Университет, стр. 54
Все игры в гимнастическом зале прекратились, и все студенты смотрели на Гленну. События принимали какой-то совсем страшный оборот.
Было некогда разбираться, что именно происходит и почему. Поэтому Гленна рванулась в сторону выхода — благо ее никто не держал.
Студенты заулюлюкали, затопали, захохотали, словно зрители на корриде. В их реакции было даже некоторое добродушие — так встречают метания быка по арене во время корриды: бык все равно обречен, а эти метания составляют часть зрелища.
Гленна догадалась, что с ней хотят сделать.
Однажды она видела это в каком-то фильме про тюрьму: там новенькую целой толпой изнасиловали в душе не то рукояткой метлы, не то скалкой — нарезка кадров была такой короткой, что было не разобрать. Гленна видела этот фильм, когда училась в старших классах. Многие парни и девушки из ее класса находили эту сцену возбуждающей. Однако самой Гленне она показалась отвратительной — было страшно даже представить движение внутри себя какой-то деревяшки.
И сейчас мысль о том, что с ней могут сделать, приводила Гленну в животный ужас.
К счастью, никто не помешал ей выбежать из гимнастического зала.
Оказавшись вне здания, Гленна не своим голосом закричала:
— Полиция! Полиция!
Разумеется, полицейские ей не поверили. Офицер записал ее показания, пожал плечами, затем послал своего подчиненного проводить девушку в раздевалку, где Гленна переоделась. В гимнастическом зале ничто не напоминало об ужасном событии. Группа как ни в чем не бывало играла на нескольких площадках в бадминтон.
Полицейский с блокнотом в руках подошел к Джойс Элвин. Гленна видела, как та выслушала представителя закона, рассмеялась и покрутила пальцем у виска.
Двадцать девять студентов и тренер против одной Гленны. Тридцать свидетельств против одного. Кому же в этой ситуации поверят полицейские?
Гленна поблагодарила за то, что ее сопроводили в раздевалку, и пошла прочь, в сторону студенческого центра.
Она хотела идти прямо домой, но через час ей предстояла контрольная по социологии — пропускать ее себе дороже. Ведущий курс — профессор из породы строгих педантов: никаких извинений не принимает и всю душу вымотает, прежде чем разрешит сдать "хвост" в другой день.
Гленна открыла глаза, сделала глубокий выдох и взяла с подноса пакетик с соком. Записавший ее показания офицер сказал, что ей позвонят через пять — семь дней и сообщат о ходе расследования. Но результат расследования был очевиден: свидетелей преступления нет, а что касается разбитого глаза, то все хором заявят, будто она просто упала или ее случайно задел ракеткой партнер — дескать, всякое на площадке случается, зачем же накручивать вокруг этого целую сказку!
Эх, зря она постеснялась и не показала в полиции следы от двух ударов ракеткой по заду!
Нет, там бы только поскалили зубы и списали эти синяки на падение во время игры.
Раздвижные двери кафетерия разошлись в стороны, пропуская новопришедших. Гленна быстро подняла глаза. Слава Богу, незнакомые.
Она ощущала себя как в старших классах, когда периодически приходилось прятаться от школьных хулиганов. Но чтобы бегать по университету от хулиганов — это было нечто неслыханное.
Девушка отрешенно уставилась на свой салат, потом взяла вилку и начала есть. Так что же ей теперь делать? Конечно, на бадминтон она больше ни ногой. Но как быть с остальными занятиями? Ведь с многими из бадминтонной группы неминуемо придется встречаться на семинарах и лекциях!
И что эти подонки могут сделать с ней при удобном случае?
Оставшись безнаказанными, они ведь с удовольствием доведут дело до конца — изнасилуют ее если не ракеткой, так бейсбольной битой.
За соседним столиком звякнул стакан. Гленна дернулась всем телом, листочки салата упали с вилки на джинсы.
Она подобрала их, бросила на поднос и снова закрыла глаза.
Предстоял длинный и тяжелый день...
2
Стоило Джонни Мак-Гвейну оказаться на лестничной клетке корпуса социальных наук, как он ощутил перемену в своем настроении. Это было что-то вроде внезапного прилива бодрости после дня, проведенного в состоянии тупой апатии. Все неприятное отступило на задворки сознания и сразу же забылось. Чувства приятно обострились, словно после первой порции виски или после дозы наркотика. Мак-Гвейн вдруг испытал прилив уверенности в собственных силах — теперь он казался себе более энергичным и умным. Это было упоительное ощущение, интенсивность которого росла по мере того, как молодой человек медленно поднимался по лестнице. Когда он достиг восьмого этажа, его уже так распирало, что он принялся мурлыкать какую-то развеселую мелодию.
Однако за ширмой лучезарного настроения в его душе клубилось нечто темное, пугающее — так в фильме ужасов на беспечно смеющихся детишек падает зловещая тень их будущего убийцы.
Поднимаясь по лестнице на последний этаж здания, сам он угадывал черный подбой своего теперешнего радужного настроения, но решительно отмахивался от этой мысли. В нем сейчас нет злобы. Ничего подобного! Он чувствует себя отлично, он полон энергии, он в полном порядке!
На протяжении последних пяти лет работы в К. У. Бреа он занимал пост главного смотрителя.
Своей должностью Джонни Мак-Гвейн был вполне удовлетворен лишь поначалу. Он составлял графики дежурств, командовал бригадой уборщиков, следил за их работой, а в течение дня время от времени рассылал подчиненных в "горячие точки" — где нужно было срочно что-то убрать или вымыть. В круг его многообразных обязанностей входила также и замена перегоревших лампочек. Он же отвечал за реализацию закона об инвалидах — следил, чтобы студенты-инвалиды нигде не испытывали затруднений — ни в аудиториях, ни в комнатах отдыха, ни в коридорах. Это была сложная и почетная задача — приспособить телефоны, фонтанчики с питьевой водой, лифты и многое другое под человека, который передвигается в кресле-каталке.
Однако постепенно Мак-Гвейн пришел к осознанию того, что "главный смотритель", по сути, не более чем бригадир дворников. Эта должность не требует какой-то особенной работы мозгов, с ней может справиться едва ли не любой дурак.
А Мак-Гвейн в глубине души считал, что он способен на гораздо большее, чем командовать уборщиками и заменять перегоревшие лампочки.
Он потому так бесился, что многие — очень многие — здешние преподаватели, хваленые "воспитатели нового поколения", казались ему придурками с двумя извилинами.
Когда он начал работать в университете, то страшно робел перед профессорами и даже перед их молоденькими ассистентами. Они такие образованные, такие умные! Они окружены таким почетом и уважением! Джонни Мак-Гвейн безоговорочно считал каждого из них на голову выше себя: эти люди ему не чета, они столько знают и столько понимают!
Однако понаблюдав за профессорским составом на протяжении нескольких лет, он не только перестал обожествлять преподавателей, но и начал их презирать. Что они нос-то дерут? Надменные тупицы и высокомерные снобы — вот они кто! А бедные студентики смотрят на преподавателей снизу вверх и не подозревают, что их самым подлым образом водят за нос!
Он, Джонни Мак-Гвейн, в сто раз умнее этих надутых индюков с громкими дипломами. Будь мир устроен справедливо, свет науки нес бы студентам он, Джонни Мак-Гвейн. Что касается профессоров — пусть они не мозги молодежи вкручивают, а новые лампочки взамен перегоревших!
Пусть они не мозги молодежи вкручивают, а новые лампочки взамен перегоревших!
Джонни довольно ухмыльнулся. Какая фраза! Каламбур первого сорта! Шекспир позавидует!
Мак-Гвейн способен запросто преподавать английскую литературу.
"Если бы я этого Шекспира прочитал, — думал он, не прекращая мурлыкать, — я бы его в два счета объяснил. На самом деле это не сложнее, чем два пальца обсосать!"
Но полудурки с дипломами ему ходу не дают — отгородились от народа бумажками о высшем образовании и каждый ходит гоголем. В лучшем случае улыбнутся снисходительно на бегу, а он иди подчищай за ними дерьмо в сортирах и выковыривай из унитазов ватные прокладки профессорш!