Точка опоры, стр. 74

— Васильевна. А здесь — просто Наташа.

— Отлично. Так и будем звать. А вы, я слышал, из нашего старого «Союза борьбы»? Вот где довелось встретиться с питерской единомышленницей.

И у Веры Васильевны неожиданно повлажнели глаза, как виноградины в росистое утро.

Потом они все, сидя в комнате Владимира Ильича, разговаривали о Питере, о рабочих кружках, о стачках, потрясавших столицу в памятное для них время. У них оказались общие знакомые, о которых было что вспомнить. Тут же и договорились о работе.

— Вот вам ремингтон, — указал Владимир Ильич на пишущую машинку. — Осваивайте.

Вера Васильевна подошла к столу; отыскивая нужные клавиши, ударяла одним пальцем. Рычаги били снизу валика. Повернув его, прочла: «В добрый час», похвалила четкий шрифт, сказала, что, если потребуется, может и корректуру читать.

— Великолепно. Корректора нам как раз недостает, — отозвался Владимир Ильич. — А корректура после наборщиков, не знающих русского языка, стала архитрудной. Но вы не робейте — будем помогать.

Была пора обеда, и Владимир Ильич предложил пойти всем в одно маленькое кафе, где подают быстро. Через час уже можно вернуться.

— Знаете, время… Нам никогда его не хватает, — объяснил он.

— Я тоже люблю все делать по часам, — сказала Вера Васильевна.

— Выходит, что и в этом мы — единомышленники!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

1

Димка устала. Два месяца беспрерывных разъездов так измотали ее, что она едва держалась на ногах. Хотелось поскорее выбраться назад в Германию. Хотелось расцеловать мужа и Вольку. Как они там без нее? Здоровы ли? В последние ночи в вагонах ей снились кошмарные сны: вот ее схватили, вот заковывают в кандалы… Даже шею обмотали цепью. Она просыпалась в холодном поту. Сердце готово было разорваться от тревоги и тоски.

В Берлин. Скорее в Берлин…

Но вместо Германии нужно снова мчаться из Смоленска в Киев, — через несколько дней там соберутся агенты «Искры» не только южных городов, но даже из Москвы приедет Грач. Авось до совещания удастся там отдохнуть денек. Хотя едва ли…

Перед отъездом из Смоленска отправила в редакцию частично зашифрованное письмо о том, что второго февраля в Киеве готовится демонстрация. Она приедет туда за два дня, чтобы успеть повидаться с членами комитета…

Киев бурлил.

1-го февраля в драматическом театре был бенефис артистки Пасхаловой. В середине второго акта с галерки посыпались разноцветные листки. В прокламации социал-демократического комитета гневные строки, оттиснутые в типографии, клеймили царизм:

«Прежде русские цари лицемерно утверждали, что власть их опирается на любовь народа. Теперь Ника-Милуша всенародно признает, что правит страной при помощи жандармов, правит кнутом и штыком».

Студенческая листовка заканчивалась стихотворными строчками:

Листовки были расклеены на заборах и домах, разбросаны в цехах фабрик и заводов. Офицеры обнаружили их в казармах пехотинцев. В листовках сообщалось, что демонстрация начнется в полдень.

Город был полон слухов. Рассказывали, что генерал-майор Новицкий вернулся из Петербурга с неограниченными полномочиями, что министр внутренних дел Сипягин, по народному определению — «дремучий дурак», разослал секретный циркуляр: пороть всех демонстрантов податного сословия. Врачам было предписано сообщать жандармскому управлению обо всех, кто обратится за перевязкой. Вечером прибыла с песнями казачья сотня…

Димка знала, что руководить демонстрацией поручено по жребию одному из членов комитета. Она под именем австрийской подданной Марии Козловской поселилась в гостинице «Невская». Из предосторожности комитетчики посоветовали ей не появляться на улицах.

Но разве могла она в такой день усидеть в гостинице? Еще утром, стоя у окна, слышала: под барабанный бой марширует пехота. Взглянула на Крещатик: под лучами солнца поблескивают грани штыков. Вдоль тротуаров замерли шеренги городовых. На вороном коне гарцует пристав…

Неужели помешают демонстрантам выйти на главную улицу? Неужели дрогнут люди, переполненные гневом?

Димка надела теплую ротонду и меховую шапочку, перед зеркалом подобрала пряди волос и вышла на улицу. На тротуарах Крещатика уже столпились зеваки. В переулках группками стояли студенты и мастеровые.

«Вместе! Пойдут в одном строю! — отметила Димка. — Ильич узнает — обрадуется».

Вдруг ей показалось, что кто-то сбоку присматривается к ней. Глянула туда. И в тот же миг в толпу нырнул субъект в черной смушковой шапке. Димка, расталкивая толпу локтями, пошла в другую сторону; покружила по соседним кварталам и, успокоившись, снова направилась к Крещатику; оглянувшись, заметила — возле угла та же смушковая шапка.

Скорей, скорей в толпу — там нетрудно будет затеряться.

На трамвайной остановке Димка успела впрыгнуть в вагон. Вздохнула облегченно, — субъект остался, затертый толпой.

Водитель беспрестанно звонил, пробивая себе дорогу. Но вскоре с обеих сторон на середину улицы хлынули демонстранты, и трамвай остановился.

Димка стояла, стиснутая пассажирами, недалеко от выхода и не знала что ей делать. Ждать ли, когда вагон двинется дальше, или сойти и юркнуть в самую гущу демонстрантов?

Вовремя вспомнила наказ комитетчиков — не рисковать.

Вагон возбужденно гудел. В таких случаях пишут: «как пчелиный улей». Димка подумала: другого сравнения, пожалуй, и не подберешь. Одни восторженно били в ладоши и кричали демонстрантам ободряющие слова, другие притопывали ногами, словно козлы, приготовившиеся бодаться, и сыпали проклятия, грозили небесной карой. Седоусый дядька, стоявший рядом с Димкой, сдернул с себя барашковую шапку и, помахивая ею, гаркнул студентам, проходившим мимо вагона:

— Спасибо вам, панычи!

Между улицами Лютеранской и Прорезной весь Крещатик оказался запруженным. Впереди над головами почти одновременно как бы вспыхнули три красных флага. По золотистой бахроме Димка узнала тот, на котором было белым шелком вышито: «Свобода слова, печати, собраний!», «Политическая свобода!». Дружно, в сотни голосов запели «Марсельезу». Пока все шло так, как договаривались на заседании комитета, и Димка про себя хвалила киевлян.

И вдруг она увидела в самой гуще знакомые плечи, знакомую голову в шапке, похожей на извозчичью. Не обозналась ли? Нет. Товарищ Дементий — Иосиф Басовский!

«Ну как он мог?! Зачем вышел?.. Вот одержимый!.. Ведь был же уговор — не высовывать носа из нелегальной квартиры. Его дело — транспортировка «Искры». Важнее теперь нет ничего. Как можно было забыть?.. Сам же говорил: по ту сторону границы лежат, ожидая его, очередные тюки с литературой, завтра необходимо ехать за ними. А если случится недоброе?.. Знает ли кто-нибудь того человека, к которому контрабандист доставляет партийный груз?.. А если никто, кроме Иосифа, не знает?.. Все пропадет… Провалится путь, налаженный с таким трудом…»

Димке хотелось выпрыгнуть из вагона, пробиться сквозь толпу и на ухо сказать Басовскому:

«Что вы делаете?! Уходите немедленно!..»

Но разве пробьешься туда?

С противоположного тротуара шаг за шагом наседал строй солдат. Ружья наперевес. Демонстранты, того и гляди, повыхватывают у них винтовки.

«Эх, если бы это случилось…»

Но где-то совсем рядом уже цокали копыта. Казаки врезались в колонну демонстрантов, засвистели нагайки…

Впереди казаков на вороном коне пробивался к флагу с золотой бахромой пристав. Димка услышала фамилию — Закусилов. Бьет плетью направо и налево. Вокруг его разгоряченного коня кипит народ. Уже не защищаются, а норовят вырвать плеть. Вон уже остался один черенок. Закусилов бросил его, подался грудью вперед. Еще секунда — и выхватит у знаменосца древко… Но с обеих сторон взметнулись кулаки. Пристава сдернули с коня, и замелькали над ним палки.