Заговор бумаг, стр. 87

На улице вокруг выпавшего из окна собралась толпа, и я с трудом протиснулся сквозь нее, чтобы посмотреть, жив ли он. Он был мертв. Он лежал на боку, изо рта и из раны от моей пули сочилась кровь. Смерть изменила черты его лица, но, несмотря па это, я узнал его. Именно этот человек напал на меня на Сесил-стрит поздно ночью, именно он сбежал от меня из вестибюля «Компании южных морей».

Мне было жаль, что я его убил. Нет, возможно, не совсем так. Мое сердце учащенно билось, кровь толчками бежала по венам, но я не чувствовал раскаяния или вины. Однако мне было жаль, что он не сможет уже ответить на кое-какие вопросы. Теперь мне оставалось найти его сообщников и заставить их говорить, если они не хотят разделить участь своего товарища.

Сбыться моим планам помешало прибытие констеблей. Это была худшая парочка мерзавцев из всех, кому в этом городе доверяли вершить правосудие. Я знал обоих, они были из суда Данкомба. Но я никогда не пользовался их услугами, когда было нужно кого-то арестовать, так как они имели репутацию злодеев, склонных к насилию ради самого насилия. Один был толстым и низкорослым, с омерзительными красно-сиреневыми прыщами по всему лицу. Другой выглядел менее противно, он был, в сущности, вполне обычным парнем, за исключением узких глаз, источавших жестокость.

— Кто-нибудь знает, кто застрелил этого человека? — громко спросил толстый.

— Я знаю, — вперед вышел мужчина. На нем не было маскарадного костюма, но по голосу я узнал в нем одного из нападавших. Он указал на меня. — Вот этот человек, — сказал он тоном, которым обычно заказывают у торговки устрицами порцию на два пенса. — Я все видел, могу повторить под присягой. Это было хладнокровное убийство.

— Посмотрим, как ты повторишь это под присягой, — сказал я, когда констебль двинулся ко мне. — Буду рад, когда тебя вздернут.

Я был настолько зол, что мог лишь расточать проклятия. Не было никакого смысла убегать от констеблей, поскольку нападавшие знали мое имя и меня все равно нашли бы. Я подумал, что у меня есть свидетель, который мог бы прояснить это дело. Но потом я осознал, что неизвестно, тде скрываются остальные заговорщики, и что Элиас остался лежать наверху один, совершенно беззащитный. Я поспешил к нему, но констебли схватили меня.

— Вы никуда не пойдете, — сказал кровожадный.

Я сопротивлялся. Я мог бы вырваться, если бы собрался с силами, но я устал и был расстроен. И я боялся за своего друга, которому могли перерезать горло, пока он лежал там, наверху, совершенно беспомощный. Мое слабое сопротивление только разозлило констеблей, и они заломили мне руки назад. Я осмотрел толпу, ища помощи, ища кого-нибудь, кто мог бы замолвить словечко в мою пользу. И увидел только Ноя Сарменто — он стоял в отдалении и безучастно наблюдал за происходящим своими запавшими глазами. Наши взгляды встретились, и мне даже не пришел в голову вопрос, что он здесь делает. В минуту отчаяния я лишь подумал, что он работает на моего дядю и что он, естественно, должен мне помочь. Но он отвернулся, и на его лице отразился стыд.

Нападавший на меня человек говорил о чем-то с одним из констеблей, видимо продолжая свою клевету.

— Этот человек — преступник, — сказал я, указывая на моего обвинителя, — мой свидетель наверху, он ранен, его жизни угрожают сообщники этого типа.

Если вы не можете меня освободить, помогите моему другу. Он на верхнем этаже.

Убийство действует на толпу странным образом. Никто в толпе, как вы понимаете, не хотел никому помогать, но все хотели увидеть что-нибудь ужасное, что-нибудь, о чем можно было бы рассказать собутыльникам в пивной. Поэтому сообщение о том, что есть еще одна жертва, заставило большую часть толпы ринуться в здание. Я надеялся, что присутствие этих людей обеспечит Элиасу достаточную защиту.

— Кто-нибудь знает этого человека? — спросил один из констеблей у оставшихся, указывая на мертвого.

— Я его знаю, — раздался голос. Вперед вышел пожилой мужчина. Он опирался на старую трость, треснутую и обшарпанную, готовую сломаться под тяжестью ее владельца. — Этот мерзавец погубил мою племянницу, — сказал он. — Он грабитель и вор. И мне нисколько не жаль видеть его мертвым.

— Как его зовут? — спросил констебль.

— Никто не знает его имени, — сказал мой обвинитель, злобно взглянув на старика. — Не обращайте внимания на старика, он мелет чепуху. У него не все в порядке с головой.

— Это у тебя не все в порядке.с головой, — ответил старик. — Я вообще не знаю, кто ты такой.

— Так как его зовут? — снова спросил констебль у старика.

— Этот мерзкий подлец — Берти Фенн, вот кто он. Констебли увели меня. Я беспокоился за Элиаса, но мне доставляла удовольствие мысль, что я убил человека, который задавил моего отца.

Глава 27

Я вновь предстал перед Джоном Данкомбом, и вновь по делу об убийстве, что не ускользнуло от внимания судьи. Иногда, если речь шла о таком серьезном преступлении, Данкомб мог созвать суд среди ночи. Убийство — опасное преступление, и нельзя было допустить, чтобы обвиняемые сбежали. Когда же они сбегали, допустившие это судьи подвергались строжайшей проверке.

Слух о моих подвигах уже обошел улицы, и в зале суда кроме небольшой группы обычных завсегдатаев собралось около дюжины зевак — вполне внушительная аудитория для ночного представления.

Судья осмотрел меня своими мутными, покрасневшими глазами. Он был небрит, а парик съехал на сторону. Темные круги под глазами говорили, что он не выспался. Думаю, он был вовсе не в восторге оттого, что его вытащили из постели в столь поздний час, дабы рассмотреть дело убийцы, которого он сам отпустил недавно на свободу.

— Похоже, я был слишком мягок с вами, когда вы предстали перед судом в прошлый раз, — прошамкал он беззубым ртом, тряся дряблыми щеками. — Я не повторю своей ошибки вновь.

Если Данкомб был настроен отправить меня в Ньюгетскую тюрьму, чтобы поскорее вернуться в постель, то, на первый взгляд, желание вершить правосудие принуждало его соблюдать все положенные процедуры.

— Мне сказали, — обратился он к суду, — что есть свидетели того, как этот человек совершил убийство. Пусть свидетели предстанут перед судом.

Наступила тишина, затем раздался знакомый голос:

— Я свидетель.

Я почувствовал неописуемое облегчение, увидев, как вперед пробивается Элиас. Приближаясь к судье, он пошатывался и спотыкался. Было видно, что каждое движение причиняет ему боль. Он выглядел изможденным и смешным, так как на нем все еще был костюм еврея-попрошайки. Маски на нем не было, и он предстал перед публикой без парика и с бритой головой. Лицо было невредимо, но я заметил, что он держится за бок, превозмогая боль.

— Погибший был одним из четверых мужчин, напавших на меня без всякой причины, — начал Элиас дрожащим голосом. — Этот человек, Бенджамин Уивер, пришел мне на помощь, и, когда он пытался меня защитить, один из нападавших выстрелил из пистолета. Защищаясь, мистер Уивер сделал то же самое, и стрелявший получил по заслугам за свое злодейство.

Слух об убийстве облетел суд. Мое имя было у всех на устах, так же как и подробности заявления Элиаса. Я почувствовал, что общественное мнение было на моей стороне, но знал, что желание толпы освободить меня не могло подействовать на такого человека, как Данкомб.

— Констебль мне сообщил, что отнял у вас пистолет, из которого был сделан выстрел, — сказал судья, — так что этот факт подтвердился. Однако на месте преступления был еще один человек, который заявил, что было совершено преднамеренное убийство. Это так?

— Да, ваша честь, — сказал констебль.

— Это был один из напавших на меня, — сказал Элиас, — он лгал.

— А почему эти люди напали на вас, сэр? — спросил Данкомб.

Элиас молчал. Он оказался перед сложной дилеммой: сказать все, что знает, и выдать наше расследование суду и, возможно, нашим врагам или по возможности молчать, надеясь, что небольшая порция правды меня спасет.