Точка опоры, стр. 36

— Стало быть, ты успел разглядеть бандюг? — спросил городовой. — Словят их. Ты сумеешь опознать?

— Где там… Ночь-то вишь какая темнущая!

— А говоришь — мастеровые.

— Это я — по ихним кулакам. Как молоты!

В кабинете Зубатова Слепов повалился на стул. Долго не мог произнести ни слова, — перехватывало горло, плохо повиновались кровоточившие губы. Серей Васильевич обошел длинный стол, подал стакан с водой:

— Успокойтесь, Феофил Алексеевич! Будьте же мужчиной!

Постукивая тычком кулака по столу, про себя сказал:

«До чего же обнаглели! Под носом у обера! В двух шагах от Охраны!.. Давно такого не было… И куда смотрят полицейские, дрянные филиппы?! [11] Слюнтяи, сморчки!»

— Позвольте идти? — спросил городовой, успевший доложить о происшествии.

— Идите. И смотрите в оба.

— Сергей Васильевич… Батюшка! Что же это такое? — бормотал Слепов, приходя в себя. — Чистое смертоубийство!.. Они же могли… — Вспомнив о полученной субсидии, сунул руку в карман. — Портмонет при мне, слава те господи!.. Про деньги не спросили.

— Не за деньгами шли.

— Чую — по мою душу. Но я же невиноватый… Сергей Васильевич! — Слепов сложил ладонь к ладони, готов был встать на колени. — Скажите своим… Этим, как их?..

— Филерам, что ли? — у Зубатова покривились губы.

— Тем, которые выслеживают… Пусть походят за мной… И чтобы мастеровые видели…

— Чтобы вас посчитали за революционера?! — усмехнулся Зубатов; покручивая ус, опустился в кресло. — Пустая затея. И совершенно излишняя. Поймите, Слепов, положение теперь иное. Мы к вам на собрания ходим открыто, и вы по-прежнему открыто ходите к нам. Лучше среди дня. И скоро вся мастеровщина поймет: мы ей не враги, а первые заступники. Так мы выветрим блажь из неразумных голов — марксята потеряют всякое влияние… Вас отвезем сейчас к врачу.

— А деньги-то… — спохватился Слепов. — Афанасьев ждет.

— Поезжайте сначала к нему, потом — к врачу. Вылечит! Хоть на молодой бабе снова женить вас!

— Шутки-то шутками… — Слепов осторожно дотронулся пальцем до рта. — А зубы-то теперича…

— Зубы вам отремонтируют! Хотите — золотые поставят. И на поправку мы вам добавим деньжонок. — Поигрывая ключом, Сергей Васильевич направился к сейфу, по пути хлопнул Слепова по плечу. — Выше голову, дружище!

4

Выпроводив Слепова, Зубатов торопливо поправил галстук, обмотал шею клетчатым шелковым шарфом, надел касторовое пальто и велюровую шляпу. Если бы он носил бороду, в этом наряде его могли бы принять за профессора или респектабельного адвоката.

На ходу натягивая лайковые перчатки, он через проходной двор, которым пользовалась полиция, поспешил к Тверскому бульвару. На важное свидание шел пешком, — не хотел, чтобы кучер приметил его конспиративную квартиру. Шел не оглядываясь. Кого ему опасаться? Стреляют в Петербурге — то в министра просвещения, то в обер-прокурора святейшего Синода, а в Москве тихо: слеповы успели рассказать о его заботах. Он теперь не враг, а друг мастеровых. Заступник! Пусть так и думают. Вчера он, Сергей Зубатов, ломал молодые побеги через колено, а теперь будет постепенно сгибать в дугу.

Кое-где, надо признать, шевелятся новоявленные «герои», оголтелые головы. Замышляют сколотить свою партию социалистов-революционеров, собираются подражать покойнице «Народной воле». Их нетрудно будет переловить.

Главной же опасностью престола стали ортодоксальные марксята. Эти стрелять не будут, — вознамерились грозить устоям государства, а не отдельной личности. Вон в своей «Искре» осуждают террор. Они, видите ли, опираются на пресловутый пролетариат! А мы вырвем мастеровщину из-под их влияния, уведем на тихую дорожку. С божьей помощью. Разумные профессора да священники-златоусты помогут укрепить спокойствие и благоденствие.

Так думал Зубатов, направляясь к Малой Бронной. И шел быстро только потому, что этот тумак Слепов вынудил его, привыкшего к точности, задержаться в кабинете. Из-за него главную помощницу, многократно оказывавшую неоценимые услуги, заставил томиться в ожидании. Она там тревожится. Опять попросит врача прописать бром с валерианкой. И снотворные пилюли. А Мамочке волноваться вредно. Она все время ходит по острию ножа, и самый маленький ее просчет может погубить дело. Ее надобно беречь, — она одна стоит доброй тысячи филеров. Ее сам бог послал. Преданная престолу, Охране верная душа!

Федор Данилович Грулька, юркий и поджарый, как борзая, поджидал шефа. По-старчески дрожащими руками вымыл чайную посуду, вскипятил самовар.

В Охранном отделении его уже давно считали ветераном, и ему пора бы выйти на пенсию. Наградные, которыми его не обходили при каждой ликвидации крамольных организаций, он расходовал с толком — купил себе дом на Первой Мещанской. Но Сергей Васильевич сказал, что Охране трудно обходиться без его услуг. И вот он здесь, в небольшом домике на углу Сытинского переулка. По бумагам и для всех соседей он — хозяин. Заниматься проследками — не для его возраста. А жаль. Сколько он на своем беспокойном веку побегал по московским улицам! Да разве только по московским? И в Петербурге выслеживал, дрожал под дождем, под зимним ветром. И в Киев ездил старшим «летучего отряда» отборных филеров. И в Харьков. И в Екатеринбург. И в Баку. Исколесил в поездах, почитай, десятка три губерний. Даже в Уфу приходилось таскаться по пятам, подобно тени… Зато и «крестников» у него — не пересчитаешь! Одни — еще в камерах подследственных, другие — давно на каторге. Ссыльные да поселенцы где-нибудь в Якутке мотают сопли на кулак. И немало таких, кого уже черти поджаривают на адских кострах. Небось опомнились, немоляхи, ан поздно: отступился господь-батюшка. Он, Грулька, в родительский день помянул бы в церкви, — все ж были люди те грешники. А кого помянешь? Он-то знает их только по кличкам, которые сам давал при начале проследок. А у Сергея Васильевича имена да фамилии спрашивать неловко. Да и ни к чему. Бога забыли — пусть теперь казнятся, горят веки вечные.

А ему тут нехудо. И тепло! И Зубатов по-прежнему ценит его. Не хочется Сергею Васильевичу, чтобы еще кто-нибудь, кроме их двоих, видал здесь Мамочку. Дорожит ею. Она заслужила! А наградных-то ей перепадало, поди-ка, больше всей Охраны! Наверняка многие тысячи! А вот собственного дома голубушке завести нельзя, — все крамольники ударятся в подозрение: «Откуда такие деньги?» Выходит он, Грулька, в лучшем положении.

Осмотрев французскую этикетку на бутылке, принесенной Евстратием Медниковым ради сегодняшнего вечера, умело ввернул штопор и, держа бутылку между колен, с натугой выдернул пробку. Приятный хлопок порадовал слух. Широкими ноздрями втянул винный аромат и аппетитно прищелкнул языком:

«Амброзия!.. Такое, наверно, подают самому государю с государыней-матушкой!.. Вино у этих французов пахнет слаще причастия! — Проглотил слюну, почесал в аккуратно подстриженной сивой бородке, разделенной на две половинки. — И я сподоблюсь — останутся опивки немалые: пьяным-то им на улицу — неловко. Угощусь потом на сон грядущий!..»

Анна Егоровна Серебрякова, сидя в кресле, задумчиво барабанила пальцами по столу.

— Извините, Мамочка, за опоздание, — послышалось из прихожей, и Зубатов, слегка откидывая рукой плюшевую портьеру, заглянул в комнату. — Дела задержали.

Раздевшись, двумя пальцами поправил усы и, войдя, поцеловал холодную руку, пахнущую резкими духами.

— А почему мы нервничаем? Я полагал, коротаете время за пасьянсом.

— Карты забыла, Сергей Васильевич.

— Рановато вам на память жаловаться. — Зубатов сел в кресло, боком к столу, заложив ногу на ногу. — Ну-с, делитесь успехами. К Грачу ниточку нашли?

— Не удалось, Сергей Васильевич. — Анна Егоровна прижала руки к груди. — Уж больно он хитер. Никто из моих знакомых не знает к нему явки.

— Хитер, говорите? — На тонких губах начальника шевельнулась презрительная усмешка. — Нас не перехитрит!..