Пламя любви, стр. 8

— Я и не знала, что она такая… — начала Мона — и остановилась.

Окончание фразы — «что она такая дурная женщина» — она решила не произносить вслух. Но проговорила про себя — и добавила: «Просто ужасная! Не буду больше с ней знаться!»

В этот миг раздался вопль — вопль ярости и ужаса. Молодой человек с сапфировыми запонками вдруг ударил Джуди Коэн по лицу, опрокинув ее на кресло, а сам с криком, больше похожим на визг загнанного в ловушку зверя, бросился к открытому окну.

Они видели, как он исчез в окне… слышали глухой удар тела о мостовую в четырех футах внизу.

Вокруг послышались крики и нечленораздельные восклицания. Мона молчала, окаменев от ужаса. Первая мысль ее была: «Что скажет Лайонел?»

Глава четвертая

Мона прислонилась к старой каменной стене, окаймлявшей берег озера.

Это было любимое ее место — здесь, где берег изгибался, скрывая озеро от окон дома, и ряд серебристых молодых ив обозначал границу между землями Аббатства и владениями Меррилов.

Сквозь мчащиеся по небу тучи проглядывало бледное зимнее солнце. Задумавшись, Мона невольно проговорила вслух:

— Почему же «слезы»? — спросил чей-то голос за спиной, и Мона обернулась.

— Майкл! — воскликнула она.

— Здравствуй, Мона. Добро пожаловать домой.

Он протянул ей руку, и она пожала ее, глядя на него с удивлением. Она успела забыть, как Майкл высок, черноволос — и как хорош собой.

— Ты подкрался сзади и страшно меня напугал, — пожаловалась она.

— А ты вторглась в мои владения, — улыбнулся он.

— Вот и нет! — возразила она. — Этот берег озера — спорная территория. Помнишь, как твой отец повесил здесь табличку: «Нарушители границ будут наказаны», а мой написал под ней: «Сначала поймай!»?

— Конечно, помню, — ответил Майкл серьезно, явно не желая поддерживать ее шутливый тон.

Мона поняла: он догадался, что она болтает первое, что придет на ум, лихорадочно стараясь скрыть слезы, блестевшие у нее на глазах, когда он подошел к ней. Она досадовала, что Майкл застал ее врасплох.

— Что ж, — проговорила она, почувствовав, что снова может говорить спокойно, — кажется, ни места здешние, ни люди не слишком изменились.

— Зато изменилась ты.

— Еще бы! Во-первых, стала старше. А во-вторых, если хоть слово скажешь о том, что похудела, я закричу. С тех пор как я приехала, мама и няня ни о чем другом не говорят.

— Я имел в виду не возраст и не фигуру, — медленно проговорил Майкл, — а лицо. Ты стала еще красивее.

Мона изумленно уставилась на него.

— Комплимент?! Боже правый, Майкл! Не обманывает ли меня слух?

Говорила она дерзко, но почему-то старалась не смотреть ему в глаза. В пристальном серьезном взгляде Майкла было что-то очень ее смущавшее.

Впрочем, он всегда ее смущал.

От него исходило ощущение спокойной, но грозной силы, как будто он стремится к какой-то тайной цели и готов опрокинуть любые препятствия на своем пути.

«Не глупи! — приказала себе Мона. — Еще не хватало его бояться!»

Если уж на то пошло, каких таких целей он достиг в Литтл-Коббле? И все же, как и в прошлые годы, Моне было нелегко разговаривать с ним как ни в чем не бывало.

— Ты рада, что вернулась?

Короткие и настойчивые вопросы — еще одна характерная черта Майкла, вспомнила она.

— Пожалуй, да. По крайней мере, хоть что-то новое.

— Как и для нас. Без тебя здесь скучно.

— Хочешь сказать, не о чем посплетничать? — усмехнулась Мона. — Что ж, вас всех ждет жестокое разочарование. Я намерена остепениться: буду выращивать кабачки и вести себя так примерно, что даже миссис Гантер прижмет меня к своей костлявой груди!

Губы Майкла изогнулись в улыбке, а затем, словно против воли, он рассмеялся.

— Мона, ты неисправима! Я рад, что ты вернулась, вправду рад.

В голосе его прозвучало искреннее чувство, и Мона вздернула бровь.

— Да неужто? Кажется, и в самом деле… Итак, старые распри забыты. Я торжествую победу. Выкурим по этому случаю трубку мира?

— Извини, я забыл, что ты куришь.

Майкл извлек из кармана помятую пачку сигарет. Мона взяла одну, и он протянул ей спичку, прикрывая ее от ветра ладонями.

— Спасибо, — сказала она. — Мирись, мирись, мирись и больше не дерись — и не ругайся!

— Разве мы много ругались?

— Случалось. И даже когда ты молчал, Майкл, знаешь, какой у тебя был презрительный и осуждающий вид?

— Не может быть!

— Только не говори, что ты это не нарочно! Ты считал меня ужасной девицей — и ясно давал это понять.

— Неправда! — запротестовал Майкл.

На миг Моне показалось, что он смущен.

— Тебя я никогда не осуждал. Однако… по правде говоря, твои друзья мне действительно не нравились.

— И друзья, и мой образ жизни… Будь честным, Майкл.

— Хорошо, если так хочешь, — согласился он, — и твой образ жизни тоже. И на правах старого друга иногда я позволял себе высказываться по этому поводу.

— Позволял себе высказываться? — воскликнула Мона. — Да ты меня просто в грязь втаптывал! Этакий самодовольный праведник, обличающий заблудшую душу! Как я в такие минуты тебя ненавидела! Майкл, тебе, наверное, никогда не приходило в голову, что я, может быть, сама не рада тому, что со мной происходит? Что о чем-то сожалею?

— Нет, не приходило, — медленно ответил Майкл. — Я был самодовольным глупцом. Позже я это понял — но гораздо позже.

— Ладно, теперь это все не важно. Но в то время мне это казалось какой-то бессмысленной жестокостью. Банально звучит, но ты бил меня по больному месту.

— Мона, мне очень жаль. Сможешь ли ты меня простить?

— Бог ты мой, Майкл, да что здесь прощать? От тебя я ничего другого и не ожидала.

— А ты тоже бываешь жестокой, — проговорил он.

— Правда? Хорошо, беру эти слова назад. Я не хочу никого обижать, я намерена со всеми быть доброй и милой. Остепенюсь, буду вести тихую приличную жизнь, постараюсь забыть, что есть на свете люди, занятые только развлечениями и проматыванием денег…

— Снова сарказм?

— Нет, я серьезно.

— Ладно, примем это за чистую монету. И долго, ты думаешь, продлится у тебя этот идиллический настрой?

— Пока меня не отнесут вперед ногами на кладбище. Ну вот, Майкл, теперь ты знаешь, чего от меня ждать. Прочтешь мне пару лекций по кабачкам и удобрениям?

— Ничего у тебя не выйдет, Мона, — решительно ответил Майкл. — Напрасно ты меня дразнишь и стараешься разозлить. Вечная твоя манера — выставлять меня занудой.

— Занудой? Что ты, дорогой Майкл! На мой взгляд, ты чертовски интересный тип, что-то вроде романтического злодея: сидишь в этом огромном доме совсем один и презрительно смотришь на нас, недостойных, с высоты своего мерриловского носа…

— Знаешь, Мона, — медленно проговорил Майкл, — в один прекрасный день я выйду из терпения и задам тебе хорошую трепку! Видит бог, ты это заслужила! А теперь вынужден с тобой распрощаться — я еду в Бедфорд. Однако мы встретимся за ужином. На случай, если ты еще не в курсе, я приглашен на ужин в Аббатство.

— О таком не забудешь! — язвительно откликнулась Мона. — Мама с няней сегодня с утра бегают по дому, хлопая крыльями, словно две наседки, — ищут, чем бы угостить дорогого гостя!

— Польщен.

— Да уж, надеюсь! А мне велели надеть самое красивое мое платье!

— И правильно сделали. Твоя мать в отличие от тебя умеет строить отношения с соседями.

— Мама, — ответила Мона, — с самого моего рождения лелеет одну заветную мечту.

— Какую же?

— Чтобы ее дочка стала хозяйкой Коббл-Парка. Ты же знаешь, Майкл. Бедная мама до сих пор не потеряла надежду.

И Мона дерзко усмехнулась. На миг Майкл, кажется, смутился — а затем рассмеялся в ответ.