Сорок лет Чанчжоэ, стр. 64
— Я же тебе говорил, мельчает бассейн, — сказал Джером, похлопывая Генриха Ивановича по боку. — Ушла водичка!
— Ты был прав. А что теперь делать?
— Господи, вот проблема! — удивился мальчик. — Будем купаться в речке!
— И то верно, — согласился Шаллер.
— Пойдем?
— Не сегодня.
— Ну, как хочешь.
Генрих Иванович сел на край бассейна, свесив в ванну ноги.
— Давай просто посидим.
— Если тебе хочется.
Джером сел рядом.
— Ты знаешь, — сказал он, — я сегодня выбросил из окна ренатовский сапог.
— Почему?
— Мне показалось, что настало время заняться чем-то другим. Можно о чем-то всегда помнить, а заниматься другими вещами.
— Может быть, ты и прав.
— К тому же и куры улетели.
— Я знаю.
— А эту новость ты не знаешь!
— Какую?
— В пятнадцати верстах от города нашли труп Теплого.
— Не может быть! — изумился Шаллер.
— Да-да! — подтвердил мальчик. — Это верно. Причем его убили. И знаешь как?..
Точно так же, как он кончил Супонина и Бибикова. Перерезали горло от уха до уха и затем выпотрошили с особым профессионализмом.
— Вот это новость!.. Кто же это сделал?
— Убийцей мог стать я. Но у меня получилось только ранить его. Одно дело — сворачивать шеи курам, а другое — вырезать у человека печень. — Джером усмехнулся. — Мне кажется, что Теплого убил самый добрый человек города…
— Кто же?
— Доктор Струве.
Генрих Иванович кивнул:
— Конечно-конечно.
— Ты что, знал об этом?
— Догадался. Доктор увез мою жену.
— Так вот кто был третьим в машине!
— Ты видел их?!
— Ага. Они взяли учителя в попутчики и, вероятно, где-то в дороге прикончили его.
— Ну и хорошо, — уверенно сказал Шаллер. — Так, наверное, и должно было случиться!..
Они некоторое время посидели молча, глядя, как булькают на дне пересыхающего бассейна пузырики.
— В городе говорят, что куры улетели не к добру.
В данной ситуации куры, как крысы, первыми сбежали с тонущего корабля.
Говорят, что с городом случится какая-то катастрофа!
— Глупость какая!
— Глупость не глупость, а люди уезжают из Чанчжоэ. Бросают все — и дома и пожитки! Боятся кары Господней!
— А кара-то за что?
— Не знаю. Так митрополит Ловохишвили говорит.. . Может быть, пойдем посмотрим, как разъезжается город?
— Ну что ж, пошли. А лучше поедем в авто…
Заводя автомобиль, Генрих Иванович в недоумении покачал головой и пробормотал себе под нос:
— Черт их разберет! То говорили, что нашествие кур — кара Господня, то их исход — наказание! Бред!..
Как пришли куры, так и ушли!.. Чего срываться с насиженных мест?! Что это на всех нашло?
Полковник нажал на газ, и машина выехала со двора.
36
— Аминь! — твердо сказал митрополит Ловохишвили и, троекратно перекрестившись, поднялся с колен.
Наместник Папы в последний раз оглядел чанчжоэйский храм изнутри и, отгоняя грусть, вышел на свежий воздух. Возле каменной ограды его поджидал груженный всякой утварью автомобиль.
— Эй! — обратился Ловохишвили к пожилому монаху. — Саженцы от синей яблони погрузили?
— Так точно, — ответил монах.
— Вот и славно, — подумал про себя митрополит. — Всяко в жизни может еще случиться, а у меня яблочки наготове!" Митрополит втиснулся на заднее сиденье и, перекрестив сквозь открытое окно храм с его окрестностями, велел шоферу трогать.
Уже выезжая за город, митрополит разглядел в веренице всяческих подвод и повозок авто губернатора Контаты. Автомобиль главы города часто тормозил, загораясь задними фонарями, стараясь не наехать на пеших эмигрантов.
— Смотри-ка! — воскликнул Ловохишвили. — И чан с собою прихватил!
И действительно, на крыше машины, к багажнику, был намертво привязан чан, в котором еще несколько дней назад варился целительный компот из синих яблок.
— Варенье будет варить в отставке!..
В свою очередь губернатор Контата наблюдал впереди себя машину г-на Персика.
Отчего-то на душе бывшего главы было радостно, несмотря на то что, по сути дела, он покидал свое детище — славный город Чанчжоэ.
Г-н Персик переключал рычаг скоростей, говоря себе, что жить нужно только в столице. И не обязательно в российской!
Г-н Туманян путешествовал с семейством Лизочки Мировой. Сама Лизочка находилась в машине вместе с ним, своим будущим мужем, и папенькой, а будущая теща Вера Дмитриевна наслаждалась отдельным автомобилем, в котором, однако, было тесновато от всяких баулов и чемоданов. Чуть впереди двигался еще один автомобиль, набитый поклонниками Лизочки, и Вера Дмитриевна не совсем понимала такое их влечение.
— Ведь девушка выходит замуж! — удивлялась она. — Прилично ли это?
Про себя Вера Дмитриевна решила, что, когда жизнь наладится вновь, она весь ее остаток посвятит игре на бирже.
Если бы было возможно взглянуть на чанчжоэйскую дорогу с высоты птичьего полета, то представилась бы такая картина. Тысячи человек с ручной кладью, сопровождая повозки, нагруженные скарбом, двигались в одном направлении. Между пешими сновали автомобили, принадлежащие высшим слоям чанчжоэйского общества.
Над дорогой поднялось огромное облако пыли, и все мечтали о дожде.
Шериф Лапа, одуревший от толчеи и напряжения, по неосторожности наехал своим — флешем" на какого-то мещанина и сломал тому руку. Мещанин отчаянно завопил на всю округу, был взят шерифом в салон авто, да так и пропутешествовал с блюстителем закона всю дорогу.
В колонне также можно было различить автомобили г-на Бакстера, генерала Блуянова, господ Смитов, зажиточных купцов, редакторов газет и прочих личностей, спешащих добраться туда, кто куда для себя определил.
И только корейцы не путешествовали вместе со всеми. Они дождались, пока последний из русских не скроется из виду, и только тогда вышли. Стройными колоннами, соблюдая порядок, в полной тишине колония корейцев покинула город.
Они оставили после себя убранные дома и начисто вымытые квартиры. Корейцы не громили того, что не могли увезти с собой, а, наоборот, всюду оставили записочки тем, кто, может быть, поселится в их жилищах. Текст записочек был повсеместно одинаков: — Пользуйтесь всем имуществом по своему усмотрению!" В магазинах, на прилавках остались продукты длительного хранения, в ателье висели недошитые костюмы, а в пустых чайных все было готово к приему посетителей.
Корейцы ушли достойно, и было в их исходе что-то торжественное и печальное.
Весь вечер этого дня Генрих Иванович проездил с Джеромом по Чанчжоэ. Они частенько останавливались возле какого-нибудь дома и стучались в парадные двери. Им никто не открывал, и тогда они входили внутрь, оглядывая брошенные жилища. В домах мещан они видели одну и ту же картину: сломанная мебель, разбитые светильники и посуда…
Уже совсем поздним вечером они заметили идущую по дороге женщину.
— Мама, — сказал Джером.
— Значит, не все уехали. Хочешь, остановимся? — предложил полковник, а про себя подумал, что вот она идет, Евдокия Андревна, мадмуазель Бибигон, мать дюжины детей, лишенная памяти.
— Нет, — отказался мальчик. — Останавливаться не будем.
— Как знаешь.
Они еще немного поездили по городу, так больше никого и не встретив.
— Ночевать будешь у меня? — спросил Генрих Иванович.
— Нет… Знаешь, мне всегда хотелось проснуться как-нибудь утром и обнаружить, что город пуст. Так интересно — никого нет, иди куда хочешь, бери что хочешь!
— Где тебя высадить?
— А прямо здесь.
Шаллер остановил автомобиль и высадил Джерома на главной площади.
— Приходи завтра. Пойдем на речку купаться.
Мальчик кивнул и пошел своей дорогой, не оглядываясь.
Генрих Иванович ездил по городу почти всю ночь.
Было невероятно тихо и тепло. Полковник не понимал, что заставляет его с таким упорством кататься по пустому городу. Он ничего и никого не искал, просто объез— жал улицу за улицей, испытывая в груди какую-то сладость, легкую истому, которая могла пролиться двумятремя слезами грусти.