Точка опоры, стр. 120

— Ну что ж, — наморщил лоб Юлий Осипович, — он из тех, о которых ты писал в брошюре…

— Бабушкин стойкий марксист. Деловитый, энергичный, хороший конспиратор.

— Энергии ему не занимать… Я, пожалуй… — Мартов мялся потому, что сам не надоумился внести такое предложение. — Пожалуй, не буду возражать.

— Вот и отлично! Я уверен, что мы не ошиблись в выборе главного агента для Питера. Он сумеет там войти в комитет. Тогда будет обеспечена победа при выборе делегата на съезд.

— Не будем загадывать, — жестко заметил Мартов. — Они решат там сами. Питерцы политически взрослые.

Владимир Ильич кинул на него быстрый и недоуменно-пронизывающий взгляд. Какие питерцы? Они же разные. Кроме Вани есть еще Маня. А делегатом на съезд от Питера нам нужен, нам совершенно необходим такой человек, как Иван Бабушкин. Тогда победа будет за искровской линией.

Подумав так, Владимир Ильич сказал с легкой усмешкой:

— Сами-то, сами, но… не все с усами!

8

Прибыли беглецы, и в квартире Ульяновых стало так шумно, что Надежда Константиновна в одном из писем Ленгнику в Киев написала: «Сейчас у нас невероятное столпление народов, так что написать вообще не могу, напишу в следующий раз». Елизавета Васильевна с утра до вечера почти беспрерывно кипятила чай.

А в коммуне еще шумнее, и хозяин дома потребовал, чтобы жильцы освободили квартиру. Пришлось срочно подыскивать другое жилье.

Владимир Ильич часами разговаривал то с одним, то с другим. В особенности продолжительными были беседы с теми, кто горел желанием немедленно вернуться на родину. С ними шел разговор о явках и паролях. Надежда Константиновна давала им для переписки промежуточные адреса в России и за границей, записывала себе в тетрадь.

Папаша взялся создать искровский склад литературы в Швейцарии, Басовский обещал восстановить «путь Дементия» и вскоре отправил в Киев двенадцать пудов.

Беглецы рассказывали о Димке. Сидит она в женском корпусе Лукьяновки. Связь с ней поддерживали через надзирателей. Ей хотелось присоединиться к беглецам, но пробраться на двор мужского корпуса было невозможно. И Димка просила передать, что она все равно убежит, хотя реального плана у нее пока еще нет. Да и будет ли? После такого многолюдного побега режим в тюрьме стал строгим. Помощника смотрителя Сулиму отдали под суд.

Владимир Ильич всех расспрашивал об Аркадии. Ему отвечали: нет, в Лукьяновку Радченко не привозили.

Тем временем пришла радостная весть — Аркадий цел и зовется теперь Касьяном. Надежда Константиновна сообщила ему новые явки, новые промежуточные адреса для переписки и новый шифр.

С особой радостью Ульяновы встретили Грача и долго расспрашивали: его рассказы о москвичах, оказывавших содействие подпольщикам, могли пригодиться для Кожевниковой, которую они именовали Наташей, и для Глаши Окуловой.

Бауман любил искусство, восторгался Художественным театром и, рассказывая о новых спектаклях, о которых, правда, знал больше понаслышке, упомянул, что и там, среди актеров, у них есть надежные люди, которые в случае крайней нужды помогут укрыться от шпиков.

— У меня записан адрес артиста Василия Ивановича Качалова, — сказала Надежда Константиновна. — Мы уже кое-что посылали для передачи.

— Можно положиться, — сказал Бауман. — Надежный человек. И есть там одна актриса, связанная с подпольщиками, я передавал для нее «Искру».

— «Искру» в Художественный театр?! — живо, с огоньком в глазах, переспросил Владимир Ильич. — Это любопытно! Это очень важно, когда наше слово проникает даже в среду людей искусства! Расскажите, батенька, поподробнее.

— Передавал не столько для нее самой, сколько через нее для Горького.

— Вот это вдвойне, втройне интересно! Мне, между прочим, так и думалось: «Искра» должна найти отклик в сердце Горького. Так кто же эта актриса?

— Андреева. Мария Федоровна. Может, доводилось в печати встречать фамилию?

— Конечно, доводилось. И многократно. Из всех русских театров нам, — Владимир Ильич перекинул взгляд на жену, — более всего хотелось бы побывать в Художественном.

— Увы! — вздохнула Надежда. — Это будет возможно только после революции.

— Ничего, подождем, — улыбнулся Владимир Ильич и снова повернулся к Бауману: — Мы читали о большом успехе пьесы Горького «Мещане» — впервые вышел на сцену машинист паровоза! — Коснулся руки собеседника. — Мы немножко уклонились. Расскажите подробнее об Андреевой и ее окружении. Она вне подозрений? Шпики за ней не таскаются?

— Думаю, что не посмеют. Мария Федоровна вхожа, — Бауман, рассмеявшись, поправил усы, — во дворец великого князя, московского наместника, и его жена, сестра царицы, написала ее портрет!

— И такая актриса с нами! Феноменально! Главное — путь к Горькому. Вот о чем мы давно мечтали.

Владимир Ильич потер руки, встал, сделал несколько шагов в сторону открытой двери в соседнюю комнату и с неугасающей улыбкой на лице попросил:

— Елизавета Васильевна, нельзя ли нам ради такого случая еще по чашке горячего чая?

— Будет, будет чаек, — отозвалась Крупская, появляясь на пороге комнаты, и теплая улыбка разлилась по ее лицу. — Ради такого дела — с превеликим удовольствием! Я как раз свеженького заварила.

— Вот спасибо! А для этой чудесной женщины, — Владимир Ильич повернулся к Надежде, — и псевдоним готов: Фе-но-мен! Согласны? Так и запомним. А вы, Николай Эрнестович, при первой возможности скажите об этом Марии Федоровне. Такими людьми нужно дорожить. И беречь их.

Бабушкин принес свою довольно объемистую рукопись.

— Вот, — сказал, передавая Владимиру Ильичу из рук в руки, — до отъезда из Екатеринослава все описано.

— Отлично! А на продолжение бумаги не хватило?

— Бумага-то осталась. Но, — Бабушкин прижал правую руку к груди, — невмоготу мне здесь. Домой пора, сердце зовет.

— Понятно. Я бы тоже с большой радостью.

— Вам пока нельзя. А когда настанет последняя схватка, позовем. Власть брать для всего рабочего класса.

— Спасибо, Иван Васильевич! — Ленин рубанул воздух взмахом кулака. — Всем чертям назло, доживем до этого часа!

— Я тоже думаю, поборем царскую нечисть.

— Ну, а как будете зваться?

— Для вас в письмах по-женски, — Бабушкин прикрыл рукой усы, — Новицкой. Если нет другой такой?

— Нет, — подтвердила Надежда. — А что это вам припомнилась вдруг фамилия жандармского генерала Новицкого?

— Так уж вышло… Вроде сестры старого дьявола! А паспорток какой уж изладите.

— Есть один добрый. На имя страхового агента Шубенко. Из крестьян Полтавской губернии. Годится?

— Из крестьян — подойдет. Я и по-украински немного могу говорить.

— Только с уговором, господин Шубенко, — Ленин шутливо хлопнул его по плечу, — писать нам елико возможно чаще. А биографию себе на всякий случай за дорогу придумайте подробную.

Вечером, прочитав рукопись Бабушкина, Владимир Ильич сказал жене:

— Береги! Золотой он человек! Действует упорно и целеустремленно. Из таких рабочих-передовиков выкуются крупные партийные работники. Ты знаешь, либералы болтают, что наша партия будто бы «интеллигентская». Вот яркое доказательство — воссоздаем подлинно р а б о ч у ю марксистскую партию. Я очень рад, что он пожил здесь, у нас.

— Отдохнул немножко…

— Отдыхать он не умеет. Доказательство — эта рукопись. А важно то, что Плеханов увидел, какие люди составляют костяк нашей партии.

Через день Владимир Ильич проводил Бабушкина на вокзал. Крепко пожимая руку, задержал на нем жаркий взгляд.

— До скорого свидания! Надеюсь, будущей весной. Здесь же, в Европе.

Он не сомневался, что Иван Васильевич сумеет войти в Питерский комитет и приедет делегатом на Второй съезд партии.

Но жестокая, труднейшая судьба российского революционера сложилась иначе. Им не доведется больше вот так же горячо пожимать руки и смотреть в глаза друг другу.

Иван Васильевич изведает и суровые морозы Верхоянска, и радость вооруженного восстания, и восторг коротких дней торжества Читинского Совета рабочих, солдатских и казачьих депутатов. В январе 1908 года он повезет в поезде из Читы в Иркутск оружие восставшим рабочим и на станции Мысовая под именем Неизвестного погибнет от залпов карательной экспедиции барона Меллер-Закомельского.