Родичи, стр. 47
Что-то не задалось в его мужественности. Мозг желал женской плоти, а тело было несостоятельно.
– Черт! – выругался Боткин, проделывая напрасно всяческие манипуляции.
– Не получается? – поинтересовалась Катерина.
В ответ Никифор только бессмысленно пыхтел.
Медсестра качнула попкой, отталкивая несостоятельного любовника, и в мгновение оправила нижнее белье.
– И очень хорошо! – резюмировала девушка. – Мозги останутся в целости и сохранности!
Надо было видеть потомка славных предков в данную минуту. Дрожащий, со спущенными штанами, открывающими совсем неприглядную, бледную немощь, хирург хлопал рыжими глазами и готов был разрыдаться немедленно.
Здесь Катеринина душа, любящая Никифора всяким, не выдержала и пролилась на мужчину теплотой.
Девушка обняла возлюбленного за шею, гладила его рыжую поросль, нащупывая рубцы, и приговаривала:
– Ну что ты, дорогой!.. Стоит ли волноваться из-за ерунды?..
А Никифор плакал тихонечко в ответ, пытаясь застегнуть брюки.
– Это бром все, – успокаивала медсестра. – Не рассчитал…
Неожиданно Никифор отпихнул подругу, сощурился зло и прошипел:
– Ну что, вагина, добилась своего! Исчерпала до дна!!! Да ты…
Не успев договорить фразы до конца, Боткин помчался к дверям больницы, обнаруживая неординарную прыть спринтера, и уже через двадцать пять секунд оказался в кабинете коммерческого директора, где заорал истерически, что эта больница принадлежит ему, что это внучатый прадед его строил клинику, что теперь новые времена, и: «Дайте хотя бы отделение!!!»
Безусловно, что другого пациента, вздумай он такое заявить, отправили бы в психушку, но, слава богу, директор был информирован органами МВД об уникальном пациенте-хирурге, а потому спокойно ответил:
– Отделение для вас готово! Еще денька три подышите в садике и за работу!
– Какое отделение? – оторопел Боткин.
– Хирургическое. Вы ведь хирург?
– Да, – совсем обалдел Никифор.
– Мы вам и пропуск уже заготовили.
Директор достал из ящика стола кусочек картона, заплавленньгй в пластик, и протянул Боткину.
– Поздравляю, коллега!
Никифор взял документ в дрожащие руки и обнаружил на нем свое фото, отчего истерика ушла из него, спина распрямилась и глаза засверкали гордо.
– Так-то!.. – спесиво бросил он и, добавив: – Я вам не коллега, – покинул кабинет заведующим хирургическим отделением Боткинской больницы.
Он забыл о неудачной сексуальной попытке напрочь и, словно петух-производитель, степенно появился на улице.
Здесь он неожиданно обнаружил Катерину в обществе генерала.
Мне сказали, что вы хорошо сегодня потрудились?
фраза показалась Никифору двусмысленной, и он быстро глянул на подругу.
– Портрет получился отменный! – пояснил Иван Семенович.
Боткин кивнул.
– Знаете, решил воспользоваться вашим советом и поехал было в ведомственную поликлинику, чтобы рентген сделать, но что-то меня остановило, и я решил отправиться к вам. Вы меня оперировали, аппарат ставили, вам его и снимать!..
– Он же пациент здесь! – удивилась Катерина.
Никифор на эти слова достал из кармана халата пропуск и двумя пальцами протянул его на обозрение медсестре. Девица охнула, а генерал улыбнулся.
– И правильно сделали! – определил Боткин. – Немедленно и начнем!..
Через два часа рука Ивана Семеновича была освобождена от винтиков-шпунтиков, а также от фашистского приветствия. Генерал сей момент удалился в туалетную комнату и справил малую нужду с помощью правой руки. Конечность хоть и плохо гнулась, доставляя болезненные ощущения, но за длительное время Иван Семенович впервые не облил стульчак и каплей единой, сходив по-снайперски…
Он обнял Никифора в благодарность и отбыл по служебным делам.
В автомобиле ему сообщили результаты экспертизы:
– …в носу убитых выстрелами из табельного оружия были обнаружены земляничные кустики со спелыми ягодами, – бесстрастным голосом сообщил мед-эксперт из «старых», ко всему привыкших трупорезов. – Всего восемнадцать штук.
– У всех ягоды обнаружили?
– У всех, кроме полковника Грановского. У того в носу пальцы!..
На следующий вечер, в восемнадцать тридцать пятницы, машина генерала Бойко и его супруги затормозила возле Большого театра. Сегодня здесь давали восстановленный балет Арама Хачатуряна «Спартак», и в заглавной партии должна была танцевать некая новая восходящая звезда: господин А.
11.
Севт и Савт родили Вениамина и Сару, и те жили долго…
Сара и Вениамин произвели на свет Рувима и Лавана…
От предков Лавана, проживших по триста лет, произошли семь девочек и один мальчик Нафан…
Нафан родил Михаила…
Через много лет от рода Нафана произошли Анна и сестра ее Емима…
Анна из царского рода Давидова родила Мириам…
Емима из царского рода Давидова родила Сехения…
Через две тысячи девятьсот пятьдесят лет от рода Емимы в пятьдесят первом колене произошла Анна Ильинична Михайлова…
Арококо родил Клементину, и прожила она семьдесят три года.
От Клементины произошел Арококо и прожил он 1200 лет…
Две недели господин А. репетировал в Большом.
Балетная Москва жужжала о появлении нового гения, этакой глыбы будущей балетной истории.
На каждой репетиции непременно присутствовали вечная Лидочка и Альберт Карлович, стремившийся поначалу в каждый свободный момент полюбопытствовать, как проявила себя в кроватке обладательница татуированной бабочки. Но будущий Спартак на вопросы не отвечал и только лишь извинялся, что пока долг отдать не может…
– Ничего-ничего, – обиженно произносил в ответ Алик. – Отдадите, когда сможете…
Как говорится, если Лидочка пришла на две не свои репетиции, то это уже событие, если же она посетила третью – происходит нечто из ряда вон выходящее!!!
На четвертой был забит весь зал, и смуглое лицо Ахметзянова сияло солнечным гордым светом. Администрация очистила партер от любопытствующих и возле каждой двери поставила по дюжему охраннику, предчувствуя невиданную сенсацию…
Господина А. после репетиций выводили на улицу каждый раз другим выходом, коих в Большом куда больше, чем входов. Далее Ахметзянов и студент Михайлов спускались в метрополитен и добирались до гостиницы «Звездочка», где и коротали время до следующей репетиции…
Что же Вера, испытавшая невиданный полет?
Ее рыжая подруга без устали рассказывала историю студента Михайлова, который родился совершенным генетическим монстром, чудом не скончавшимся при родах:
– Такому экспонату даже кунсткамера позавидовала бы!
Далее подруга расписывала Вере все в подробностях:
– У него сердце вдвое больше обычного и стучит по тридцать раз в минуту с правой стороны! Печеночные анализы еще в младенчестве указывали на цирроз, гепатит и море чего еще! – Рыжая всплескивала руками. – Легкие у него все в пятнах и кавернах на рентгене!..
Вера слушала с широко раскрытыми глазами, сидела с прямой спиной, пытаясь удержать разъезжающийся на коленях китайский шелк.
– И самое главное, Верк, он олигофрен!!!
– Ты же говорила – макроцефал…
– Какая разница! У него памяти нет! Он не в состоянии удержать в голове того, что произошло минуту назад! Олигофрены бывают иногда красавцами, и многие из них половые гиганты! А все почему? Потому что в башке пусто! Ха-ха!
Рыжая потребляла трехглазую яичницу прямо со сковороды, протирая чугунное дно хлебной коркой.
– Верок, на нем семь поколений студентов опыты ставили!
– Ты тоже?
От этого вопроса Рыжая вдруг покраснела, подавилась хлебной крошкой и долго кашляла, выпучив по-рачьи глаза, пытаясь хлебнуть из чашки кофе. Вера ударила подругу по спине сильно, так что изо рта Рыжей вылетел ошметок пищи.
– Нехорошо на людях опыты ставить, – произнесла Вера тихо и ушла в свою комнату.
Рыжая некоторое время скреблась к ней в дверь и задавала дурацкие вопросы типа: «Ты что, Вер, думаешь, у меня с ним что-то было?.. – Сама же и отвечала. – Я с животными не сплю!» Но подруга не откликалась. Она просто лежала на кровати, смотрела в потолок, губы ее были добры, а глаза печальны.