Русское стаккато — британской матери, стр. 51

— Ты здесь? — спросил он.

— Да, — ответила она.

— Мой дед убил твоего прадеда…

Странным образом эти слова заставили ее подняться, и она пошла на его дыхание, а он уже раскрывал объятия и совсем не помнил о Боге…

Ее тело пахло первым весенним днем, и на сей раз он был долог и умел, а она стискивала до крови губы, чтобы не закричать, а потом не выдержала и все же вскрикнула, так что окна задребезжали. И он тут подоспел, думая о своей мужской силе с гордыней… Лежал рядом, закинув руки за голову, а она продолжала тихонько стонать… И тут, прислушиваясь к ней, он вдруг осознал, что впервые после обладания женщиной ему совсем не пусто, а наоборот, тело и душа наполнены главным и готовы радоваться и праздновать конец тоски…

Когда он проснулся, солнце било прямо в глаза. Смотрел на него до слез, а потом повернулся к Мише. Лицо ее было бледно, глаза закрыты, и, казалось, она крепко спала. Он погладил ее по щеке, провел пальцами по сухим губам… Ему захотелось увидеть ее обнаженной, и он сбросил одеяло… Ее нога была неестественно вывернута, словно сломался коленный сустав. Вокруг колена поражал своей огромностью синяк… Правая рука девушки была подогнута под спину… Ему показалось, что она мертва, а в следующий момент он подумал, что сам убил ее в порыве страсти. Ее маленькая розовая грудь поникла, словно сорванные персики полежали на жаре. И тогда он закричал:

— Миша!.. Миша!!!

Она открыла глаза, вновь закрыла и застонала. Он целовал ее лицо, а она шептала:

— Ты не виноват… Не виноват… Там возле телефона бумага… Доктор Кальт… Скажи, что Миша просила срочно…

Он выскочил из постели и уже через мгновение набирал телефонный номер…

Доктор уверил, что будет через пятнадцать минут, а когда приехал, оказался злым стариком. Он толкнул Кольку пальцами в грудь.

— Сюда не входить! — и закрыл перед его носом дверь в спальню.

Появился вновь только через час.

— Я не знаю, как это получилось… — начал оправдываться Колька.

— Зато я знаю! — заявил старичок. — Давно вы знакомы с Мишей?

Колька не ответил.

Здесь доктор Кальт увидел стоящий на ковре аккордеон.

— О Боже! — воскликнул он. — Где вы его взяли? Этот инструмент принадлежал Ральфу и исчез, когда его убило осколком гранаты! Я его пытался тогда спасти, но проклятый кусок металла пробил лобную кость! Ральф погиб, а аккордеон пропал!

— Этот инструмент взял в трофеи русский солдат! — объяснил Колька. — Теперь потомок этого русского солдата возвращает его обратно! Я — потомок!

— Да-да… Я не был фашистом! — вскинулся доктор. — Я был армейским врачом!

— Что вы так нервничаете, как будто я вас убивать собираюсь?

— Я не нервничаю вовсе! Я вспоминаю… Так вот, — сказал самую суть доктор Кальт. — У Миши редкая болезнь. В народе ее называют стеклянной.

— Я не знаток в медицине…

— Это когда в костях нет кальция, и они ломаются, как спички! Как вы еще ее всю не переломали!

Доктор уселся в кресло, как у себя дома, то и дело бросая на Кольку злобные взгляды.

— Как же это она решилась? — рассуждал он. — Ведь знала, что может запросто погибнуть!.. Столько молодых людей из богатых семей стояли перед ней на коленях!.. Кстати, вы стояли, беззубый любовник?

— Нет, — признался Колька, прикрывая рот рукой.

— Надо полагать, что вы и не богач?

— Я богат любовью! Во мне ее столько, что хватит на вечность!

И здесь злобный старикашка нанес русскому тяжелейший удар.

— Я верю, что вы будете любить ее вечность!.. Но вам придется любить только ее душу, телом можете любоваться как художник, в остальном же — полный запрет! Навсегда!.. Второго раза она не выдержит!.. Кстати, вы — художник?

Он ухаживал за ней два месяца, пока кости не срослись. Выносил утку, обтирал тело влажными полотенцами, сам готовил нехитрую пищу, но при этом молчал.

Она жалобно просила, чтобы русский поговорил с ней, но он стоически продолжал молчать. Она плакала и обещала, что непременно сойдет с ума, если Колька хотя бы одного слова не скажет! А он молчал, только чернел день ото дня лицом. С ней случались истерики, и тогда она проклинала его, называя убийцей прадеда, русской свиньей! Случались ругательства и посильней, но он по-прежнему был рыбой, и тогда она просила простить ее и просто пожалеть!.. Он промолчал два месяца… А когда с нее сняли гипс и она, еще слабая, лежала на простыне совершенно обнаженная и прекрасная, а он лицезрел эту муку мученическую, вот тогда он, густо сглотнув, сказал:

— Я отвезу тебя в дивный мир, где ценят стекло лишь за то, что оно прекрасно и услаждает только взор!

Колька взял на плечи трофейный аккордеон и сыграл гимн Советского Союза. Сыграл фальшиво, так как культя обрубленного пальца не доставала до клавиш.

А потом он взял в аренду автомобиль, «мерседес-авант», расплатившись ее кредитной карточкой, поднял девушку на руки и положил на просторное заднее сиденье.

— Я отвезу тебя в музей «Swarovski»! — сказал он и нажал педаль газа.

8

Роджер играл самозабвенно. И зрительный зал, и оркестранты во главе с Мишей — все перестало для него существовать. У Костаки далее поднялась температура, кожа лица покраснела, скрывая прыщи, он выхватывал из чехлов палочки, словно заправский фокусник, и играл, играл…

Время летело стремительно, переворачивались страницы партитур, отсчитывались цифры, и наконец глаз Роджера заскользил к тридцать девятой, где с третьего по седьмой такт стоял значок легато.

— Ха-ха! — в голос рассмеялся Костаки, выдернул с пояса палочку по имени Фаллос и со счастьем в душе сыграл вместо легато — стаккато. После этого он тотчас поднял глаза на Мишу, встретил его ненавидящие зрачки и испытал потрясающее удовлетворение.

Далее он вновь погрузился в музицирование, пока Миша не взметнул к небу руки, потрясая ими в ознаменование финального апофеоза…

За кулисами Роджер сразу заметил, что дирижера трясет от злости. Над почти лысым черепом вознеслись седые волоски, а стекла очков запотели, будто Миша только что побывал в финской парной.

— Зайдите ко мне! — почти прошептал дирижер. — Немедленно!

— Всенепременно, — подчинился Роджер и зашагал за маэстро в его кабинет.

Даже в собственном офисе Миша продолжал трястись, и Роджер вспомнил, как когда-то в Индии подхватил лихорадку и вот так же трясся в течение нескольких дней.

А великий музыкант чуял носом запах пота, и сия добавка к происшедшему еще более выводила его из себя, так что он сказал по-русски в воздух несколько непонятных для Роджера слов, и тут же равновесие вернулось к нему.

«Поистине чудесные слова!» — подумал Костаки.

— Вы уволены! — наконец разродился Миша.

Роджер в ответ только заулыбался.

— И на ваше спонсорство мне совершенно наплевать! Я сам буду спонсировать оркестр, лишь бы вы исчезли с моих глаз навсегда!

— Вы гражданин какой страны? — поинтересовался Роджер. Температура его тела вернулась к обыкновенной, и на лице вновь заалели прыщи. — Вы в России не играете, потому что мало платят или музыку не любят?

— Вон отсюда! — заорал Миша.

— А я ведь могу и по морде! Вы же не духовик? Губы вам не нужны?..

Маэстро опешил от таких слов и замер с открытым ртом. Ему было уже к семидесяти, и получать по роже в таком возрасте не хотелось.

— Не бойтесь! — еще раз улыбнулся Роджер. — Я вас не трону! Вы же великий музыкант! — сказал и пошел к двери. На мгновение остановился, обернулся и произнес: — Поеду в Австрию, в музей «Swarovski»!..

Выйдя из Барбикан Центр, Роджер отправился домой пешком, так как мотороллер не завелся. Проходя мимо церкви Святого Патрика, он вспомнил, как через четыре года работы в Финляндии, посреди сезона, пришел к директору оркестра и попросил полтора дня отпуска.

— Вы что, с ума сошли! — схватился за сердце финн.

— Как раз на следующей неделе есть день, когда будет только репетиция. Мне нужно в Лондон.