Джентльмен что надо, стр. 49

Или строка Нэша, так расстроившая когда-то королеву:

Весь тот день его одолевали мысли о прошлом: Голландия, Ирландия, Гвиана… О чем говорили они с товарищами? О королеве. К кому обращались их чаяния и надежды? К королеве. И теперь это ярчайшее Божество сокрушено, старая, больная женщина стонет, распростертая на полу. «Человек, рожденный женщиной, обречен недолго жить, он расцветает как цветок, его косят как траву».

Небо покрылось тучами, и начался чудесный, сплошной ливень, его струи погасили остатки дневного света. Прибыл Сесил, промокший до нитки, и был допущен к королеве. Когда он вышел от нее, то остановился возле Ралея и сказал:

— Я говорил ей, что она должна лечь в постель, если хочет, чтобы народ успокоился, а она в обычной своей манере заявила мне: «Ничтожный человек, „должен“ не то слово, с которым можно обращаться к персонам королевской крови». Я спросил ее о наследнике престола, и она назначила Якова.

— Назначила?

— Ну, она сказала: «не низкого происхождения человек, но король». Это указывает на единственного, кого я реально вижу.

— Она сама не знала, что говорит. Она всегда ненавидела его.

— Боюсь, вы приписываете ей свои собственные чувства.

— Я буду ненавидеть любого, кто займет ее место.

Сесил криво улыбнулся и вышел.

В восемь вечера Ралей, не имевший ни росинки во рту за весь день, решил спуститься в кладовую, выпить немного вина и съесть кусок хлеба. Возвращаясь по едва освещенным, холодным переходам, он натолкнулся на трепетавшую от ужаса Агнессу Лоули. Она всем телом прильнула к нему.

— Я только что видела ее прогуливающейся по Длинной галерее, одетую и легко передвигавшуюся. Я вернулась в комнату, чтобы проверить, но она все так же, как когда я уходила, лежала на подушках с пальцем, засунутым в рот. Это была ее тень. Это означает, что смерть пришла.

И фрейлина разрыдалась у него на руках.

— Это от перенапряжения, ваши чувства обманули вас, — уверял ее Ралей, — постойте еще немного со мной здесь.

Наконец прибыл старый Хоуард, граф Ноттингем. Он отсутствовал из-за похорон своей жены. Весь в черном, с печатью горя на лице, адмирал вызывал сочувствие и казался немощным, совсем не похожим на бравого моряка, который когда-то следил за действиями Эссекса. Но дух его был непоколебим.

— Говорят, она отказывается ложиться в постель.

— Сесил этим утром пытался убедить ее лечь, — сказал Ралей, — но она не стала слушать его.

— Я не собираюсь убеждать ее, — заявил старый граф, — я собираюсь поднять ее и положить на кровать.

— Не могу ли я помочь вам? — предложил Ралей.

— Ваша помощь мне не понадобится, — грубо возразил старик.

Он прошел в комнату, но вскоре вернулся и попросил Агнессу помочь раздеть ее госпожу.

Над Ричмондом опустилась ночь. Королева спала. Лысая голова, укутанная шалью, провалившиеся глаза под арками поднятых бровей, умолкший наконец насмешливый, лицемерный язык, упокоившиеся неугомонные руки — королева спала.

Перед самым рассветом, наклонившись над ней, они увидели, что простыни не шевелятся от дыхания, а пульс на ее морщинистой шее больше не бьется.

Роберт Кэри вскочил на своего коня и поскакал в Эдинбург сообщить Якову Шотландскому, что Англия отныне принадлежит ему.

Королевская гвардия в последний раз отправляла свою службу. В черных камзолах и касках, опустив пики, гвардейцы стояли вдоль всего пути, по которому двигалась процессия. Мимо них проследовал катафалк со свинцовым гробом, накрытым покрывалом, над которым возвышалась восковая фигура королевы в том обличий, в каком она предстала перед людьми в день ее коронации: бледное, гордое лицо, освещенное разумом, золотисто-рыжие волосы, королевские одежды. За катафалком шел старый Хоуард, в последний раз исполняя свой долг перед королевой; за ним следовал Сесил, уже изменивший своей королеве; затем шествовали придворные, фрейлины с лицами, перекошенными от рыданий. Все они медленно проплыли мимо высокого, мрачного человека, чьи мысли в это время были заняты воспоминаниями о другом апрельском дне; в тот день тучи закрывали временами солнце, и королева спросила: «Господи, да буду ли я королевой Англии Там?»

Все ее величие и острый ум, все эти вспышки гнева и доброта, все ее мужество, вся ее жизнь, вся она — все сжалось, превратилось во что-то ничтожно малое, что сейчас поднимут себе на плечи люди, унесут и забудут.

По команде гвардия пристроилась сзади похоронной процессии и проследовала к Вестминстерскому аббатству. Воздух был напоен запахом древнего ладана, смешанного с запахом колеблющихся на ветру свеч. Величественные, торжественные слова заупокойной молитвы перекрывали плач и всхлипывания присутствовавших. В назначенное время тело королевы поместили рядом с прахом ее предков: осторожного, умного Генриха Седьмого, грубого и сластолюбивого Генриха Восьмого. Она взяла многое от них, но по своему величию превосходила их обоих.

Хор закончил свое последнее печальное песнопение, свечи растаяли в подсвечниках. Ралей вывел своих гвардейцев наружу, на апрельское солнышко и распустил их. Теперь не осталось нужды в гвардии. Нечего стало охранять.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ВИНДЗОРСКИЙ ЗАМОК. 1603 ГОД

Яков, Божьей милостью король Англии и Шотландии, заступник веры, смотрел на Ралея, и Ралей смотрел на Якова.

Так вот он, этот доблестный Ралей, думал Яков. Перед ним стоял высокий, стройный, темноволосый человек с гордой осанкой, немного прихрамывающий и с совершенно седыми висками, одетый богато, но в темные одежды.

Ралей думал: и это король! Человек с желтоватым, плоским лицом, с редкой, неприбранной бородой и неспокойными, бегающими глазками; одет в подбитый ватой камзол и такие же штаны, из-под которых нелепо торчат тонкие, слабые ноги. На нем было грязное белье, и часто выступающий от страха пот пропитал всю его одежду и отвратительно, резко вонял. Его испачканные руки лежали на поручнях кресла, в котором часто отдыхала Елизавета.

Он говорил грубым голосом, присущим жителям юго-восточной части Шотландии, речь его была затруднена из-за слишком толстого языка.

— Мы рады видеть вас, сэр Уолтер Ралей, хотя бы с запозданием. Большинство государственных мужей уже давно представились мне.

— Было объявлено, ваше величество, что государственные служащие должны воздержаться от посещения вас, — сказал Ралей, глядя на Сесила, автора этого объявления.

— А вы всегда так скрупулезно выполняете указы?

— Я стараюсь.

— А я слышал обратное. Мне говорили о приближенных покойной королевы как о людях своевольных.

Ралей промолчал: если король желает проявить свое несогласие, так оно и будет, ничто не может остановить его. Но глаза Ралея полыхнули гневом. Неужели Сесил стоит за всем этим? Играет на трусости нового короля.

Яков заметил, как вспыхнули в ярости глаза Ралея.

— Однако хватит об этом, — сказал он, — и договоримся: завтра вы сопровождаете меня на прогулке верхом. Я хочу знать ваше мнение по многим проблемам.

Ралей удалился, и Яков обратился к Сесилу:

— Вы были правы в оценке этого человека: он слишком горд и опасен.

— И к тому же — атеист, — добавил Сесил, который уже прознал о глубине почти пуританской религиозности Якова.

Прогулка верхом на следующее утро явилась тяжким испытанием для Ралея. Сам он был великолепным наездником и привык к верховой езде с Елизаветой и Лиз; однако весьма комическое зрелище, которое представлял собою Яков верхом на лошади, поразило его чрезвычайно. Он был таким неуклюжим всадником, что только его подбитые ватой штаны спасали его от серьезных неприятностей; он рвал удилами рот лошади, широко расставлял свои локти и колени, и в результате их беседа, которая и послужила предлогом для приглашения на прогулку Ралея, без конца прерывалась его увещеваниями, обращенными к собственной кобыле.