Точка опоры, стр. 163
— Извини… Но нельзя не полюбоваться…
Вокруг хижины стало светлее, за поляной прорисовались мохнатые ели. Костры на дальних горах стали постепенно угасать, зато по всему западному склону неба раскинулся павлиний хвост зари.
— Прелесть! — хлопнула руками Надежда, взглянула на восток. — А солнышка еще нет… Хорошо, что ты проснулся рано… И, знаешь, нам надо откуда-то, с перевала, что ли, посмотреть на восход солнца. Это же, может быть, раз в жизни…
— Непременно полюбуемся.
— Я нынче погрузилась в сон, словно камушек в воду. А ты как спал?
— Отлично! Такой ночи не было за все наше путешествие!
Во время завтрака Владимир рассказал обо всем, что передумал перед рассветом.
— Воло-одя! Ты опять… — укоризненно напомнила Надежда. И мило улыбнулась. — Неисправимый.
— Помню, помню, дорогая, — ответил улыбкой Владимир. — Вот теперь-то, когда все сложилось в голове, можно действительно ни о чем не думать.
— Свежо предание…
— Ты не волнуйся. Я выспался. И совершенно спокоен. Голова ясная, как сегодняшнее утро.
3
Лес остался позади. По крутому склону расстелились, словно коврики, мелкие кустарники с листочками не больше ногтя на мизинце. Между ними серебристыми нитями струились ручейки от сияющих под солнцем зернистых сугробов. Густой щетинкой пробивалась травка. Холодное царство эдельвейсов!
Владимир отбежал в сторону от тропы. Надежда беспокойно окликнула его:
— Володя, куда же ты?..
— Я недалеко… Одну минуту…
Найти бы цветок для Надюши. Хотя бы один-единственный. Говорят, встречаются редко. А тут, по соседству с большой дорогой, едва ли удастся. Но ведь выпадает же людям счастье…
— Володя, осторожнее там на скользких камнях…
Из-за аспидной скалистой вершины с белыми прожилками снега, ограждавшей перевал с востока, выглянуло солнышко, как бы теплым, мягким крылом погладило склон. И тотчас же на сухом пригорке выскочил из норы сурок, встал столбиком, огляделся и прозвенел сквозь оскаленные резцы зубов:
— Квик!.. Квик!..
Выскочил его сосед и радостно отозвался:
— Квик!..
— Надюша, посмотри! — крикнул Владимир. — Вон куда забрались забавные зверьки! Здороваются с солнцем!
— Может, тебя спрашивают: кто такой, откуда?
Сурки погладили лапками мордочки, как бы умываясь, и спокойно — их никто здесь не тронет! — побежали грызть стебельки сочной травки.
А эдельвейсы?.. Нет ни одного. Вероятно, еще рано для них. Не успели вырасти. Расцветут, быть может, только к концу августа. А они, Ульяновы, к тому времени уже вернутся на берега Женевского озера — совещание большевиков нельзя откладывать на осень. И надо готовиться к выпуску газеты.
Лавируя между кустов и камней, Владимир спустился к тропе, развел руками:
— Не посчастливилось… А так хотелось, чтобы ты засушила эдельвейс в томике Бедекера. На память!
— Не огорчайся, Володя. Как-нибудь в другой раз…
— Другого раза, пожалуй, не будет. Сама знаешь…
Да, она знает — революционное движение идет на подъем, терпению российских рабочих приходит конец, а за ними поднимется и деревенская беднота, и перед эмигрантами откроется путь-дорога домой. В Питер. Скорее бы! Третий съезд даст план действий…
Надежда забыла об уговоре не тревожить душу думами о политике. Но Владимир прервал ее короткое раздумье:
— Ну что же, вперед? Если ты не устала.
— Отдохнем там, — Надежда вскинула глаза к перевалу, — на верху хребта.
И они, поправив лямки рюкзаков и постукивая остриями альпенштоков, пошли к дороге.
Вот и перевал. С него, пробуждая новый восторг, открылось еще невиданное. На севере все долины и ущелья забиты облаками, словно свежим снегом, ослепительно сияющим под лучами солнца. На востоке и западе совсем близко стояли каменные стражи перевала. А в стороне от них облака были проколоты ледяными клыками высочайших вершин Европы. Особенно много их было на востоке. И гора перед горой будто хвалилась высотой и неповторимой яркостью красок. Вон сияет золотом как бы острие кинжала, устремленного в синее небо. А затененная сторона выглядит матовой чернью с тусклыми узорами серебра. Вон малиновый склон. Вон лиловый…
Припоминая страницы Бедекера, Ульяновы пытались угадать названия вершин. Ближняя к ним из самых высоких, надо думать, Алечгорн, а та, что подальше и левее первой, по всей вероятности, знаменитая Юнгфрау. Самая стройная. Где-то в Оберланде к ее подступам проложена новая дорога. Надо непременно воспользоваться ею. Нельзя же не взглянуть вблизи на строгую и гордую швейцарскую красавицу. В путеводителе перечислены смельчаки альпинисты, стремившиеся покорить ее. То была дерзновенная мечта многих, но лишь самым упорным, искусным и выносливым удавалось это. А несчастливчики находили себе могилу в снежных лавинах.
Вдруг обоим вспомнилось — давно не писали родным. В Киеве, несомненно, уже волнуются Мария Александровна и Маняша, в Саблине под Питером — Елизавета Васильевна. Ее успокаивает лишь то, что на даче она не одинока: там Марк Тимофеевич, успевший скрыться из Киева до ареста Ульяновых. Как только они, путешественники, дойдут до первого городка внизу, сразу же дадут знать о себе — отправят открытки с видами здешних гор.
С севера подул ветер, погнал ватные клочья облаков на перевал. Повеяло прохладой и сыростью. Теперь скорее вниз, вперед, в долину реки Кандер.
Владимир, перекинув альпеншток в левую руку, подхватил Надежду, и они, хотя и усталые, но радостные, двинулись вперед быстрым и легким шагом.
«Вперед, — застряло слово в голове Владимира Ильича. — Это ли не название для газеты? Хорошее слово! Лучшего и не надо. Вперед, к Третьему съезду! К нашей революции!»
— Володя, ты опять о чем-то задумался? — забеспокоилась Надежда, останавливая мужа.
Он рассказал.
— Ты прав, — живо и горячо отозвалась Надежда, — отличное название! Мне нравится.
— Думаю, что нашим друзьям, будущим членам редколлегии и сотрудникам, тоже понравится. А мне уже видится первая полоса: крупно — заглавие по-русски, сверху — мелко латынью. Те же три колонки, что и в «Искре». Помню, в Лейпциге у меня от великой радости дрожали руки, когда я с машины принял первый, еще влажноватый оттиск. Был декабрь девятисотого…
— И теперь хорошо бы в декабре…
— Да, к Новому году. Ни месяцем позже. И явится наша газета верной, последовательной и боевой наследницей, а главное — продолжательницей славного дела нашей старой «Искры». А ты снова будешь секретарем редакции, у тебя же большой опыт. Знаю, согласишься. — Владимир покрепче прижал к боку локоть жены. — Я очень рад и благодарен тебе за то, что мы отправились в это путешествие. Устали, конечно. Но это не в счет. Важно, что на досуге сложился такой…
Владимир Ильич умолк от неожиданного грохота. Обвал! Где-то недалеко. Из-за тумана не видно, что там низвергнулось с высокого обрыва. Скорее всего снежная лавина. Шумит уже где-то далеко внизу, как грозовой разряд, ушедший под землю.
Туман всколыхнулся, обволакивая их с ног до головы и закрывая небо.
Когда все утихло, снова пошли вниз, нащупывая дорогу ногами.
— Осторожнее, Володя, тут камни. Как ступеньки.
— Может, переждем в сторонке?
— В какой?.. Ничего же не видно. Не оступиться бы…
— Кто знает, сколько он тут продержится. Может еще сгуститься… А внизу, несомненно, светлее. Пойдем потихонечку. Вот так. Давай руку, шагай сюда. Тут надежно. Так. Еще шаг…
Сырой и промозглый ветер, набирая силу, гнал туман наверх, и вскоре внизу посветлело.
— А тучи-то… Посмотри! — вскинула голову Надежда. — Уже над нами!
— И дождя нет. Нам повезло.
Перед путниками открылась извилистая, манящая вниз Кандерская долина.
В каждом селении заходили на почту, спрашивали письма. Нет ли им чего-нибудь от Бонча? Или от Лепешинского. Покупали открытки с видами ближайших горных вершин и озер. На свободных уголках коротко писали родным приветы «от бродяг», сетовали на то, что давно нет от них вестей, спрашивали, здоровы ли они. О себе сообщали, что побывали в окрестностях Юнгфрау и теперь через Мейринген идут к Люцерну.