Ковчег детей, или Невероятная одиссея, стр. 151

И вот теперь в лесу, не сговариваясь, мальчики почувствовали, что пора высказаться.

Федя решил начать первым.

Он повернулся на своем пне, чтобы лучше видеть лицо товарища.

— Ты не передумал?

— Не знаю. На такое трудно решиться.

— Думаешь, мне было легче, когда я уходил из дому?

— Ты — другое дело. А я нерешительный, — дрогнувшим голосом сказал Юзек. — Я слабак…

— Я точно такой. Ничем не отличаюсь от тебя, — неожиданно заявил Федя.

— Утешаешь меня?

— Истинная правда! Хочешь знать… Иногда я даже плачу.

— Плачешь? — еще с большим недоверием спросил Юзек.

— Не от боли. А если меня обидят… И еще от тоски, ночью, когда никто не видит.

Все равно Федя сильнее меня, подумал Юзек, если готов признаться даже в этом. Сам он ни за что не открылся бы.

После таких откровений двум маленьким, но гордым мужчинам стало легче. И они протянули друг другу руки.

…Некоторое время они молчали. Потом Кузовков снова начал первым:

— Интересно тебе знать, о чем я думаю?

— Давно хотел услышать.

— Так вот… Не надо убегать из дому.

— А сам ты…

— У меня пропал отец. А ты своего видишь каждый день.

— Мне скучно. Одно и то же. Школа и книжки… Книжки и школа… Я уже догнал маму ростом. А она меня держит за руку, когда мы переходим улицу. Чуть ли не кормит с ложечки. Когда вы уедете, все начнется сначала.

— Все завидуют, какой у тебя папа. Таких полицейских я видел только в кино. А еще у вас автомобиль. Езжай куда хочешь… Правда, Кузовок? — Федя потрепал собаку, которая принюхивалась к сумке. — Остался еще у нас пирог?

— Остался, остался…

— Не давай Кузовку весь…

— Пусть доедает. Не нести же назад.

— Оставь белкам немного. Посмотри, сколько их собралось. Неужели, кроме орехов, им еще что-нибудь нравится?

— То, что готовит моя мама, нравится всем, — не без гордости заявил Юзек.

Что Юзек прав, можно было убедиться вечером, когда сели ужинать. Стол был уставлен таким количеством яств и напитков, что первые четверть часа все были увлечены только едой.

Но вот поднялся хозяин, огромный и добродушный Казимеж, и сказал слова, которых Кузовков ждал долгих два года.

— Федя, — сказал он. — Я тебе обещал новость. Мы ее получили еще ночью. Звонили из Европы. Слышимость была скверная. Из-за грозы, наверно. Наш дежурный офицер не все расслышал. И вот почему утром, когда мы ехали из Водсворта, я тебе не рассказал. Боялся ошибиться.

Кузовков сжал пальцы в кулак так сильно, что по телу побежали мурашки.

— Говори скорей, папа! Не тяни! — Юзек тоже встал из-за стола.

— Следующий звонок поступил днем, когда вы были в лесу. А после он был подтвержден и радиограммой. Ее только что привез нам сержант Клей. Твой отец нашелся. Нашелся! Он жив!

— Где он? — хриплым голосом спросил Федя.

— Его судно стоит под погрузкой в Касабланке, в Марокко. А потом снимется на Марсель.

— Марсель находится во Франции! — воскликнул Юзек. — А туда должен зайти и «Йоми Мару»…

О том же подумал и Федя. Но это для него было не столь уж важно. Главное, отец жив!

Кузовков стоял на корме и смотрел на кильватерный след. Каждый оборот винта приближает «Йоми Мару» теперь к еще более желанному берегу Европы.

Синий океан… Цвет надежды…

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

СЛАДКАЯ БОЛЬ

13 сентября 1920 г. Понедельник.

Атлантический океан.

Погода спокойная. Легкий ветер, большая зыбь. По мере приближения к Гольфстриму становится теплее. В течение дня прошли короткие ливни. А после ужина — гроза с сильным дождем. И это облегчило задачу воспитателям. Им удалось отправить детей спать, как и положено, в 9 часов.

Из судового журнала «Йоми Мару».

…Свой ежедневный обход судна Райли Аллен начинает с амбулатории и лазарета. Мог ли он думать, что однажды это будет означать и встречу с Марией.

Прежде чем войти в палату, он решил поговорить с врачом. К нему вышел не только Девисон, но и Коултер. Оба в один голос заявили — их единственной пациентке полегчало. Операция в Нью-Йорке прошла успешно. Но четыре дня — слишком короткое время, чтобы прийти в себя и встать на ноги. Море и судно не лучшее место для человека, только что перенесшего сложную операцию. Но пусть мистер Аллен не беспокоится. Они и медсестры не оставят мисс Марию без внимания и заботы.

— Она одна в палате?

— Там Флоренс Фармер и Александра, ее сестра. Проводить вас?

— Нет, я сам.

Он тихо постучался, но его услышали.

— Доброе утро, мисс Флоренс.

— Рада видеть вас, мистер Аллен.

— Как дела, Александра?

— Отлично.

— Мария недавно проснулась, — сказала Флоренс.

— Завтракала?

— Пока нет.

— Я принес апельсиновый сок.

— Это ей можно.

Из прихожей они вошли в палату.

— Райли… — Мария потянулась к нему. Но, встретившись глазами с Флоренс, сдержала себя.

— Ты надолго?

— Мне некуда спешить. Но сначала ты должна поесть.

— Нет. Сначала я займусь другим.

Она достала из-под подушки ручное зеркальце и стала смотреться в него.

— Шурочка, — попросила она сестру, — помоги мне причесаться.

Райли достаточно хорошо знал Марию, чтобы видеть, как нелегко ей даются эти притворные бодрость и живость.

— Я не хочу есть. Только пить. Где мои трубочки?

Пить через трубочку — одна из новинок, которую дети везли с собой в Петроград. Теперь они пили так даже чай и кофе.

Глядя на Марию, он уже не в первый раз подумал, как мало она отличается своей непосредственностью от остальных колонистов. Вот и сейчас, приложившись к соку, она жмурилась то ли от удовольствия, то ли от солнца, которое, врываясь в иллюминатор, прибавляло еще больше золота ее волосам.

— Поможешь мне навести порядок в амбулатории? — попросила Флоренс Александру. И увела ее с собой.

— Как прошла ночь, как тебе спалось?

— Ты же знаешь, «Йоми Мару» — это огромная люлька. Одно плохо, медсестра не поет мне колыбельную.

— Ты еще в силах шутить?

— А что остается? Жаловаться, ныть, плакать? Ты сам учил — быть сильной, быть терпеливой.

— Учить других легче.

— Но, как видишь, твои уроки пригодились.

— Я знаю, тебе одиноко. Ты одна на весь лазарет.

— Там, в госпитале, в Нью-Йорке, стояла тишина. Только голоса за стеной. А здесь крики, топот, смех… Я слышу, как дети бегут по трапу. Вверх и вниз… Хочется к ним. Но Девисон не пускает.

— Значит, еще рано. Не будем спешить. Девисон и Коултер знают свое дело.

— Это не палата, а камера. Освободи меня.

— Всему свое время, Мария.

— Ты говорил с врачами?

— Да.

— Что они говорят? Будь со мной откровенным.

— Ты идешь на поправку.

— Так оно и есть. Я и сама чувствую. Мне гораздо лучше.

— Вот и хорошо.

— Главное, мы вместе, дорогой. Даже страшно подумать, если бы ты меня оставил в Нью-Йорке.

Она замолчала, и Райли увидел, как на ее щеке вспыхнула и задрожала слезинка.

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Ты меня любишь?

— Да. Очень.

— Даже такую, какая я сейчас?

— Еще больше.

— От меня пахнет не духами, а лекарствами.

— Ты самая лучшая на свете!..

— Тогда поцелуй меня еще раз. Я никогда не чувствовала себя такой слабой. И знаешь почему? Не потому что больна. Потому что ты рядом. Извини меня за слезы. Обещаю, плакать больше не буду.

— Можешь плакать. Плачь, не стесняйся. Кажется, я тоже заплачу.

— Обними меня, любимый. Но мне мало поцелуя. Я хочу тебя.

— Сюда могут войти.

— На двери есть защелка.

— Тебе нельзя. Это может тебе повредить.

— Можно, Райли. Уже неделя, как мы не любили друг друга.