Последний сон разума, стр. 40

Армянин выудил из кармана бумагу и сунул ее в лицо врача.

— Вот постановление о вашем аресте! Ознакомьтесь!

Главврач взял бумажку в руки и прочитал вслух:

— Задержать на трое суток по подозрению в издевательствах над пациентами с помощью применения к ним химических средств воздействия, а также в укрывательстве во вверенном ему учреждении преступного элемента…

Бывший ассистент похлопал глазами и предупредил всех, что так просто это не сойдет им с рук, будут тяжелые последствия.

— Увести! — скомандовал Погосян и направился к кровати Синичкина. — И этого в наручники оденьте, — распорядился майор, проходя мимо скрюченного Гаврилы Петровича. — За попытку изнасилования! Петушок ты мой золотой!..

Они остались в палате одни — отвязанный от кровати Синичкин и его начальник Погосян.

— Ну как дела?

— Держусь, — с благодарностью в голосе ответил Володя. — Я преступление раскрыл. Ильясова убили Митрохин, сосед татарина, и некто Мыкин.

— А пистолет где?

— Митрохин, воспользовавшись недомоганием моим…

— Понятно…

— У меня, товарищ майор, в кителе протокол допроса сохранился, а в нем признание в совершенном убийстве!

— А китель где?

— Должно быть, в шкафу.

Майор икнул, встал с постели и направился к шкафу, в котором действительно обнаружил китель Синичкина, а в нагрудном кармане бумажку с признаниями Митрохина.

— Ай, молодца! — похвалил Погосян, зачитавшись. — Бог с ним, с пистолетом! Отыщем!.. Я вот что тебе еще сказать хотел… Ты это, про женщину у меня не говори никому… Ладно?

— Про какую женщину? — сделал недоуменное лицо Синичкин.

— Спасибо тебе, — захлюпал носом майор. — А то вокруг одни неприятности…

— Все наладится, — подбодрил Володя и погладил Погосяна по колену. — В жизни все так: сначала плохо, потом хорошо, а еще потом все перемешивается.

Погосян покивал головой, выражая полное согласие, затем засобирался навестить Карапетяна, но тут хлопнул себя по лбу:

— Совсем забыл! Я тут тебе приводом доставил этого, как его… Ну, представителя Книги этой, как ее?..

— Гиннесса?

— Во-во! Болгарина! Жечка Жечков его зовут. Ты тут с ним пока пообщайся, может, рекорд состоится?

После этих слов своего начальника Синичкин заволновался очень и попытался приподняться в кровати, но двухцентнеровые ноги не дали ему это сделать и он чуть было не пустил под себя нутряные газы от натуги, вспотел лбом и остался в прежнем положении.

— Ну будь молодца! — пожелал на прощание Погосян и отбыл с резиновой дубинкой в руках.

Через пару минут в палату юркнул хорьком мужчинка средних лет, с черными кудряшками на макушке, и с порога объявил, что он Жечка Жечков, представитель Книги рекордов Гиннесса.

— Знаю, знаю, — заволновался Володя.

За представителем в палату проникли мужчина с камерой на плече, оператор из Латвии по фамилии Каргинс, и женщина, вооруженная длинной палкой с микрофоном на конце.

— Показывайте, — скомандовал Жечка Жечков.

— Что, сейчас?

— А когда?

— Так я же без нижнего белья! — застеснялся участковый.

— Нам не премудрости ваши нужны, а ноги. Мы — Книга рекордов, а не видео «Пентхаус».

— Стесняюсь я…

— Мы что, канителиться с вами будем? — разозлился болгарин и затряс кудряшками. — У нас еще три заявки на сегодня. Ребенок новорожденный весом в семь килограмм, пять тысяч отжиманий и женская грудь тридцатого размера! А вы ноженьки свои показывать стесняетесь… А ну, открывайтесь!

Синичкин зажмурил глаза, собрался с духом и стянул с себя одеяло. От смущения он боялся даже дышать, вспотел теперь всем телом, но тут услышал, как затрещала камера, как раздались изумленные возгласы и по-болгарски с темпераментом заговорила женщина-звукооператор. Затем Володя ощутил, как под его ноги просовывают что-то холодное, набрался смелости, открыл глаза щелочками и стал наблюдать за процессом измерений, которые проводил сам Жечка Жечков русским сантиметром. После очередного замера он поворачивался на камеру и сообщал:

— Ляжки — три метра двенадцать сантиметров в обхвате! Икры — метр ноль семь! Щиколотки — пятьдесят! Половой орган — два…

Володя открыл глаза настолько, насколько было можно, и грозно заговорил:

— Вот этого не надо!

— Чего этого? — удивился болгарин.

— Про половой орган!

— Знаменитым стать хотите?

И тут что-то произошло. Володя Синичкин неожиданно ощутил в ногах такую боль, какая еще ни разу не приходила к нему за всю жизнь. Все внутренности обдало словно расплавленным свинцом, который заставил жирные ляжки конвульсивно затрястись, отбрасывая от себя болгарина, который закричал: «Снимайте, снимайте все!» Камера стрекотала, а женщина-звукооператор подносила микрофон к губам участкового, записывая все стоны российского милиционера. Неожиданно ноги Володи засветились внутренним огнем, отчего Жечка Жечков и вовсе пришел в творческий экстаз, затем конечности покрылись изморозью, и Володя Синичкин пронзительно закричал:

— Петровна! Петровна!

В его крике было столько отчаяния, столько призыва, что в груди у оператора похолодело, хоть он не очень хорошо понимал по-русски.

Что-то надорвалось в правой ноге Володи, замерцал свет в палате, какая-то тварь выползла из образовавшейся в ляжке прорехи, зажужжала и улетела куда-то.

— Прости меня, Петровна! Прости меня, нянечка дорогая! — кричал Володя, проливая из глаз ручьи слез. — Милая моя!..

А между тем нянечка Петровна лежала у себя дома на столе со свечкой в руках и на ее восковом лице утвердилось умиротворение. В ее уши пели добрые песни юные ангелы, а пожилые готовили душу к путешествию на небеса, которые Петровна заслужила своим неистощимым милосердием ко всем больным и страждущим.

— Петровна-а-а! — в последний раз прокричал Синичкин и успокоился.

Его ноги перестали светиться так же внезапно, как и загорелись неоновым светом. Затем конечности на глазах стали сдуваться, словно проткнутые шарики, пока наконец не превратились в обычные ноги, слегка жирноватые… Володя спал…

— Снял? — шепотом поинтересовался представитель Книги у Каргинса.

Оператор кивнул.

— Дай-ка посмотреть! Это сенсация! Это невероятно!

— Да-да! — согласилась женщина-звукооператор, и лицо ее сияло в предвкушении славы.

Оператор включил перемотку кассеты, но уже через мгновение лицо его сначала побелело, потом посерело, а потом и вовсе стало черным.

— Что? — помертвел болгарин.

— Забыл, — ответил загробным голосом Каргинс.

— Что забыл?

— Кассету вставить…

7. МИТЯ

Мусоровоз проезжал по микрорайону, и грузчики, не торопясь, переваливали мусорные баки в вонючее нутро машины. Главный мусорщик стоял на специальной площадке и управлял ручками, с помощью которых особые захваты поднимали мусорные баки и ставили их в кузов мусоровоза, взамен новых.

Их было трое. Грузчиков. Они были семьей. Отец и два сына. Один — старший, другой — младший, слепой от рождения.

— Ефим! — командовал отец, шуруя рычагами. — Чего канитель развел! Если мы будем тратить по двадцать минут на каждый дом, то домой вернемся к полуночи! А ты помнишь, что у матери сегодня день рождения?

— Помню, помню! — отмахнулся здоровый детина в холщовых рукавицах.

— Так цепляй живее! А ты, Алешка, — обратился отец к слепому, — пошарь возле баков и собери то, что мимо упало! Понял?..

— Ага, — отозвался слепой и, встав на карачки, заползал, нащупывая мусор.

Он и поднял тело девочки, завернутое в снежную шубу, через которую не сочилось тепло.

Огнетушитель, что ли, использованный? — прикинул Алешка и, не долго раздумывая, бросил найденное в мусорный бак, попав точно, что говорило о его сноровке.

Тело девочки упало на что-то мягкое, какое-то тряпье, вероятно; снежная шуба рассыпалась, обнажив ее тельце. Глаза девочки были открыты, и если бы она понимала человеческую речь, то услышала бы голос главного грузчика, скомандовавшего сыновьям: «Поехали!»