пришлось. Забираться выше, где еще холоднее и безлюднее, — глупо. Можно, конечно, вскарабкаться наверх, вонзить в вершину сооруженный наскоряк из подручных материалов российский флаг и патриотически под ним замерзнуть. Можно-то можно, но отчего-то не хочется. Значит — вниз. Там можно надеяться на приемлемую температуру, на человеческое жилье, на подробные ответы на «где я, кто я?», на огонь в очаге, на миску горячего супа и накинутый на дрожащие плечи плед.

Что ж… Как говорил герой фильма «Кин-дза-дза»: «Вот выбрали направление и идем». Артем пошел.

Он бы и побежал, да ноги уходили по колено в снег, поэтому приходилось довольствоваться лишь скорым шагом. Ну хоть то отрадно, что этот был легкий и пушистый, а не тяжелый и мокрый, из которого выдергивать ногу было бы сущее мучение, что репу из грядки тащить. Как говорится, мелочь, а приятно.

Стали попадаться следы: все больше птичьи или мелкого зверья навроде зайцев-шмайцев и всяких там куниц. Тому, что тут шастает зверье, удивляться не приходится — места дикие, лесные, шастай не хочу. Ладно, хоть не встречаются вмятины от медвежьих и волчьих лап, а равно от лап циклопических размеров.

Артем сложил руки рупором и еще раз попробовал до кого-нибудь докричаться. Тщетно. Вновь ответило ему лишь горное эхо, вновь бездарно, без пользы растаяло в воздухе.

В общем, не оставалось ничего другого, как идти себе и идти. Переход, судя по всему, предстоял долгий, и не следовало тратить силы впустую. Также не стоило разбрасываться и временем — хотя солнце сейчас стоит высоко и ни с того ни с сего закатываться в ближайшие часы вроде бы не собирается, но не успеешь оглянуться, как тени станут длиннее, краски потускнеют и дохнёт скорыми сумерками. А до темноты ему необходимо определиться по меньшей мере с ночевкой в сухом и теплом месте, добыть огонь, согреться, высушить одежду.

— А в солнечной Бразилии, Бразилии моей, такое изобилие невиданных зверей…

Всем, кто мало-мальски знаком с многокилометровыми марш-бросками, известен этот способ — монотонным повторением ритмически организованных строк вгонять себя в некое подобие транса, в котором двигаешься как автомат, запрограммированный на успешное решение одной-единственной задачи, отчего и утомляешься значительно меньше обычного, и посторонние мысли голову не тревожат. Вот это, пожалуй, для Артема сейчас самое главное — ни о чем не думать, не травить себя домыслами и версиями, а только идти и идти.

— От ливерпульской гавани всегда по четвергам суда уходят в плаванье к далеким берегам, — переставляя ноги, бормотал Артем под нос слова детской песенки, неисповедимыми путями пришедшей на ум. — А в солнечной Бразилии, Бразилии, Бразилии такое изобилие…

Между тем пейзаж понемногу менялся. Деревья пошли менее кривые и более высокие, да и плотность их заметно увеличилась. Артем теперь шел по лесу, который более всего походил на лес весенний, где преобладает черная земля, а снег сохранился лишь в низинах, во впадинах, под корнями и под пнями. Вдобавок стало попадаться больше, чем наверху, камней, порой образующих внушительной высоты навалы. И таким образом увеличивался шанс обнаружить уютную пещерку. Да и воздух сделался менее разреженным, отчего дышалось с каждым новым отмаханным километром все легче. Словом, жить стало лучше, жить стало веселей, вот и ноги теперь уходили в снег самое большее по лодыжку, отсюда возросла скорость передвижения по неведомым краям, как тут не порадоваться, бляха-муха…

— Ну как же я забыл! — Артем остановился и хлопнул себя по лбу. — Я ведь так ни разу и не ущипнул себя, не убедился, не сплю ли я. А ведь положено ущипнуть, как же без этого…

Но щипки, даже беспощадные, ни к пробуждению, ни к какому-то иному развенчанию окружающей действительности не привели. Вполне реальный лес остался на своем месте, вполне реальная извилистая цепочка следов отмечала пройденный Артемом путь, вполне реальный холод заползал под трико, украшенное вполне реальными блестками. В общем, ничего другого не оставалось, как тяжко вздохнуть и снова тронуться в путь.