Осени не будет никогда, стр. 3
Вся компания пацанов бежала долго и в разные стороны. Только Санек с товарищем мчались в одном направлении по Пушкинской, пока силы не оставили их, а опасность не показалась слишком далекой.
– Еще бы чуть-чуть! – сожалел Санек. – Я бы ему… Знаешь, как у него изо рта воняет! И перья на губах птичьи!
Неожиданно лицо Санька побледнело и приняло страдальческое выражение, а на лбу выступил пот. Он вытянул перед собою руку.
– Сломал, – проговорил заплетающимся языком.
– Может, вывих? – сам не верил в свое предположение Санькин друг, разглядывая неестественно вывернутую кисть.
– Сломал, – уверенно покачал головой Санек. – Я это точно чувствую! Ты же знаешь, у меня девять переломов было!.. Если мутит, то перелом, а меня мутит…
Затем они медленно пошли к Петровскому бульвару, где жили в одном доме. Дорогой Санька придумывал для родителей оправдание, но из-за боли ничего путного в голову не шло.
«Скажу, что просто упал», – решил подросток, осторожно держа покалеченную конечность здоровой рукой.
Товарищ Санька уважал за такое терпение. Сам он наверняка выл бы сейчас. Но у него никогда не было переломов, и, конечно, в его мозгах никогда бы не родилось желание засунуть кому-нибудь палку в ухо. Товарищ Санька был интеллигентным и немного трусливым…
Лысому захотелось почесаться, что он и сделал с левым ухом, помяв его в железных пальцах. Природа любит симметрию, а потому коммунальщик подсознательно дотронулся до правого уха, которого не обнаружил.
Осознав сей факт, лысый выразил удивление всем лицом, захлопал пушистыми ресницами и ткнул указательным пальцем на всю его длину в черную дырку.
Палец прорвал барабанную перепонку, вызвав нестерпимую боль. Коммунальщик было удивился, но потом лишь запищал тоненько, почти фальцетом, сощурив глаза и оборотившись всем лицом к небу.
На сей раз кровь пошла. Густая, почти черная, она стекала по щеке и капала на плечо лысого. Он продолжал пищать в небеса, и вся эта картина вызывала наистраннейшее чувство, будто большое лысое существо с окровавленным лицом, принадлежащее коммунальному хозяйству города, вовсе не то лицо, за которое себя выдает, а может, и не выдает вовсе, а является субъектом иного измерения, иного, так сказать, сознания…
Но двое постовых так не считали. Московские менты, надо сказать, привыкли ко всему: к обезображенным трупам, к издыхающим наркоманам, к изнасилованным девочкам, а тем более ко всякого рода сумасшедшим. И сейчас, наблюдая лысого мужика с хлещущей из уха кровью, воющего на луну, которая даже на голубом небе белела, менты только лишь изобразили кислые лица.
– Душко? – оборотился старший патруля к младшему.
– Чего надо, Хренин? – лениво отреагировал младший, на всякий случай проверив ремень автомата и дубинку на поясе.
– Чего-чего! Мужика видишь с дырой в голове?
– Чай не слепой!
– По форме отвечай!
– Да пошел ты!..
3
Менты были из одного поселка Рыбное, учились в одной школе, служили бок о бок в армии, а теперь вот по лимиту Москву охраняли. Но вот какой казус! По всей жизни, именно Душко главенствовал над товарищем, а не тот над ним. Душко и в школе был первым, и в армии старшим, подтягиваясь на перекладине на заказ. Его всегда выставляли перед заезжим начальством, прежде чем водку комсоставу пить.
– А ну, сержант Душко, – командовал ихний майор, затянутый в ремни так, что живот грудью становился. – Покажи, Душко, генералу, на что способен!
– А может, не надо? – подыгрывал солдат.
И здесь майор поддавал, кося на генерала красными белками:
– И нечего стесняться того, чем тебя матушка-природа обогатила! Полезай на перекладину!
Все генералы обычно кривились от такого вида развлечений, но все же были гостями, а потому терпели. Здесь-то и начиналось шоу.
Сержант Душко подпрыгивал к перекладине, но руки его как бы соскальзывали с холодного металла. То ли перекладина была высоковата, то ли прыжок слабоват… В общем, солдат срывался и падал в грязь. Лицом.
Генералитет от этого зрелища коробило. Голый по пояс, весь в грязи солдат… Походило на издевательство, на дедовщину с участием высшего офицера.
– На перекладину!!! – орал майор.
– Может быть, не надо? – спросил генерал командира полка Грозного.
Но тот лишь вежливо похлопал начальство по спине и сказал по-свойски:
– Все в порядке будет, Валентин Сергеевич!
Они вместе закончили в Москве Академию, и полковник со дня на день ждал на погоны большую звезду, такую же, как у приезжего.
– На перекладину!!! – взвывал майор.
Здесь уж Душко отталкивался от земли как положено, обстоятельно ухватывался за металлическую трубу и начинал.
На шаг из солдатского строя выходил земляк Душко Хренин и зычным голосом начинал отсчет:
– Раз… Два… Три…
Генерал задумался о жене, с которой прожил от поры, когда был лейтенантом, решил, что вернется и попросит, чтобы Ева Мирославовна накрутила ему пельменей, несмотря на высокий холестерин, который приказам не подчиняется и совсем вышел из-под контроля. Да и хрен с ним, с холестерином!.. Внуков в субботу привезут…
Из дум о доме, о бляшках в сосудах, о шунтировании и внуках Валентина Сергеевича вывел громкий голос Хренина.
– Тридцать пять… – считал он. – Тридцать шесть… Тридцать семь…
Здоров, оборотил свой взгляд изнутри наружу генерал, поднимая глаза то вверх, то вниз.
– Сорок семь, сорок восемь… – считал солдат.
Да-а, здорова матушка Россия, восторженно думал генерал…
– Пятьдесят девять…
Если бы еще всякая сволочь не поганила Родину!.. Сволочами генерал считал всех: и правых, и левых, и центристов, и правительство. И полковник Грозный тоже – сволочь, выскочка с псевдонимом вместо фамилии, так в Академии говорили, а на самом деле он не Грозный, Крышкин его фамилия настоящая, отец на заводе ячейкой партийной руководил. Не то что он, Валентин Сергеевич, в шестом поколении военный. Поговаривали, что Крышкин успешно приторговывает оружием… Генерал только что Верховного пугался. Да и с ним хрен! Разжалуют и уволят без пенсии, так Валентин Сергеевич разок боеголовкой торганет… А без повода честь не позволяет…
– Восемьдесят два!
И майор, и полковник, и весь плац вытянули, словно гуси, шеи и глядели на генерала.
– Девяносто четыре…
Генерал не сдержал офицерской слезы. Она скатилась по его сизой щеке и увлажнила землю на счет «сто».
От генеральской влаги засвербело в носах у всего полка. Лишь Душко продолжал висеть, но не подтягивался, а чего-то ждал.
– Еще сотню? – приник к генеральскому уху полковник.
Майор тихонько прокашлялся.
– Что? – сначала не понял Валентин Сергеевич. – Еще сотню? А может?
Полковник щелкнул пальцами.
– На-чи-най! – с готовностью пропел майор, и не успел генерал сказать «не надо», как Хренин уже повел отсчет.
Душко работал, а генерал и вовсе не скрывал слез, глядя на порхающего вверх-вниз солдата, на струи пота, стекающие по загривку, на широчайшие мышцы спины, похожие на крылья ангела… Гостя совсем развезло на сентиментальность, в поэзию толкнуло!..
– Сорок девять… – вещал Хренин.
На второй сотне полковник тоже погрузился в думы о мирском, лишь глаза умильными законсервировал. Грозный думал о Валентине Сергеевиче, и не сволочью его называл про себя, а сукой! Душу Грозного грызли как социальная несправедливость, так и высшая. Начинал он, действительно, рядовым Крышкиным, но на сверхурочной сменил фамилию, дабы благозвучной была. Пахал так до лейтенанта, как таким, как Валентин Сергеевич, и не снилось! У него, у суки, с тридцатого года дача в Подмосковье, военное училище с отличием, Академия – добро пожаловать, а ему, Грозному, за Академию сто тысяч зеленых отвалить пришлось, это, конечно, с выпускными экзаменами. Еще полста, чтобы звезду скорее подогнали генеральскую, а уж после эти кретины, Грозный мельком оглядел полк, вытянувшийся на плацу, уж после они мне дачку такую построят!.. Жаль, папаня-комиссар не увидит! Во Владимире, в доме для престарелых, не встает уже… Эх, папаня, ничем ты не помог в жизни своему сыну, и вот тебе высшая справедливость – подыхай в собственном дерьме, камрад, за собственную честность, пылкость сердца и бессребреничество!..