Лев на лужайке, стр. 70

— Молодцы промышленники! Меня наверху захвалили. — И легко засмеялся.

После такой фразы Главного я начал понемногу собирать вещички, чтобы оперативно занять место Ильи Гридасова, причем схема возвышения была, на мой и теперешний взгляд, не только необходимой, но и справедливой. Некто спрашивает:

— Что случилось с «Зарей»? Она превосходно освещает вопросы научно-технической революции.

— Дело в заместителе Гридасова.

— А! Вы говорите о Ваганове?

— Прекрасный журналист!

— Так надо приглядеться к нему да помараковать о месте для Гридасова…

Ко мне присматривались полтора месяца; место для Ильи Гридасова нашел Никита Петрович Одинцов, вернее — его помощник Михаил Владленович Рощин, который в моем повествовании, наверное, будет еще назван. Я все забываю сказать, что по невероятной случайности мы с Никитой Петровичем шагали вперед и вверх почти одновременно…

Прежде чем стать редактором отдела промышленности и членом редколлегии «Зари», я поставил одно условие — включить в штат отдела заведующего промышленным отделом Черногорского обкома Анатолия Вениаминовича Покровова. Мою просьбу выполнили, и значит, освещение в газете экологических проблем было в надежных руках. Возвышая меня до членов редколлегии, Главный сказал всего два слова:

— Оглядывайтесь вперед!

V

Моя жизнь сложилась бы наверняка по-другому, если бы не жена Вера. Она мне наконец поверила, а я старался не давать поводов для ревности. Успокаивало ее то, что муж работал почти сутками. Так Вера постепенно привыкла к мысли, что на белом свете нет ничего важнее газеты, а редакторский пост — самый важный, почетный. Короче, Вера уже и не пыталась остановить меня в сумасшедшем стремлении вперед и вверх, а если и пыталась, то это не выходило за рамки: «Береги себя, не забывай обедать, не сиди над работой ночами…» Я ее слушал и довольно грустно думал, что не может быть свободен тот, кто угнетает другого. Жена только лопотала насчет «не забывай обедать», а с другой стороны — с судейским свистком в руках кричала: «Шайбу, шайбу, шайбу!» — Нелли Озерова, накачивая честолюбием, которого у меня самого хватило бы на троих.

Эх, если бы кто-нибудь решился щелкнуть перед моим носом кнутом!

У Веры было одно качество, редкое в наш стремительный век: она умела слушать. Удобно садилась на кухонную табуретку, руками подпирала подбородок, а я ел яичницу и ораторствовал, сам задавая вопросы, сам же и отвечая на них.

— Если я не ошибаюсь, у человека четыре органа чувств: зрение, слух, осязание, обоняние? Так вот, мое окружение половиной этих органов не обладает. Самое сильное у них — обоняние — чувствуют, что откуда-то попахивает дымком, а откуда, при отсутствии зрения и слуха, естественно, понять не могут. Ей-богу, у дождевого червя больше чутья, чем, скажем, у Гридасова… Нет, ты мне ответь, почему они ничего не замечают?.. А я тебе скажу, почему они ничего не замечают. Они не допускают и мысли, что Никита Ваганов может стать главным редактором. Как это тебе нравится? Тебе это безумно нравится! А теперь айда спать: почти два часа ночи!

Или вот так:

— Давай разберемся в том, что такое карьеризм? Вспомним друга твоего отца Олега Олеговича Прончатова, который жестко формулирует: «Карьерист — это тот человек, который хочет занять место, не принадлежащее ему по праву компетенции!» Не дюж — не берись за гуж. А что написано на лозунге социализма: «От каждого по его способностям, каждому — по его труду!» Вот я и хочу исчерпать все свои способности… Ну, скажи, хорошо ли это, когда летчик-истребитель возит воздушную почту? Не-хо-ро-шо!

— Ты так кричишь по ночам, уж так кричишь…

— Вот! Это я вижу во сне, что не стану главным редактором… Я-то знаю, что стану им, но это дурацкое подсознапие… Э, черт, обжегся!… Ну а с нашим потомством все то же: «Костик огорчает, Валюнька — радует?» Вообще-то пора сына называть Костей. Какой-то, понимаешь, слюнявый детский сад!

Вера рассказывала о безобразиях в ее школе, а потом — какие у нее замечательные дети. «Костик, виновата, Костя всю неделю вел себя хорошо, но ничего есть не желает: перешел на мороженое! Что? Деньги ему все дают: я, ты, дедушка и бабушка…»

Вот так примерно мы и беседовали с Верой во время моего позднего ужина и спать шли всегда дружными, спокойными, родственными… Нелли Озеровой я уже давно не рассказывал обо всем, скрывал добрую половину моих дел и мыслей: «Любимая, но все равно чужая, черт побери!» Например, Нелька вся менялась в присутствии роскошного, большого, неторопливого, поджарого, но широкого в плечах Александра Николаевича Несадова…

В постели мы с Верой всегда продолжали разговор о сыне. Вырастал, а скорее всего уже вырос, лжец, барин, забияка и воришка, но такой, стервец, умный и ловкий, имеющий к каждому из нас свой ключик. Мне, если приходилось вмешиваться, он говорил с грустинкой:

— Ах, папа, ты ведь совсем не занимался моим воспитанием!

Матери:

— Мама, я все равно испорченный, займись лучше своей Валюнькой.

Деду:

— У тебя была тяжелая молодость… Дай полтинник!

Бабушке:

— Бабуль, бабуль, ты читай, читай, я сам возьму рубль.

Этот маленький сквернавец прекрасно вел себя в школе, если не считать пропусков, а не являлся он на занятия не меньше двух раз в неделю — что он делал, где был, никто не знает…

Как бы мы поздно ни уснули, утром, до моего пробуждения, Вера успевала приготовить завтрак, переодеться. Благополучное, дружное, крепкое семейство!

В кромешной темноте спальни, когда мы лежали в спокойном объятии, я рассказал Вере об исходе Гридасова.

… Он в мой кабинет вошел заметно взволнованный, но бодрый; сел, раза два внимательно взглянул на меня, проговорил:

— А ведь, по сути, Никита, ты выжил меня из газеты?

Я поднялся, сказал:

— Ай, брось эти фокусы, Илюша. Не тебя я выжил из газеты, а ты изжил себя в газете. Сам же искал журнал…

Невидимая в темноте, Вера сказала сердито:

— Ишь какой! В хорошем очерке разобраться не может, а считает, что ты его выжил из редакции! Слушай, а что это значит для нас — член редколлегии?

Я улыбнулся в черный потолок.

— Это меняет нашу жизнь, Вера! Во-первых, зарплата увеличивается, но это не все: мы будем получать особый «паек». Что это такое? Узнаешь, когда в первый раз получишь.

Я лежал почти счастливый. Каким надо быть чистым человеком, чтобы прожить годы в столице, принимать участие в редакционных празднествах, иметь двух приятельниц из журналистского мира и… не знать, что такое «паек».

Я сказал:

— Ну, мать моя, а к Новому году ты получишь подарок так подарок!

Вера не спросила, какой подарок…

… Чем ближе я буду к «деревянному костюму», тем чаще я буду любить жену и приближаться к ней. Наверное, нас бы ожидала старость, спокойная, уже без Нелли Озеровой — этого дополнительного движка моего стремления вперед и вверх…

— Ну, мать, пора и баиньки!

Снился мне, естественно, Илья Гридасов. Шли мы с ним по бесконечной липовой аллее, разговаривали о футболе, в котором я ни черта не разбирался, а он был докой и как-то вдруг исчез — вместо него шагал крупными шагами мой Костя и говорил обидное:

«Ты бы не лез в футбольные дела, если никогда не смотришь футбол. Ну, скажи, есть у тебя, папа, свободное время, чтобы смотреть футбол?» — «А я читаю про футбол!» — «Не ври, папка! Ты читаешь только свою „Зарю“, а ребята говорят, что она про футбол пишет фигово!» Я страшно обиделся: «А ты-то сам читаешь „Зарю“?» Он даже остановился: «Ты, папа, какой-то странный! Буду я читать твою „Зарю“, если из-за нее я тебя месяцами не вижу!» Он страстно сжал кулаки: «Да будь у меня бомба — белые тапочки напяливали бы на твою „Зарю“…» Наверное, этот сон относился к числу кошмарных, если я проснулся. Бомбу под «Зарю» — как же любил Костя меня, если вынашивал мечту об уничтожении газеты!