Пламя любви, стр. 13
Что ж, Нед был счастлив. Он любил Мону — по-своему, как умел; а семейную жизнь воспринимал как новое приключение — и наслаждался каждым его мгновением.
Именно так он старался жить, каждый свой шаг превращая в театральное представление с самим собой в главной роли.
Он пожимал руки жителям Литтл-Коббла, говорил каждому именно то, что полагается слышать от жениха. Поцеловал няню и сообщил миссис Вейл, что считает себя счастливейшим из смертных.
Щедрой рукой выставил несколько ящиков шампанского, привезенного из Лондона, чтобы вся деревня веселилась и пила за его здоровье.
Словом, думала Мона, свадьба получилась на редкость успешная — по стандартам сценического шоу.
А потом они вдвоем сели в машину Неда; гости осыпали их рисом и лепестками роз, а на багажник повесили с полдюжины подков и старых ботинок.
Автомобиль взревел и рванулся с места. Когда они отъехали от деревни, Мона попросила Неда остановиться и снять с багажника свидетельства их недавней свадьбы, но тот лишь рассмеялся в ответ.
— Вот еще! — ответил он. — Милая, я не собираюсь скрывать, что мы с тобой муж и жена. Я этим горжусь!
Они прибыли на аэродром, оттуда улетели в Париж — и в Париже встретили не только целое собрание друзей Неда, но и вторую — еще больше, чем в Литтл-Коббле, — толпу журналистов и фоторепортеров.
«Что за комедия!» — думала Мона.
Но Нед был доволен, и все вокруг считали их идеальной парой.
Она старалась не вспоминать, что в Париже они остановились в «Рице», всего в нескольких улицах от английского посольства, где жил Лайонел.
«Скучает ли он по Энн?» — спрашивала она себя.
Пишет ли ей такие же письма, какие часто случалось в прошлом получать ей, — записочки из нескольких слов, написанные вечером, уже в постели, полные любви и нежности?
Мона, любимая моя, что за нудный день! Но солнце, играющее на волнах Сены, напомнило мне о тебе — о том, как сияют твои глаза, когда я приезжаю нежданно. Целую прядь твоих волос, солнце мое, и надеюсь через несколько недель поцеловать тебя в губы.
Много, много таких записок получила она — свидетельств любви столь глубокой, столь всепоглощающей, что ее и не выразишь словами.
И вот она в Париже! Как мечтала она сюда попасть! Мечта сбылась… но принесла ей только муку.
Она выглянула в окно. Силуэты темных крыш мягко вырисовывались на фоне неба, не черного по-ночному, а скорее сияющего мягким синим светом. Луны не было — лишь робко блестели несколько звезд. Снизу доносился отдаленный уличный шум и клаксоны такси.
Париж! Как хотела она здесь побывать!
Желание ее сбылось — но и красота, и веселье этого чудного города обернулись кошмаром, ибо любимого ее не было с ней рядом.
«Горек мед медового месяца», — подумалось Моне.
Но тут же она тряхнула головой и громко рассмеялась, не желая поддаваться судьбе.
В этот миг в спальню вошел Нед. Его молодая жена стояла у окна, запрокинув голову, смеясь, словно юная вакханка; порыв ветра, подхватив ее шифоновую ночную рубашку, ясно обрисовал контуры тела.
Он сжал ее в объятиях, повторяя снова и снова:
— Какая же ты у меня красавица! Какая красавица!
И не понял, почему она застонала, словно от боли, при этих словах, напомнивших ей Лайонела и его первый поцелуй.
Глава шестая
Миссис Гантер у себя в гостиной сортировала вязаные шарфы и носки цвета хаки, а сама нет-нет да и поглядывала сквозь занавеску плотного ноттингемского кружева на улицу, не желая упустить ничего из того, что там происходит.
Вот Уэйд, садовник из «Башен», бочком проскальзывает в дверь «Короны и Якоря». А вот юный Томми Ньюэлл, выбежав из дверей школы, на ходу обменивается тумаками с еще одним мальчишкой из церковного хора. В будущее воскресенье миссис Гантер непременно поговорит с обоими об их поведении.
Бдительно следя за уличной жизнью, миссис Гантер не забывала измерять шарфы, проверяя, положенной ли они длины. Один шарф оказался дюйма на два короче — и тонкие губы ее изогнулись в усмешке удовлетворения.
Этот шарф связала миссис Эббот, маленькая, как воробышек, тихая и робкая женщина, живущая в одиночестве на краю деревни. Завтра вечером, когда Вязальный клуб соберется в Аббатстве, миссис Гантер обязательно укажет ей на ошибку.
Тут она заранее мысленно проговорила свою речь:
«Миссис Эббот, боюсь, на сей раз вы проявили невнимательность и неаккуратность. Ваш шарф на целых два дюйма короче, чем нужно! Быть может, вам кажется, что это незначительная мелочь, но не бывает мелочей, когда мы трудимся на благо фронта, на благо отважных сыновей Англии, которые сражаются за нас! Если они там начнут допускать такие же «незначительные ошибки», как мы здесь, — подумайте, что с нами со всеми будет?»
Миссис Эббот, разумеется, покраснеет до ушей и будет готова провалиться сквозь землю. И правильно. Да, она плохо видит, но разве это оправдание?
Миссис Гантер не сомневалась, что послана на землю именно для того, чтобы обличать чужие пороки и указывать другим на их место.
«Никто не знает, — думала она, — что я ежедневно, ежечасно приношу себя в жертву! Ни минуты покоя, ни минуты жизни для себя — все для других!»
Взять хотя бы Стенли. Такого бестолкового, безответственного лентяя еще поискать! Страшно подумать, что стало бы с ним самим и со всем приходом, не будь ее рядом! Но, к счастью, она всегда рядом — всегда готова его подтолкнуть, подсказать, подстегнуть его память и настоять на том, чтобы он выполнял свой долг.
Или Уинни, их новая служанка. Никчемная девчонка — распустеха, неумеха, ничего не может сделать как следует да еще и склонна дерзить!
«Скоро придется ее уволить, — сказала себе миссис Гантер. — Все они рано или поздно начинают дерзить, и приходится с ними расставаться».
Перевязывая шарфы шнурком, она снова выглянула в окно — и увидела там миссис Хаулетт, докторскую жену, катящую куда-то на вечном своем велосипеде.
Миссис Гантер поджала тонкие губы, а глаза ее за стеклами очков превратились в две узенькие щелочки.
Ох уж эта Дороти Хаулетт! Смотреть на нее противно!
Подумать только: эта серая моль имела наглость возглавить Общество помощи фронту в Литтл-Коббле! Как она посмела? Ну ничего, ей это даром не прошло!
Миссис Гантер едва не расхохоталась, с удовлетворением вспоминая, как сумела напакостить сопернице.
Она открыла параллельную организацию — Вязальный клуб. И уже несколько дней спустя многие из тех, кто из симпатии к Дороти или из благодарности ее мужу стали членами ОПФ, начали стыдливо спрашивать, нельзя ли им вступить и в клуб к миссис Гантер.
Неудивительно: ведь у жены священника немало способов испортить жизнь прихожанам, и очень скоро люди поняли, что с ней лучше не ссориться. Может, миссис Хаулетт у нас и добренькая, а вот миссис Гантер — совсем нет!
Миссис Хаулетт на своем велосипеде исчезла из виду, и Мейвис Гантер хотела уже отвернуться от окна, как вдруг заметила, что в самом конце улицы, у церковных ворот, появился ее муж, а рядом с ним кто-то еще.
Она почти прижалась к оконному стеклу, напряженно вглядываясь через очки. Да это же… Мона Карсдейл!
Давно уже ходили слухи, что она возвращается в родные края. И вот, пожалуйста, — Мона Карсдейл во всей красе, весело болтает о чем-то со Стенли, словно никуда и не уезжала!
А ведь ее не было с лишком четыре года! Чтобы так долго не появляться в родных местах, нужны серьезные причины, и Мейвис Гантер непременно разузнает какие.
Ее муж открыл ворота, ведущие на церковный двор. Должно быть, хочет показать Моне мемориальную доску в память о том юном безбожнике, за которого она так необдуманно вышла замуж.
Право, странно, что она не приехала из Парижа даже на открытие памятника.
Миссис Вейл, конечно, изобретала разные причины того, почему дочь не может приехать домой. Звучало убедительно, что и говорить, — многие верили. Но миссис Гантер не из тех, кто легко верит на слово.