Точка опоры, стр. 83

— Хватит тебе. — Зинаида Павловна легонько шлепнула мужа по плечу. — Что ты, в самом деле, затеял… В краску девушку вогнал.

— Не мешай. — Глеб Максимилианович отвел руку жены. — Если ты, Глашенька, ко всему готова…

Девушка дрожащими пальцами достала из ридикюля свой паспорт и, обойдя стол, молча подала строгому наставнику. Он тоже поднялся, принял старый паспорт и, вручая новый, сказал:

— Отныне ты, Зайчик, зовешься Зоей Николаевной Юнеевой.

Открыл дверку печи и старый паспорт кинул на пылающие дрова. Острые струйки огня обвили его цепкими щупальцами.

Все трое молча смотрели, пока обложка и бумага не обуглились и не рассыпались в прах.

Потом Глеб Максимилианович закрыл дверку печи и, возвращаясь к столу, сказал:

— На всякий случай, Зоенька, придумай легенду о родителях, о детстве, о гимназических подругах. Со всеми подробностями.

Глаша молча кивнула головой, перелистала новый паспорт и положила в ридикюль.

— Глебушка поломал наш ужин, — сказала Зинаида Павловна, села к самовару и протянула руку через стол: — Зоенька, дай я налью тебе горячего.

…На следующее утро Зайчик помчалась в Киев.

Между тем жандармерия усиливала слежку за перепиской Кржижановских. В «черном кабинете» уже знали промежуточный гамбургский адрес «Искры» и перехватили два письма Зинаиды Павловны. Чтобы не вызывать преждевременного подозрения, письма отправили по назначению и стали ждать ответа. Но кто такая Булка — ни жандармы, ни охранники еще не знали. И где она проживает — для департамента полиции тоже оставалось загадкой.

К счастью, в тех письмах Зинаида Павловна не назвала ни одной фамилии, не привела ни одного адреса.

Переписке с Соней, кал называли в редакции «Искры» Русское Бюро в Самаре, Владимир Ильич уделял особое внимание. Через некоторое время он заметил, что не все письма Сони доходят до редакции, встревожился за судьбу своих волжских друзей и написал им: «Берегите себя пуще зеницы ока». И посоветовал в случае малейшей опасности немедленно перейти на нелегальное положение.

5

Бродяга не знал ни отдыха, ни передышки. Третий месяц мотался по железным дорогам то с тяжелым, то с полупустым чемоданом. Лицо у него было усталое, бледное, волосы давно не мытые, борода не чесана, глаза от бессонных ночей красные. Когда удавалось отыскать надежную квартиру, он проваливался в сон, как булыжник в воду.

Из Мюнхена в письмах спрашивали оседлых агентов: «Где Бродяга? Шив ли?» Охранники и жандармы отправляли шифрованные депеши в Петербург: «По агентурным сведениям здесь побывал Бродяга. Выехал в неизвестном направлении».

А он в это время лежал где-нибудь на вагонной полке, поставив в изголовье чемодан, и мысленно говорил себе:

«Не заснуть бы… Ни в коем случае… И успеть бы развезти все…»

Это был Михаил Александрович Сильвин, летучий агент «Искры». Расставшись с волжскими друзьями, он тайком пробрался в Петербург и несколько дней провел в районе Обуховского завода, где Ольга Александровна была домашней учительницей у одного инженера, надежного человека. Оттуда отправился в большой объезд северных и южных городов. В Смоленске на подпольном складе лежало шесть пудов литературы, присланной из Мюнхена. Сильвин туго набил чемодан брошюрой Ленина «Что делать?» и свежими номерами «Искры». Отвез «товар», опасный, как взрывчатка, в Москву и Нижний Новгород, в Полтаву и Воронеж, в Самару и Саратов. Снова наполнив чемодан в Смоленске, наведался в Киев, побывал и в других городах юга. О брошюре Ленина сообщил редакции «Искры»: «Успех она имеет колоссальный». И сам на конспиративных квартирах перечитывал многие страницы, пока не засыпал с книгой в руках.

Его всюду спрашивали о майском листке. Он отвечал: листок будет один для всех, текст пишут в редакции «Искры», отпечатают в подпольной типографии у Акима, и он, Бродяга, развезет по крупным городам. Как раз к демонстрациям.

Он экономил каждую копейку: ездил в вагонах третьего класса, обедал в дешевых трактирах или станционных буфетах, а чаще всего обходился булочкой хлеба с кипятком. Но, подсчитав оставшиеся деньги, пришел в ужас: уж очень дорого он стоит! Кажется, делает самые неизбежные расходы, а монеты льются между пальцев, как вода. Что подумают о нем друзья в далеком Мюнхене? Им там деньги во сто раз нужнее. Они со дня на день ждут переводов. Быть может, сидят без единого пфеннига.

Узнав о его стесненности в расходах, Ленин написал в Самару, чтобы Бродягу не ограничивали в деньгах: они ведь необходимы при таких разъездах.

А летучий агент, почитай, уже десятый раз заполнял свой чемодан. Только из одного смоленского склада он снова взял пять пудов «Искры» и «Зари».

Время было тревожное. То в одном, то в другом городе — провалы, и Михаилу Александровичу нелегко было ускользать от хитро расставленных жандармских ловушек.

Из многочисленных рассказов комитетчиков, с которыми он встречался, ему стало известно, что всех обвиняемых в распространении «Искры» отправляют в киевскую тюрьму. Не только из губернских городов, но даже из Петербурга и Москвы. Это насторожило его. Готовится что-то большое, невиданное за последние годы. За арестами может последовать громадный судебный процесс — удар по искровцам. Похоже, его не избежать.

И эти почти одновременные аресты в нескольких губерниях, конечно, не были случайными. В руки жандармов попала какая-то ниточка, и вот они разматывают клубок. Все арестованные в своих тайных письмах на волю утверждают: провокация! И все уцелевшие во время жандармских набегов тоже говорят о провокации. Но где ее истоки? С чего это началось? Не с писем ли?

Михаил Александрович долго и мучительно думал об этом и под конец счел своим долгом предостеречь редакцию «Искры».

«Не читаются ли предварительно получаемые вами письма, — писал он во время краткого отдыха на одной из явочных квартир, — надежна ли ваша прислуга, если она у вас есть, ваши квартиры и пр.? Живя в Европе, не забывайте, что вы окружены русскими шпионами. В особенности будьте осторожны с оказиями, едущими к вам и обратно. Если не вы, так эти оказии уж наверно окружены провокацией».

Положив ручку, Сильвин задумался: отправлять ли такое письмо? Не сочтут ли его паникером?..

…Все началось с московской охранки.

Леонид Меньщиков, чиновник для особых поручений, начинавший свою службу с рядового филера, изнутри закрыл на замок дверь сверхсекретного кабинета и, вернувшись к своему бюро из дорогого красного дерева, углубился в расшифрованное письмо. «Фекла» сообщала «Соне» горькую для нее весть: «У нас арестованы чуть не все прежние люди: Грач, Лейбович, Красавец, Лошадь, Дементьев (транспортер) — и потому все функции в расстройстве».

— Так! — Меньщиков на секунду оторвал глаза от письма. — Грача они, похоже, ценят больше всех. — И снова склонился над письмом: — «Приходится спасать остатки». Интересно, как же они думают спасать? — Перевернув листок, на второй странице письма уткнулся синим карандашом в наиважнейшую строку: «Поэтому было бы чрезвычайно важно, чтобы Грызунов, например, повидался… с Семеном Семеновичем…» (Северным Союзом).

Перечитав письмо и подчеркнув клички, Меньщиков отправился к Зубатову. Тот пришел от письма в восторг:

— Тут и явка в Воронеж! И пароль! Леонид Петрович, тебе счастье в руки! За будущую ликвидацию Семена Семеновича орден обеспечен! Немедленно в путь! С вечерним поездом. Ты — делегат от редакции «Искры». Представляешь себе, как возликуют крамольники, не ожидающие подвоха.

На первой явке в Воронеже Меньщиков спросил: «У вас есть «Воскресение» Толстого?» Ему ответили: «Нету, но есть «Дурные пастыри» Мирбо». Все так, как было в письме. Обрадовались «делегату», собрались послушать новости. На прощанье дали явки в Ярославль, Кострому и Владимир. За какую-то неделю Меньщиков, назвавшийся Иваном Александровичем, объехал все эти города. Возвратившись в Москву, написал подробнейший доклад, тем самым подготовив аресты почти всех деятелей Северного Союза. В одном Воронеже по его доносу было схвачено сорок человек.