Война с Ганнибалом, стр. 38

Не в лучшем положении был и Публий Корнелий; ему грозил опасностью новый, неведомый прежде противник – молодой Масинисса, в будущем прославивший себя дружбою с римским народом, а тогда служивший под началом у Магона. Со своею нумидийской конницей он напал на Публия еще в пути и не давал ему покоя ни днем, ни ночью, не только перехватывая одиночек, которые забредали далеко от лагеря в поисках дров или корма для лошадей, но и налетая на самый лагерь и сея панику среди караульных. Ночами то и дело возникала тревога в воротах и на валу; римляне изнемогали от усталости, потеряли сон и, терпя нужду во всем самом необходимом, не смели показаться за лагерными укреплениями.

Это была настоящая осада, и она сделалась бы еще нестерпимее, если бы с пунийцами соединился вождь свессетанов, приближавшийся, как шел слух, во главе семи с половиною тысяч воинов. Крайность, в которой находился Сципион, заставила его, всегда осторожного и предусмотрительного, принять опрометчивое решение: выйти ночью навстречу свессетанам и сразиться, где бы они ни встретились.

Разумеется, выстроить боевую линию ни римляне, ни испанцы не успели и бились в походных колоннах. В беспорядочном этом сражении римляне одерживали уже верх, как вдруг прискакали нумидийцы, чью бдительность Сципион, как ему казалось, сумел обмануть ночным походом. Нумидийцы ударили римлянам в оба фланга. Римляне испугались, но все-таки, собравшись с духом, приняли бой, и тут подоспел третий враг – карфагенская пехота, которая атаковала сражающихся с тыла. Теперь римляне не знали, с кем раньше скрестить мечи, куда рвануться всем вместе, чтобы пробить себе дорогу и вырваться из окружения. Сципион и ободрял воинов, и сам бросался туда, где приходилось всего труднее. В одной из таких схваток копье угодило ему в правый бок. Римляне тесно окружали своего полководца, и враги, построившись клином, старались проломить это кольцо, но когда они увидели, что Сципион падает с коня, то с ликующим криком разбежались и по всему войску разнесли весть о гибели римского главнокомандующего, и в пунийцев она вселила уверенность, что они победили, а в римлян – что они побеждены.

Началось массовое бегство. Проскользнуть между нумидийцами римляне еще могли, но уйти от такого множества конницы и пехоты, которое там скопилось, было совершенно невозможно, тем более что пехотинцы в резвости ног не уступали и лошадям. Во время погони враги истребили едва ли не больше римлян и их союзников, чем в самой битве, и вообще не уцелел бы ни один человеку если бы день не склонился к вечеру и не настала темнота.

Не теряя времени, едва дав солдатам передохнуть, пунийские полководцы стремительно двинулись к Гамилькару Барке. Они торопились воспользоваться плодами своего успеха и надеялись общими усилиями завершить войну. Встретившись, начальники и воины поздравляли друг друга с блестящей победой – в ожидании еще одной, не менее блестящей. Римляне не знали о случившемся ничего, и, однако же, в лагере царили скорбь, угрюмое молчание и немое предчувствие неминуемой беды. Гней Сципион видел, что врагов прибавилось намного, и не рассчитывал ни на что доброе. И правда – так подсказывал ему трезвый рассудок, – каким образом могли очутиться здесь Магон с товарищем, если не выиграв битву у брата, Публия? Почему брат не остановил их или, по крайней мере, не преследовал? Почему, наконец, если уже не сумел помешать соединиться врагам, сам не соединяется с ним, Гнеем? Среди этих мучительных раздумий он пришел к выводу, что надо отступить как можно дальше; иного средства к спасению не было.

В первую же ночь, когда римляне сумели усыпить бдительность врагов, они тронулись в путь и прошли довольно значительное расстояние. На рассвете, обнаружив, что вражеский лагерь пуст, карфагеняне поспешили следом, выпустив вперед нумидийскую конницу. Еще до вечера нумидийцы настигли беглецов и, наезжая то с тыла, то с флангов, принудили остановиться. Сципион убеждал своих отбиваться, не прекращая движения.

– Главное, – говорил он, – это чтобы нас не догнала пехота!

Воины повиновались, но вскоре стемнело. Нумидийцы исчезли, а римляне, по приказу командующего, поднялись на какой-то холм – позицию не слишком надежную, в особенности для войска, уже зараженного страхом, но все же несколько приподнятую над окружающей местностью. Обоз и конница разместились в середине, а пехота – по краям, и утром римляне легко отразили новые атаки нумидийцев. Но вот приблизились Магон и два Гасдрубала со своими армиями, и стало ясно, что без укреплений, одной силою оружия, обороняться невозможно. Сципион долго осматривался, отыскивая, из чего бы соорудить вал, однако земля была каменистая и к тому же совсем голая – ни единого кустика, ни единой травинки, – а склоны всюду одинаково покатые, без резкой крутизны или обрыва, которые послужили бы препятствием на пути врага. И тем не менее какое-то подобие вала они устроили – сложили одно на другое вьючные седла вместе с притороченною к ним поклажею, а где седел не хватило, набросали всевозможные узлы и тюки, которые воины на марше несли на собственных плечах.

На холм пунийцы поднялись без малейшего труда, но Перед «валом застыли в изумлении – вышины он был обычной, зато вида совершенно невероятного. Но начальники закричали:

– Что оробели? Укрепление-то игрушечное, не годное даже на то, чтобы задержать женщин и ребятишек!

Однако же перескочить через «вал», или разрушить его, или прорубить топорами оказалось не так просто: седла, лежавшие вплотную и тяжело придавленные поклажей, не поддавались. Лишь когда принесли деревянные багры и, зацепляя крючьями, растащили эту воистину последнюю преграду во многих местах сразу, все было кончено, и «лагерь» пал.

Хотя победители во много раз превосходили побежденных числом и резня началась ужасная, значительная часть римлян скрылась в соседних лесах, а после добралась до лагеря Публия Сципиона (уходя на злосчастное ночное сражение со свессетанами, он оставил в лагере небольшой караул во главе с легатом Тиберием Фонтеем). Гней Сципион с несколькими спутниками набрел на какую-то сторожевую башню и заперся в ней. Пунийцы обложили башню хворостом и подожгли. Когда двери выгорели, они ворвались внутрь и всех перерезали.

Так погиб Гней Корнелий Сципион, на двадцать девятый день после смерти Публия. О гибели братьев скорбел не только Рим, но и вся Испания. Скажем более: в Риме горевали и о потерянном войске, и о потерянной провинции, а Испания оплакивала только погибших Сципионов, и Гнея больше, чем Публия, потому что он дольше пробыл на испанской земле, первым приобрел любовь испанцев и первым показал им образец римской справедливости, простоты и умения владеть собой.

Подвиг Луция Марция, римского-всадника.

В эту горькую для Рима пору нашелся человек, который поправил дело, казалось уже безнадежное. Был в войске римский всадник Луций Марций, человек молодой, храбрый и на редкость одаренный. К прекрасным задаткам добавилась прекрасная выучка, которую он получил, прослужив много лет под началом у Гнея Сципиона и постигнув все тонкости военного искусства. Он собрал воинов, уцелевших после побоища на холме, вывел римские гарнизоны из нескольких крепостей и, составив довольно большой отряд, Соединился с Тиберием Фонтеем, легатом Публия Сципиона.

Римляне вернулись за Ибер, в старые римские владения, и здесь разбили лагерь. На воинской сходке было решено выбрать полководца, и все солдаты подали голос за Марция; голосовали даже те, кто стоял в караулах у вала, – товарищи подменяли их на постах.

Марций занялся укреплением лагеря и сбором продовольствия, и все его приказы воины исполняли охотно и бодро. Но когда пришла весть, что Гасдрубал, сын Гисгона, переправился через Ибер и уже невдалеке, и солдаты увидели сигнал к битве, поднятый новым командующим над своею палаткой, их точно подменили. Они вспомнили Сципионов, вспомнили, с какими силами и с какими вождями выходили, бывало, в сражение, – и зарыдали, и бились головою о столбы и колья, и простирали руки к небесам, и проклинали богов, и падали ничком на землю, и каждый, захлебываясь слезами, называл имя своего командующего. Центурионы пытались поднять и ободрить рядовых, Марций метался по лагерю, разом и утешая воинов, и браня их за то, что они пустились в бесполезные бабьи причитания как раз тогда, когда нужно напрячь все силы для защиты собственной жизни и жизни государства, и это будет лучшею местью за Гая и Публия Сципионов. Но жалобный крик и стоны не утихали, пока не донесся звук вражеских труб: карфагеняне были совсем рядом.