Давай вместе, стр. 27

Я все испортила, не успев начать.

Но потом я вспоминаю Брайтон. Воспоминания до боли свежи. Неужели еще сегодня утром я была в его объятиях? Не могу поверить, что для него это ничего не значило, и он так быстро меня забыл. Я ему что, предмет одноразового пользования?

Ванна не приносит облегчения. Мне холодно, обидно, да еще обгоревшая кожа саднит. И, даже завернувшись в мягкое, чистое полотенце, все равно чувствую себя неуютно и одиноко. Гипнотизировать телефон бесполезно, я знаю, что он не позвонит. Зачем? У него же под боком Хлоя — с ней веселей.

Я густо мажусь увлажняющим кремом. Жутко устала, но уснуть не могу. Кладу руки поверх одеяла и пялюсь в потолок. В голове проносятся воспоминания о прошедших выходных, как череда фотографий. И на каждой из них я такая наивная и беззащитная.

Это конец всех моих надежд. Они сбылись и рухнули в один день. Годы спустя я буду сидеть в своей хибаре, покрытая паутиной забвения, и люди будут говорить про меня: «Ах, бедняжка. Она был счастлива в тот июньский день. И больше счастья ей в жизни не выпало».

И хотя Джек не умер, он для меня недосягаем. Терзаю себя мыслями о том, что он, должно быть, сейчас говорит обо мне: «Эми, да, горячая штучка. Повеселились мы с ней неплохо, но вокруг таких полным-полно. Будут и получше. Чего ради мне снова с ней встречаться? Друзья для меня важнее, да и хочется пока оставаться молодым, свободным, неженатым. Зачем связывать себя?»

Это невыносимо. Не могу лежать в постели и слушать его голос, поэтому встаю и плетусь на кухню — выпить какао. Принюхиваюсь к молоку. Нормально, сойдет. И, только закрыв холодильник, замечаю, что буквы-магнитики на дверце сдвинуты с места. Зелеными, розовыми и оранжевыми цветами составлено:

Я прижимаюсь лицом к белой дверце и улыбаюсь, потому что эту записку мог оставить лишь один человек — Джек. Стою в кухне, жду, когда закипит молоко, и, кажется, мне уже не так грустно.

5

ДЖЕК

РАССВЕТ НОВОГО ДНЯ

Утро начинается с загадки.

Вопрос. Что пахнет как сыр, на вкус как сыр, но не сыр?

Ответ. Нога Мэтта.

Мэтт, несомненно, хороший парень. Уточнение: Мэтт самый классный парень. Мы многое вместе пережили — начиная с уроков фортепиано в раннем детстве под руководством дико сварливой тетки мисс Хопкинс, которая ненавидела детей, первых непристойных журналов, дешевого сидра и до нынешних времен, когда умело маскируемся под взрослых и ответственных членов лондонского сообщества. И могу честно сказать, что в жизни мало жертв, на которые я не способен ради Мэтта. Если бы на сто миль в округе не было ни одного магазина, а у меня оставалась последняя сигарета, я бы разделил ее с ним. Если бы он упал за борт во время шторма, я бы нырнул за ним. Если бы ему нужна была почка, я бы отдал свою. И, в случае крайней необходимости, я смог бы отдать ему последний кусок своего любимого печенья. Но даже у самой преданной дружбы есть свои границы. И по-моему, проснуться утром и обнаружить, что уткнулся зубами в его вонючий большой палец ноги, — это уже слишком.

Я отплевываюсь и рукой вытираю губы. Точнее, рукавом. Потому что я проснулся одетым. На мне то же, что было вчера часа в три ночи, когда я окончательно вырубился под звуки песни «Завтрак в Америке». Пытаюсь сесть, но тут же опрокидываюсь на бок и жду, когда качка в доме Мэтта уляжется. Через несколько секунд шторм, кажется, утихает, я приподнимаюсь, делаю усилие и взбираюсь на диван, после чего мне наконец удается перевести свое тело в сидячее положение. Только теперь решаюсь осмотреться.

В голову приходит одно слово: Апокалипсис. Все четыре всадника здесь, на поле Армагеддона, которое раньше было гостиной Мэтта. Это сам Мэтт, Хлоя, Джек Дэниелс и Джим Бим. Первые двое лежат у моих ног, прямо перед диваном, прижавшись друг к другу, как пылкие любовники. Двое других — пустые формы, некогда полные содержания. Стеклянная шея Джима сломана-Хлоя ударила его об стол около двух ночи, разбрызгав все его внутренности по ковру. Джек опустошен, его жизненные соки выпиты до дна, и он указывает на то место, где сидел я, когда мы играли в «бутылочку». Взирая на эту картину упадка, порока и полного ничтожества, я прихожу к выводу, что жизнь моя — дерьмо.

Что-то надо менять.

Провожу экстренную диагностику своего состояния:

Вкус: перегар, сигареты и чипсы «Принглз барбекю».

Осязание: нестабильное, кожа липкая и холодная.

Зрение: замутненное.

Слух: храп Мэтта, стук сердца.

Обоняние: запах ног Мэтта.

Подтвердились мои худшие опасения. Моя жизнь — дерьмо. Дерьмо — моя жизнь. В данный момент разницы практически не видно. Я слишком много пью. Слишком много курю. Мало работаю. Я живу так последние шесть месяцев. Я сам так хотел. Но больше не хочу.

Слышу, как кто-то громко пердит, и понимаю, что это Мэтт. Его перекосило, словно от боли, и в ту же минуту он с невероятным трудом открывает глаза. Непонятно, то ли реакция верхней части тела на странное поведение задницы, то ли слабый утренний свет, пробивающийся сквозь шторы, возбуждает в его голове мыслительный процесс с последующим умозаключением: сейчас утро, понедельник, но на работу в таком состоянии идти нельзя. Он стонет, смотрит на часы и бормочет что-то невнятное. После чего снова закрывает глаза и трясет Хлою.

Мэтт. Прассствать.

Хлоя. Ууу. Чеметавоняит?

Мэтт. Панятьянемею.

Хлоя. Ууу. Фууууу. Блингдеэтая?

Мэтт. Мыапаздывм. Рботу. Мыапаздъемнарботу.

Хлоя. Нахренрботу. Йаумирайу. Умнябашкащастреснт.

Мэтт. Слушйклоя. Тебепрассствать. Двай. Ствай.

Хлоя. Ладна. Щсссссс. Ищодестьменутиястану.

Мэтт. Ладна. Ищодестьменут. Нопатомпдемнарботу. Ладна?

Хлоя. Угу.

К счастью, в мои культурные и лингвистические навыки входит знание похмельного диалекта. А потому я в состоянии перевести состоявшуюся беседу и понять, что они решили пока не двигаться с места. Вот и чудно. Потому что мое похмелье становится невыносимым. Мне нужно принять ванну. Хорошую, горячую, неспешную ванну.

Через пять минут после погружения ноющего тела в воду я по-прежнему едва жив. Похмелье усугубляется глубокой депрессией и чувством омерзения к себе. Чудовище Франкенштейна отдыхает. Носферату тоже. Я самое ужасное из всех чудовищ. Проклятый урод, обреченный скитаться по свету в страданиях до скончания веков. У Данте про этот круг ада ничего не сказано.

Физическое доказательство моего ужасного состояния основывается на следующих фактах:

а) в моем черепе солирует одуревший от амфетаминов барабанщик оркестра Лондонской филармонии;

б) в желудке урчит и крутит, как будто я проглотил бешеного терьера;

в) уровень воды в ванне заметно повышается от прилива пота, струящегося с моего лба.

В приступе раскаяния и жажды искупления обращаюсь к религии. Я паломник, а ванная — моя католическая святыня Лурд. Восхваляю Всевышнего за дар горячей воды. Аллилуйя пречистому Мыльному Духу и будь благословенна пенная ванна и все, кто омывается в ней.

Хм. Не помогло. В этот трудный час Бог, в которого я перестал верить, когда мне было еще двенадцать, решил воздать мне по заслугам. Остается только признать жестокую правду — мое тело не храм, а свинарник. Причем весьма запущенный. Тут я вспоминаю совет Эми про КВН, временно покидаю свое прибежище, шлепаю мокрыми ногами до аптечки и достаю пару таблеток нурофена. Запиваю их пригоршней воды из-под крана и возвращаюсь в свой водяной кокон.

В ожидании благотворного действия химикатов вытаскиваю из-за крана свою маску и трубку и надеваю. Смена обстановки вполне может способствовать моему выздоровлению. Некоторые люди приводят мысли в порядок посредством медитации. Другие употребляют наркотики. Я же надеваю маску с трубкой и лежу в ванной лицом вниз. Прощай, земная твердь и все твои печали. Да здравствует Атлантида.