Точка опоры, стр. 43
Дней через десяток пришло известие: груз благополучно доставлен в Киев. Некую толику его отправят в Питер.
А в августе Дементий готов перевезти не менее восьми пудов.
7
Друзья переслали из Парижа апрельскую книжку «Русского богатства». Уголок одной страницы был кем-то загнут. Там «Письмо в редакцию» В. Дадонова, настрочившего в прошлом году клеветническую статью об иваново-вознесенских рабочих: они, дескать, и пьяницы, и к знаниям равнодушны, и к самостоятельной деятельности неспособны, и солидарности у них нет, и к народному театру относятся индифферентно, и кооперативами не интересуются. Послушаешь такого мудреца — хуже российских рабочих нет никого на свете! В прошлом номере социал-демократ Сергей Шестернин достойно ответил народническому брехуну, словно борец в цирке, при всем честном народе положил на лопатки. Уличил, как шулера, передергивающего карты, — все цифры там подтасованы да перевраны. А уж Шестернин-то знает «Русский Манчестер», — несколько лет служил там городским судьей. Молодец! Но Дадонову хочется последнее слово оставить за собой.
«А ну-ка, ну-ка, — торопил себя Владимир Ильич. — Что он тут понаплел? Благочестивый либерал!»
Читал быстро, шелестели резко перевертываемые листы журнала.
— Опять дудит в свою народническую дуду. — Позвал жену. — Надюша, полюбуйся. Вот. Клеветник не унимается. Без стыда и зазрения совести утверждает, что «любовь к чтению среди рабочих в два с половиной раза меньше, чем среди крестьян». И редакция ему под стать: считает полемику законченной. — Хлопнул толстенным журналом по кромке стола. — Нет, шалите, господа! Закончить полемику так не в ваших силах. «Искра» не может пройти мимо этакого бесстыдства.
— Конечно, конечно, — Надежда взяла мужа за руку. — Только ты, Володя, не волнуйся.
— А ты сначала прочитай… Разве можно быть спокойным, когда клевещут на рабочих? Нет, мы этого так не оставим. Вот придет Юлий, придет Вера Ивановна — обсудим. Уверен — согласятся с нами. Нужна большая обстоятельная статья. И не откуда-нибудь — из «Русского Манчестера». От знатока рабочей жизни. Кому все там близко к сердцу. — Владимир указал глазами на папку с письмами. — Жаль, от Бабушкина что-то долгонько нет вестей.
— Всего недели две. Не больше. Помнишь, мы еще благодарили его за слова об «Искре».
— Да, да. Отзывы рабочих — важная нравственная поддержка. «Искру» в России уже успели полюбить, и мы обязаны заступиться за иванововознесенцев.
— Богдан — самый аккуратный из наших корреспондентов. Я думаю, скоро от него придет ответ.
— Не будем откладывать на завтра то, что необходимо сделать сегодня. И лучшего автора искать не надо. Главное — сам рабочий. Светлый ум. Пиши ему: ждем ответ на возмутительную статью Дадонова. Пусть достанет в библиотеке «Русское богатство», начиная с декабря прошлого года. Если нужно, может купить на наш счет. Особо пометь: очень важно было бы пометить в «Искре» опровержение этого вздора со стороны рабочего, знакомого с жизнью Иваново-Вознесенска.
Надежда уже набрасывала карандашом черновик письма, а Владимир еще раз перелистал журнал.
Когда Надежда принесла ему беловик, он, пробежав глазами половину письма, вдруг переспросил:
— Заметку? Нет, заметки явно мало. — Взял перо. — Нужен весомый ответ Дадонову, обстоятельный, боевой.
— Богдан сумеет.
— Вот и напишем: «Статью или заметку». Заметку — это в крайнем случае. И хорошо бы — в «Зарю». Статья рабочего в толстом научном партийном журнале — это было бы очень и очень важно. Ну, там посмотрим, когда получим. — И продолжал читать: — «…опровержение этого вздора со стороны рабочего…» Отлично. Но лучше будет, если мы усилим. — Под словом «рабочего» провел три жирные черты. — Вот так. «Ваши корреспонденции помещены». Хорошо! Всем корреспондентам, в особенности рабочим, будем всегда отвечать немедленно. Они же там ждут весточки с каждой почтой. Волнуются: подойдет ли заметка? Напечатают ли? И чего редакция ждет от них?
Возвращая письмо, сказал:
— Отправь самым надежным путем, чтобы ни в коем случае не затерялось. Да, надо дописать в конце: видел ли он наши новые номера? А самое главное — имеет ли он заработок? А то получается неловко: советуем купить пять номеров толстого журнала на наш счет, а у него там, может быть, и гроша за душой нет. Что он подумает о нас? Хороши редакторы! Если ответит, что перешел на нелегальное положение, пусть и не пытается искать работу. Это его свяжет. А он для нас, для партийной газеты, сама знаешь, очень полезен. Полезнее других, даже профессиональных революционеров. И мы с удовольствием, так и напиши — с удовольствием гарантируем ему тридцать рублей в месяц.
После ужина Владимир Ильич принялся за газеты. Елизавета Васильевна, покурив у открытого окна, легла спать. А Надежда подсела к маленькому столику на кухне и начала по-учительски ровным, спокойным и четким почерком переписывать для набора рукопись мужа. Чтобы не пропустить ни единой строчки, ни единой запятой, она передвигала линейку, а переписанные абзацы сверяла слово за словом. Она делала это увлеченно, как бывало в Шушенском, когда переписывала «Развитие капитализма в России». Ее волновало каждое меткое слово, и она говорила себе:
«Как это вовремя!.. Совершенно необходимо!.. И не только для нашего российского рабочего класса…»
В самом деле, идет международная схватка с крикливыми оппортунистами, требующими под флагом «свободы критики» марксизма решительного поворота от революционной социал-демократии к буржуазному социал-реформаторству. К примеру, во Франции восхваляемый Бернштейном Мильеран, министр-социалист в буржуазном правительстве, сидит за одним столом с генералом Галифе, палачом Парижской коммуны, и пленяет буржуазный мир приторно-сладкими речами о сотрудничестве классов. Это ли не измена марксизму?! Это ли не развращение социалистического сознания рабочих масс?! От революционного движения отвлекают мизерными реформами. А завтра, в самом деле, мильераны ринутся приветствовать русского царя, прослывшего героем виселиц, кнута и ссылки. Самодержец едет с визитом во Францию — просить золотой заем: на тюрьмы да на кандалы не хватает царской казны.
«Скорей бы закончил Володя брошюру…»
В окно ворвался ветер, шевельнул бумаги на столе. Надежда придавила листки утюгом, встала, чтобы закрыть окно. На улице уже приглушенно шелестели листья каштанов, словно там встряхивали мокрое белье. Руки и лицо осыпали мелкие капли косого дождя.
«Хорошо, что не поехали на лето в деревню!.. И у Володи подвинется работа…»
Слышно: он уже закрыл окно, ходит по комнате. Наверное, нашептывает фразу за фразой. Вот сейчас приткнется к столу и быстро-быстро запишет их… Вот скрипнул стул под ним…
Закрыв окно, Надежда поправила волосы, растрепанные ветром, и, вернувшись к столику, взяла лист и стала переписывать последний абзац первой подглавки:
«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки». — Надежда качнула головой. — Хорошо. — И снова уткнулась в рукопись. — «Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами и не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения». — Снова качнула головой: — Очень хорошо! — И продолжала переписывать: — «И вот некоторые из нас принимаются кричать: пойдемте в это болото! — а когда их начинают стыдить, они возражают: какие вы отсталые люди! и как вам не совестно отрицать за нами свободу звать вас на лучшую дорогу! — О да, господа, вы свободны не только звать, но и идти куда вам угодно, хотя бы в болото; мы находим даже, что ваше настоящее место именно в болоте, и мы готовы оказать вам посильное содействие к в а ш е м у переселению туда. Но только оставьте тогда наши руки, не хватайтесь за нас и не пачкайте великого слова свобода, потому что мы ведь тоже «свободны» идти, куда мы хотим, свободны бороться не только с болотом, но и с теми, кто поворачивает к болоту!»