Знамя Быка, стр. 36

V

Наконец настала полночь, час, когда факельная процессия должна была отправиться от Палаццо Пубблико, чтобы сопровождать герцога в знаменитую крепость Сиджизмондо Малатесты. В знак прощения Синибальди низко поклонился Чезаре Борджа, собираясь затем удалиться к своей рано покинувшей банкет супруге. Но герцог и слышать не хотел об этом. В самой изысканной манере он возносил благодарность небесам за то, что этой ночью удостоился чести приобрести нового друга.

— Только постигшее вас досадное недоразумение помогло нам так хорошо узнать друг друга. Простите меня, если я не в состоянии выразить все мое сожаление о случившемся.

Вновь пораженный оказанной ему честью, Синибальди лишь поклонился в ответ. А тем временем льстивый Капелло, парящий поблизости, словно ангел-хранитель, мурлыкал, ухмылялся и потирал свои пухлые белые руки, готовые написать новые непристойности, бесчестящие этого снисходительного герцога Валентино.

— Идемте, ваше превосходительство, — продолжал герцог. — Мы вместе поедем в крепость и там выпьем за то, чтобы наша следующая встреча, если Богу будет угодно, не замедлила состояться. Я не принимаю никаких возражений. Отказ я буду расценивать как выражение вашей обиды по поводу случившегося, и это глубоко опечалит меня. Идемте, принц. Нас ждут. Мессер Капелло, сопровождайте нас.

С этими словами он просунул руку, гибкую и твердую, как сталь, под руку Синибальди, и таким образом эта пара прошествовала через зал под приветственные возгласы выстроившихся придворных. Казалось, Чезаре хочет, чтобы Синибальди разделил с ним оказываемые ему почести, и Капелло, следовавший за ними по пятам, раздувался от гордости и удовлетворения, видя, как герцог Валентино столь подчеркнуто проявляет уважение к Светлейшей республике в лице ее чрезвычайного посла.

Они вместе вышли во двор, где красноватое пламя горевших факелов окрашивало пожелтевшие от старости стены палаццо в оранжевый цвет. Везде сновали слуги, толпясь около всадников, собирающихся садиться на лошадей, и дам, забирающихся в кареты.

Во дворе Чезаре и Синибальди были встречены двумя пажами герцога, державшими его шляпу и расшитый золотом плащ из тигровой шкуры — подарок турецкого султана Баязида. Этот плащ был не только чрезвычайно дорогим и бросающимся в глаза, но и весьма теплым, и, когда наступали холода, Чезаре любил облачаться в него.

Юный паж протянул герцогу его роскошный наряд, но тот внезапно повернулся к стоявшему рядом Синибальди.

— Синьор, в такую сырую ночь у вас нет плаща! — с глубокой озабоченностью в голосе воскликнул он.

— Слуга найдет мне плащ, ваше высочество, — ответил венецианец и обернулся к Капелло, собираясь попросить его позаботиться об этом.

— О, подождите, — остановил его Чезаре. Он взят тигровую накидку из рук пажа. — Раз вы лишились плаща, находясь в моих новых владениях, то позвольте мне возместить утрату и в знак уважения, которое я испытываю к вашему превосходительству и Светлейшей республике, преподнести вам этот скромный подарок.

Синибальди отпрянул на шаг, и, как рассказывал впоследствии один из пажей, на его лице отразился внезапный испуг. Пристально взглянув в глаза герцога, он уловил в них насмешку.

Синибальди был весьма ловким человеком, обладающим тонким умом и способностью быстро делать выводы. И теперь, услышав скрытый намек в тоне Чезаре Борджа и видя перед собой предлагаемый ему прекрасный подарок, он в ту же секунду все понял. Это было как вспышка молнии ночью.

Что тетерь он мог сделать, оказавшись в ловушке? Отказаться от предлагаемых почестей означало бы почти открытое признание своей вины, и это в той же степени грозило бы гибелью, как и плащ герцога, который станет мишенью для арбалета. И кроме того, отвергнуть подарок главы государства, каковым являлся герцог Валентино и Романьи, означает, что чрезвычайный посол наносит оскорбление дарящему, и не только от себя лично, но и от имени государства, которое он представляет.

Выхода не было. А герцог, все так же улыбаясь, стоял перед ним с протянутым плащом, который являлся для Синибальди самым настоящим саваном.

Мало того, потиравший от удовольствия руки и ухмылявшийся Капелло подлил масла в огонь.

— Прекрасный подарок, ваше высочество! — ворковал он. — Прекрасный подарок, достойный вашей щедрости. И честь, оказанная принцу Синибальди, будет сочтена Светлейшей республикой за честь, оказанную ей самой.

— Моим желанием было почтить заслуги обоих в равной степени, — рассмеялся Чезаре, и лишь Синибальди, чьи чувства от страха обострились, уловил жуткое значение его слов.

В глубине души он содрогался от страха, называя Капелло идиотом. Затем, вынужденный подчиниться, он воодушевил себя отсрочкой. Надежда вселила в него мужество. Он подумал, что после событий этой ночи заговорщики затаятся и отложат задуманное ими дело до более удобного момента. Тогда все может обойтись и Чезаре будет посрамлен.

За эту надежду он ухватился отчаянно и цепко. Он убедил себя, что был слишком поспешен в своих выводах. В конце концов, Чезаре не мог ничего знать наверняка, иначе герцог без колебаний прибегнул бы к более решительным мерам. Если, как надеялся Синибальди, этой ночью Раньери со своими друзьями воздержатся от нападения, Чезаре будет вынужден заключить, что его подозрения безосновательны.

Подобными рассуждениями принц Синибальди подбадривал себя, мало представляя себе изобретательность Борджа и не зная ничего о клятвенном обещании, данном Чезаре принцессе. К нему быстро вернулась уверенность. Отвечая лицемерием на лицемерие, он пробормотал несколько вежливых слов о своей глубокой благодарности и позволил не только накинуть себе на плечи плащ, но и надеть на голову бархатную шляпу с бобровой опушкой, также принадлежавшую Чезаре и врученную принцу под тем же предлогом, что и плащ. После этого он отдался на волю Провидения, подобно пловцу, который прекратил бороться с течением в надежде, что его вынесет на берег невредимым. В таком расположении духа он оседлал великолепного арабского скакуна, покрытого роскошной бархатной попоной — и конь, и попона были еще одним проявлением щедрости Чезаре.

А Капелло, облизывая от волнения кривящиеся в усмешке губы, уже начал сочинять первые фразы донесения Совету десяти [33] с описанием проявленного герцогом уважения Светлейшей республике.

Принц сидел в седле, а у его стремени стоял, подобно конюшему, сам герцог. Он взглянул на венецианца.

— Это очень резвый конь, синьор, — отходя от него, сказал Чезаре, — горячее импульсивное дитя пустыни. Но я прикажу лакеям все время находиться по бокам, на тот случай, если он проявит свой норов.

И вновь Синибальди понял значение этих заботливых фраз: ему давали понять, что избежать проверки не удастся.

Он поклонился в знак признательности за предупреждение, а герцог взял простой черный плащ и черную шляпу из рук пажа и сел на плохонькую лошаденку, позаимствованную у одного из конюхов.

И вот эта великолепная процессия выехала на улицы города, заполненные людьми, ожидавшими факельного шествия. Чтобы доставить жителям удовольствие, кавалькада, по бокам которой шли слуги с зажженными факелами, двигалась черепашьим шагом.

Ее встретили радостными и искренними восклицаниями, поскольку жители Римини видели в Чезаре Борджа освободителя от тирании Малатесты. Мудрость и терпимость герцога были всем известны, поэтому его и приветствовали, как избавителя.

«Герцог! Герцог! Герцог!» — гремели крики, и Синибальди был, пожалуй, единственным в кавалькаде, отметившим, что приветствия предназначались ему, люди смотрели на него, выделяющегося варварской роскошью одеяний Чезаре, и именно ему махали шапками. Действительно, мало кто среди зевак догадывался, что высокий человек в мантии из тигровой шкуры и бархатной шляпе с бобровой опушкой, едущий на богато убранной лошади и превосходящий великолепием всех остальных, не был герцогом Валентино; и еще меньше было тех, кто обратил внимание на всадника в черном плаще и черной шляпе, ехавшего в нескольких шагах позади, рядом с венецианским послом.