Точка опоры, стр. 94
— Это верно, — подтвердила Елизарова, кивнула головой.
— Я беспристрастна. Вот, думаю, называют лидером, а потом… вдруг да объявят отступником. Будто сердце предчувствовало… Горько было слушать. — Калмыкова горячими руками сдавила пальцы Елизаровой. — И я, Аннушка, от всей души порадовалась, когда Петя сделал определенные шаги в сторону «Искры». Надеялась, снова будут работать вместе. Но Старик обошелся с ним очень сурово…
— Иначе Володя не мог. — Анна Ильинична повернулась к собеседнице так резко, что уголок платка свалился с плеча. — Ведь их пути разошлись не сегодня. А «Искра» и либерализм несовместимы.
— Пете ничего не оставалось, как основать свой журнал.
— Я читала его заметку в «Форвертсе». Читала и удивлялась. «Освобождение» не будет рассматривать проблемы социализма как область своей работы. Чем же в таком случае займется новоявленный журнал? Оказывается, борьбой за конституцию «в империи царя»! Так там и написано. Но это же…
— Аннушка! — Калмыкова попыталась снова накинуть уголок платка на плечо Елизаровой. — Не будем сейчас об этом.
— Мне не холодно, — сказала Анна Ильинична и опять повернулась к ней. — Я понимаю наших…
— Не будем… Я совсем не хочу с тобой ссориться.
— И я не хочу. Но ведь Петр Бернгардович не без твоей помощи…
— Понятно. Журнал требует денег. В особенности на первых шагах. И я, конечно, переведу издателю Дитцу…
— Тому Дитцу, у которого печатается марксистская «Заря»?
— Дитц один. Но ты, Аннушка, успокойся, — Калмыкова опять сжала пальцы Елизаровой, — «Искре» я дам больше. И «Заре» дам больше. Можешь написать: они мне ближе. Не зря же мы с Надей учили рабочих в вечерне-воскресной школе за Невской заставой. Пусть Владимир Ильич располагает моей поддержкой. Я и дальше пойду с искровцами.
5
В дубовой роще целый день куковали кукушки. Едва успевала умолкнуть одна, как начинала другая. Мария Александровна и Маняша, сидя на скамейке под старым дубом, прислушивались к голосам птиц. В руках было по букетику ландышей, собранных еще в начале прогулки. Скоро они завянут. Пора бы возвращаться домой. Но Мария Александровна сказала:
— Подождем соловья… Может, нынче больше не удастся послушать. А я так люблю его трели.
— Подождем, — согласилась дочь и тут же заглянула в глаза матери. — Если ты не утомилась.
— Не тревожься. Я чувствую себя хорошо. Такой свежий воздух, чудесный аромат леса… Даже совсем не хочется возвращаться в ужасно пыльную Самару. Одно беспокоит — ты остаешься на все лето в городе.
— Ничего, мамочка. Не думай об этом. Важно, чтобы ты отдохнула на природе, повидалась с Аней. Возможно, и с Володей.
— Ради них и решаюсь поехать… — Мария Александровна едва не добавила: «Кто знает, доведется ли еще…»
…На эту прогулку Ульяновы отправились утром. На конке проехали две станции до Постникова оврага. Там в башкирском заведении выпили по маленькой пиалушке пенистого и, как шампанское, игристого кумыса. По тенистому лесу дошли до Волги. Посидели на лавочке. Величавая река неторопливо катила голубые, как небо, воды. По стремнине плыли куда-то в низовье янтарные плоты. Им подавали гудки белобокие пароходы. Иногда низко пролетали крикливые чайки. Прелестно на Волге! Володя с детских лет любит родную реку. Маняшино письмо о катании на лодке растревожило его душу. В ответ написал: «Хорошо бы летом на Волгу!» Вспомнил совместную поездку на пароходе к Наденьке в Уфу: «Как мы великолепно прокатились с тобой и Анютой весною 1900 года! Ну, если мне не удастся на Волгу…» Конечно, не удастся. Мария Александровна покачала головой. И нельзя ему рисковать…
— Мамочка, ты о чем задумалась? — тихо спросила Маняша.
— Володино письмо вспомнила. Ты ведь читала: «…если мне не удастся на Волгу, — надо поволжанам сюда». И где-то у него там тоже «есть хорошие места, хотя в другом роде». Конечно, не родная река. И не знаю еще…
— Поедешь, мамочка. Беспременно поедешь. Это же решено… Сначала к Ане…
— Даже не знаю куда и как…
Дома на столе осталось недописанное письмо:
«Третьего дня послала я тебе, дорогая моя Анечка, открытку, а сегодня пишу больше. Беспокоюсь только о том — доходят ли письма наши к тебе, правильно ли пишу адрес, а то ты затревожишься, родная моя, не получая вестей от меня… Хоть бы ехать скорей, ужасная вещь эта неопределенность!..»
Придержав перо, задумалась. Поездка дальняя. С пересадками. Для ее возраста это непросто и нелегко. В дороге всякое может случиться. Лучше бы вдвоем. Но департамент полиции не разрешил Маняше отлучиться из Самары. Подала прошение от своего имени — департаментские чиновники молчат…
Снова склонилась над бумагой:
«Не знаю, как и поступить: ехать разве, не дождавшись ответа? А вдруг да на другой же день отъезда он придет! Подожду еще несколько дней…»
…Отдохнув возле Волги, вернулись в лес, среди кустов тенистой ложбинки, где долго лежал снег, нарвали ландышей. Их листочки еще хранили утреннюю росистую влагу. Сели на скамейку возле старого дуба, достали из корзинки яйца, две булочки и бутылку квасу. Долго слушали кукушку. Маняша даже загадала: «Если эта прокукует больше пятнадцати раз, то мамочка скоро получит…» Кукушка умолкла. Лучше у другой посчитать… Но мать вдруг спросила:
— Так ты твердо решила уходить из земской управы?
— Надо уходить… Хотя тебя сопровождать все равно не разрешат.
— «Сопровождать»… — У Марии Александровны дрогнула голова. — Я еще могу и одна. А вот ты как останешься? Стали негласно подсматривать. Думаешь, тебя не уволят?
— Глеб… — Маняша оглянулась: нет ли кого подозрительного поблизости? Поправилась: — Грызун советует уволиться самой. Обещает найти другую работу.
— Сам-то встал бы на ноги. Булочка, — Мария Александровна назвала жену Кржижановского, — рассказывала, операция была тяжелой.
— Да, он в больнице ужасно похудел. Но теперь ему значительно лучше. Говорит, на строительстве сельскохозяйственного училища скоро освободится для меня место счетовода. Буду ждать…
— Ему бы теперь к башкирам на кумыс.
— Не может он. Знает: без него тут трудно…
— Булочка управится… Ей энергии-то не занимать. Да и ты поможешь, если поездку не разрешат.
Из глубины леса повеяло прохладой; подобно туману, расползался между деревьями легкий сумрак. Где-то совсем недалеко попробовал голос соловей: буль-буль-буль, чок-чок-чок…
— Я говорила — запоет!.. В таком лесу не может не петь. Послушаем немного и пойдем на конку.
— Уже свежо. Пойдем.
— Еще минутку…
Утром почтальон принес добрую весточку — у Ани все прояснилось, и Мария Александровна села заканчивать письмо:
«Сейчас получила письмо твое от 20/V, merci за него, дорогая! Ты хорошо сделала, что переехала в более здоровую местность, там ты скорей поправишься! Я люблю очень сосновый лес, и с каким удовольствием погуляю там с тобой!.. Ты все боишься, что дорога утомит меня, но поеду я с комфортом, в I-ом классе, и могу отдыхать дорогой…»
На тревожный вопрос Анны о ее муже ответила:
«Марк все еще не уехал на новую службу в Томск, ждет билетов и обещал дать нам телеграмму в день отъезда, чтобы мы могли выйти к нему на вокзал… Вероятно, мы увидимся с ним на днях и передадим ему и карточку твою и наставления твои относительно здоровья его».
О Мите теперь можно не тревожиться: получил хорошее место — помощник заведующего земской грязелечебницей в Холодной Балке. Часто бывает в соседней Одессе. Собирается жениться. Но и о нем она, мать, не может не думать. Какой-то будет его подруга жизни? Повидать бы ее…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Владимир Ильич продолжал знакомиться с Лондоном. Он изучил его по карте и заранее составлял для себя очередной маршрут. В те дни, когда почта оказывалась небольшой и когда не надо было писать ответы агентам «Искры», Надежда отправлялась вместе с ним. Ей в особенности полюбились прогулки по обширным паркам, которыми издавна гордилась британская столица. Без них город начисто лишился бы обаяния.