Флаг миноносца, стр. 63
Людмила после ухода Сомина тоже думала о Земскове. Впрочем, она теперь думала о нем всегда и верила, что и он в это самое время думает о ней.
6. МОРЯКИ И ШАХТЁРЫ
Части шахтёрской дивизии генерала Поливанова оставили перевал Гойтх и железнодорожный разъезд того же названия. Холодный дождь шёл уже больше суток. Подвернув под ремни тяжёлые шинели, бойцы врубались кирками в каменистую подошву горы. Новую линию обороны нужно было построить в течение нескольких часов. С перевала уже вела огонь немецкая артиллерия. Альпийские стрелки продвинулись к самой дороге.
Не менее промокший, чем его бойцы, генерал Поливанов ехал верхом на взъерошенной лошадке вдоль линии траншей. «Здорово работают ребята, — порадовался генерал, — привычная шахтёрская хватка».
Под ударами ломов и кирок каменистый грунт дробился мелкими осколками. Острый камешек попал в шею генеральской лошади. Она шарахнулась в сторону. Генерал зажал лошадь в шенкеля, подобрал мокрый повод:
— Не бойсь, Кролик, это не осколок. А ну, давай посмотрим, как там за высоткой! — Он пустил лошадь рысью в гору, но скоро должен был сойти с седла. По склону били из миномётов. Передав повод ординарцу, генерал пошёл пешком. Он был сухой, жилистый, небольшого роста, цепкий и жёсткий, под стать горным колючкам, что росли по склонам прямо из камней. Иной молодой парень быстро выдохся бы, идя по такой дороге в гору под проливным дождём, но генерал не привык давать себе потачки. Шестьдесят лет — это ещё неплохой возраст для мужчины. Впрочем, генералу Поливанову никто не давал шестидесяти. Ещё сравнительно молодым человеком Поливанов вошёл, как говорится, «в сухое тело», против которого не властны годы. Кожа, пропитанная тончайшей угольной пылью, обтянула маленькое костистое лицо, глаза глубоко ушли под редкие брови, частые морщины пересекли щеки и лоб. Таким он был лет двадцать назад, таким остался и теперь. А если встречались старые товарищи по Луганскому отряду Ворошилова, то говорили: «Не берет тебя время, старый черт! Каков был в восемнадцатом году, такой и есть!»
Ошибались старые друзья. Сильно изменился с тех пор товарищ Поливанов. И не в том дело, что выцвели голубые когда-то глаза, что ссутулились плечи, затвердели тёмные пальцы, пожелтевшие от табака. Годы принесли Поливанову спокойную зоркость и ту завидную уверенность в себе, когда человек уже знает по опыту, какие неисчерпаемые силы скрыты в нем самом и в тех, кому он верит. Генерал Поливанов верил в свою дивизию. Именно поэтому он приказал отступить с перевала. Ведь можно было продержаться ещё сутки, положив на горных тропах добрую половину шахтёров. Генерал решил вывести полки из-под удара, не боясь, что они покатятся дальше до самого моря.
Теперь дивизия уцепилась за высоты Семашко и Два брата. Отсюда генерал уходить не собирался. Его беспокоило только отсутствие артиллерийской поддержки. Командующий артиллерией фронта обещал Поливанову артиллерийскую часть, которая находилась ещё на формировании, но вот-вот должна была вступить в строй.
— Они, пожалуй, до конца войны проформируются! — ворчал Поливанов, взбираясь по крутому скату. С сухим треском разорвалась мина. Генерал даже не мигнул безбровыми глазами. «Вон с той высотки бросают, — определил он. — Дать бы им сюда огоньку, да чем?»
У наблюдательного пункта генерала встретил командир высокого роста, в туго перетянутой чёрной шинели, на которой сверкали, несмотря на дождь, начищенные до блеска пуговицы с якорями. С лакированного козырька стекали струйки воды.
— Прибыл в ваше распоряжение, товарищ генерал!
Поливанов сначала обрадовался, но тут же нахмурился:
— Арсеньев! Рад видеть, да что мне делать тут с одним дивизионом, даже таким, как твой?
— Вашей дивизии придан гвардейский полк моряков, товарищ генерал. Сейчас два дивизиона занимают огневые позиции.
— Так это значит вы формировались? Ну, тогда дело другое. А не хуже твой полк, чем был дивизион? Пойдём-ка поглядим моряков!
Машины третьего дивизиона стояли под чехлами за поворотом дороги. Больше половины бойцов было одето в армейские серые шинели.
— Постой, постой, какие же это моряки? — удивился генерал. — Вон того рябого солдата я помню. Он из артполка подполковника Иванюшина. Что ж в них морского, Арсеньев?
— Дух морской, товарищ генерал! В нашей части все — моряки.
Поливанов строго посмотрел на Арсеньева, потом взглянул на бойцов, которые уже стащили чехлы с боевых машин и подымали на спарки тусклые от дождя стремительные ракетные снаряды.
— Хитёр ты, Арсеньев, как я погляжу, да не хитрей меня. У меня в дивизии — все как один шахтёры. А спроси вон того фотографа из Одессы — видал он, как рубают уголёк? Белорусские, ленинградские, азербайджанские — все шахтёры, и баста! — Он обернулся к ординарцу: — Скажи, Поливанов приказал выдать морякам бочку спирту. Всю ночь, небось, шли под дождём?
Арсеньев промолчал. Он не стал рассказывать о том, что, когда было получено боевое распоряжение Назаренко, Каштановая роща оказалась отрезанной от дороги. Переполненная дождями горная речка Пшиш вышла из берегов, унося ветхие мостики, затопляя вчерашние броды. Но разве мог Арсеньев не выполнить приказ? За сутки моряки выстроили мост. Без отдыха, по пояс в ледяной воде, под проливным дождём, вколачивали сваи. Работали все, от командира полка до кока. Стройкой распоряжался Ропак. Он и не вспоминал о своей печени.
Ропак был всюду: и там, где валили дубы, и на дороге, по которой машины волокли на буксире тяжеленные стволы деревьев, и на берегу, и в самой середине потока на скользких камнях. Арсеньев видел, как инженер упал в воду. Шацкий ухватил его за ворот шинели и поставил на ноги. Инженер отряхнулся, как пудель, выплюнул грязную воду изо рта, дико посмотрел вокруг и тут же принялся орать на своего спасителя:
— Куда сваю загнали? Это тебе не уголь кидать в топку! Тут соображать надо!
Людмила таскала бревна вместе с мужчинами. Она попыталась даже забить сваю, но никак не могла размахнуться тяжёлой кувалдой.
— Девка! По шву лопнешь! Как детей будешь родить? — кричали ей матросы.
Людмила не обижалась:
— С такими кобелями старая лохань и то народит! — отвечала она. Все-таки кувалда была ей не под силу. Зато командир батареи Баканов и начальник разведки первого дивизиона лейтенант Бодров забивали сваю с трех ударов.
«Любят, умеют трудиться наши люди! — думал Арсеньев. — Если бы всю ту силу, все нервы, всю злость, что идут на войну, употребить на добрую работу — за год выполняли бы пятилетку!» — Арсеньев поймал себя на том, что мысль эта принадлежит не ему, а Яновскому. Все-таки много своего успел ему передать комиссар! Иногда даже против воли Арсеньев мыслил и рассуждал так, как Яновский. Только теперь, в отсутствие Яновского, он понял, что тот не раз незаметно подсказывал ему решение, а потом отходил в сторону и говорил: «Командир решил!»
Как только было положено последнее бревно, Ропак первым прошёл по мосту и провозгласил с другого берега:
— Принимайте объект!
Это была своеобразная приёмка объекта. Мокрые строители повскакивали на машины и переехали по мосту, даже не оглянувшись на дело своих рук. Только Ропак постоял несколько секунд на мосту, притопнул сапогом, в котором хлюпала вода, по светло-жёлтому настилу со следами протекторов и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Приличная работа. Меня, надо надеяться, переживёт.
7. ГОРНЫЙ МАРШ
Две боевые машины, с трудом одолевая подъем, взбирались на небольшую площадку среди крутых склонов. Рёв «студебеккеров» заглушал близкие разрывы мин. Человек сорок матросов, чуть ли не вся батарея, подталкивали машины, уцепившись кто за рамы, кто за крыло, кто просто опершись ладонями в огромные шины.
Командир огневого взвода Ефимов толкал машину вместе со всеми:
— А ну взяли! Ещё раз! — Ноги разъезжались в грязи, натруженные руки кровоточили. Наконец машина твёрдо встала на ровной площадке. Командир взвода вытащил из футляра буссоль. Этот прибор стоил ему немало мучений. Недавний рядовой матрос-наводчик, а потом командир орудия, Ефимов не имел никакого образования, кроме семи классов сельской школы. Когда в Каштановой роще его принялись обучать тонкостям артиллерии, Ефимов просиживал целые ночи над картой и целлулоидным кругом, и все-таки у него ничего не получалось. Командир дивизиона, бывший командир второй батареи Сотник, стучал пальцем по крутому ефимовскому лбу, на который падал взмокший вихор: