Флаг миноносца, стр. 80

Земсков и Николаев сели на край разрушенного немецкого блиндажа. Мимо проходили подразделения пехоты. От одной из рот отделился курчавый капитан с автоматом на груди. Он подбежал к Земскову:

— Здорово, Андрей! Наступаем!

— Литинский! Ты как в воду глядел. Встретились же!

— И довольно скоро!

Грохот рвущихся авиабомб прервал их встречу. Литинский стиснул руку Земскова:

— Ещё встретимся! Пока! — Он побежал к своим солдатам. Взметнувшаяся земля и дым заслонили его. Тонкобрюхие «юнкерсы» шли в пике. По ним открыли огонь четыре орудия младшего лейтенанта Сомина.

Когда воздушная атака была отбита, пехота двинулась вперёд. Через её голову Николаев дал залп по отступающему врагу.

Земсков со своими разведчиками шёл пешком вместе с пехотой. У края широкой воронки, среди затоптанной прошлогодней травы, он увидел знакомую курчавую голову. Осколок попал Литинскому прямо в лицо. Земсков опустился на колени около убитого и поцеловал его в лоб, ещё хранивший живое тепло. Потом он встал и огляделся вокруг. Санитары подбирали раненых. Новые пехотные роты спешили вслед за теми, что уже продвинулись вперёд. По дороге, подымая каскады грязевых брызг, шёл первый морской дивизион. На головной машине развевался Флаг миноносца. В кабине рядом с водителем сидел Яновский. Он увидел Земскова и махнул ему рукой.

Вслед за боевыми установками и машинами с боезапасом двигалась зенитно-противотанковая батарея. Сомин стоял на крыле, держась одной рукой за дверку кабины, подавшись всем корпусом вперёд.

Грузовики с пехотой и тягачи, полевые орудия, полковые миномёты, фургоны, радиостанции, снова грузовики с пехотой — все это двигалось по дороге в несколько рядов — сплошная человеческая река. Рядом бежала другая река — мутный, всклокоченный Абин. Обе реки катились прямо на север — к станице Абинской. Горы остались позади. Они подымались величественной синей грядой за спиной наступающей армии, а впереди лежал свободный простор равнины. Ворота в кубанские степи были открыты.

ГЛАВА XI

«ГОЛУБАЯ ЛИНИЯ»

1. КУБАНСКАЯ СТОЛИЦА

Кубанская столица — Краснодар — переживала первые месяцы после освобождения. Город, ещё заваленный щебнем, изрытый воронками, медленно приходил в себя от пережитых потрясений. Многие большие дома на главной улице — Красной — были взорваны при отступлении гитлеровских войск. Тавровые балки, причудливо изогнутые и исковерканные, торчали из провалов стен. Обвалившиеся перекрытия и простенки лежали внутри разрушенных зданий, уже поросшие травой, которая как будто стремилась скрыть от глаз эти безобразные груды. Трава рвалась отовсюду. Она пользовалась любым промежутком между штукатуркой и ржавым железом, чтобы выскочить наружу. Бледно-зеленые стебельки вставали щёточкой над булыжником и между тротуарными плитами. Бурьян вымахнулся по верхам стен, лишённых кровли, и над искорёженными крышами, лежащими прямо на земле.

Может быть, именно благодаря обилию зелени и цветов мрачная и жестокая картина раздавленного, окровавленного города казалась не такой страшной. За зеленью бульваров не видны были обшарпанные фасады и чёрные дыры окон. Белая акация, которая так украшает южные русские города, цвела и здесь. По вечерам её сильный медвяный аромат брал верх над запахом бензина и горелого машинного масла, характерным для любого населённого пункта, лежащего на пути к фронту.

Ещё не пришло время, когда дома обрастут дощатыми помостами и розовый свежий кирпич ляжет на изломы почерневшего старого кирпича, опалённого войной. Однако уже сейчас город пытался наладить нормальную жизнь. С утра гудела рыночная площадь. Полотняные полосы, прибитые четырьмя гвоздями у дверей домов, сообщали наскоро написанными неуклюжими буквами о том, что здесь находится булочная или столовая, юридическая консультация или аптека. По расчищенным рельсам улицы Красной прошёл первый трамвай. За ним бежали мальчишки, а сердитый кондуктор совсем по-мирному грозил им пальцем с задней площадки.

С утра до вечера люди переполняли главные улицы, магазины, скверы, недавно открывшиеся советские учреждения, где подчас не хватало не только столов, но и сотрудников. У каждого из жителей города обнаружилось множество неотложных дел. Люди вышли из состояния скованности, освободились от страха, вырвались на свежий воздух, как та зелёная трава, что пробилась среди развалин. Женщины, молодые и пожилые, мужчины постарше и подростки обоего пола торопились наверстать время, вырезанное из жизни многомесячным оцепенением фашистской оккупации, рамками комендантского часа, распоряжениями властей, всегда заканчивавшимися одной и той же угрозой: «Расстрел». Клочки этих белых листков, которыми были заклеены все углы и афишные тумбы, ещё оставались кое-где, как пятна смертельной болезни на теле выздоравливающего.

Молодые мужчины в гражданской одежде почти не встречались на улицах Краснодара. Война уже давно надела на них гимнастёрки и кирзовые сапоги и забросила с берегов Кубани в другие города, к другим рекам. Зато в Краснодаре можно было увидеть тысячи мужчин в гимнастёрках и кителях — уроженцев Сибири и Ленинграда, Баку и Алма-Аты, Кавказа, Алтая и других мест нашей большой земли. Попадались и женщины в военной форме — главным образом врачи и сестры из многочисленных госпиталей. Их узнавали по маленькой золотой чаще на погонах, из которой аллегорическая змея пила напиток мудрости.

Статная черноволосая девушка, остановившаяся у центрального сквера, не имела этой эмблемы. Её помятые полевые погоны были украшены стремительными молниями — знаком военных связистов. Девушка не отрывала взгляда от дома на противоположной стороне улицы. На воротах чернели острые готические буквы: «Feldskommandatur», перечёркнутые накрест двумя энергичными мазками красной краски. Повыше той же краской было написано: «Хозяйство Назаренко».

Когда у открытого окна второго этажа появился смуглый, нестарый ещё человек с генеральскими погонами на летней гимнастёрке, девушка рванулась вперёд и побежала через улицу. Она хотела что-то крикнуть, но в это время окно закрылось. Тогда она решительно подошла к калитке в воротах и стукнула по ней кулаком. Калитка приоткрылась. Пожилой солдат вышел на тротуар и укоризненно покачал головой:

— Ну, сколько раз тебе надо объяснять? Генерал занят. Шестнадцатый раз говорю. И какие у тебя могут быть дела к генералу?

— Да поймите вы, — начала девушка, наступая на солдата, — мне надо…

— Ничего я не обязан понимать! Не имею права пускать посторонних, да ещё, так сказать, женского рода.

— Вот чудак! Какая же я посторонняя? Вы хоть выслушайте меня, а то, честное слово, будет хуже!

Лицо солдата выразило неподдельное страдание:

— И что за напасть на меня навалилась! Уйди, говорят тебе, а будешь скандалить — прямо в Особый отдел! Ясно?

У ворот затормозил изрядно потрёпанный «виллис», весь в комуфляжных жёлто-коричневых пятнах. Из машины вышли двое моряков: высокий капитан 2 ранга с Золотой Звездой Героя и коренастый подполковник береговой обороны.

— Людмила! — радостно закричал подполковник. — Вот так встреча!

— Владимир Яковлевич! Вы здесь?! — девушка кинулась к морякам, но, круто остановившись на полдороге, резким движением оправила гимнастёрку под флотским ремнём и поднесла руку к пилотке: — Товарищ гвардии капитан второго ранга! Радист третьего класса сержант Шубина прибыла для прохождения службы.

Арсеньев пожал руку девушки и быстро прошёл в калитку. Вероятно, он очень спешил.

— Ты как сюда попала? — спросил Яновский, который искренне обрадовался встрече со своей верной сиделкой. Людмила от волнения не могла вымолвить ни слова. Окно второго этажа снова распахнулось, и оттуда прозвучал голос Назаренко:

— Заходи, Владимир Яковлевич! Что, знакомую встретил?