Игорь Саввович, стр. 16
Прончатов неторопливо поднялся, подойдя к окну, уперся лбом в стекло – известная, знакомая всем, любимая прончатовская поза. Хорош до зависти!
– Вот чего я хочу, подружки! – глядя на него, бабьим голосом проговорила Неля. – Прончатов, хочу от тебя ребенка! Стань отцом, и забудь об этом навсегда!
Прончатов обернулся, зло спросил:
– Кого заказываете? Мальчика, девочку?
– Естественно, девочку!
Прончатов снова прочно уперся лбом в оконное стекло, и опять огромную гостиную наполнила скучная, серая, шероховатая тишина – ни звука, ни движения. А в комнате сидели интеллектуалы и эрудиты, здоровяки и смельчаки, много ездившие по свету люди, в полном расцвете сил и ума, лишенные ханжества и предрассудков. Завести бы увлекательную беседу, послушать, как Маргарита Васильевна Хвощ побывала в Норвегии, что видела, слышала, или разговорить Нелю, вернувшуюся неделю назад из Франции, где советские швейники изучали опыт знаменитых французских фирм. Тот же суетливый и пошловатый мышиный жеребчик Володечка Лиминский, обладающий фантастической памятью, знал добрую сотню умных, тонких анекдотов, так как на самом деле, в трестовских стенах и дома, был другим человеком. Он делался идиотом только в том случае, когда коллекционировал женщин.
– Хотите кофе? – глядя в окно, спросил Прончатов. – По штату положено…
– Хочу! Идея! – внезапно раздался голос позабытого полковника Митрия Микитича.
Потирая руки, откровенно довольный собой, полученной для кого-то путевкой, он подошел к столу, хитро прищурился – не хотел продешевить, выбирая еду.
– Люблю, грешный! – сказал полковник, смачно засовывая в рот кусок семги. – Где же кофе?
Мягкой, славной, неотразимой улыбкой цвело его круглое лицо, розовое и щекастое; сияли замечательные голубые глаза, которые выдержали бы пошлое сравнение с васильками. Пятьдесят два года прожил на этой теплой и круглой земле полковник Сиротин, трижды был ранен, умирая, четыре дня прятался на мызе в Польше; три дня над его головой разговаривали немцы, нашли, упрятали в лагеря, били и приговорили к расстрелу за побег, но он чудом выжил; казалось, должен был смотреть на мир хмуро и зло, однако хорошо, доброкачественно, по-русски был устроен Митрий Микитич – не оставили страдания ни одной горькой морщинки на его лунообразном лице коренного сибиряка, чалдона, рыбака и охотника.
– Где кофе, спрашиваю? – грозно повторил полковник. – Ну?!
– Кто хочет кофе, тот варит кофе, – сказала Неля. – Ты большой человек, Сиротин!
– Не задирайся, Нелька! – ласково ответил Митрий Микитич. – Еще будешь ползать на коленях: «Достань, родной, веретенное масло!»
Полковник Дмитрий Никитич Сиротин, как острили в городе, делал бескорыстное добро в стоячем, сидячем, лежачем и висячем положении. Не надеясь даже на спасибо, порой с риском для себя, всегда за счет личного отдыха и даже работы, он трудолюбивой пчелкой занимался делами знакомых, малознакомых и просто незнакомых людей. Полковник жил много лет в малогабаритной квартире из трех комнат, помещаясь в ней с женой, тремя детьми и тещей, а доставал четырехкомнатную квартиру некоему полузнакомому доценту на трех человек; жена полковника Нина ходила в старенькой цигейковой шубе, а муж-полковник выбивал сверхмодную дубленку сестре соседа по дому; полковник все время кого-то прописывал, устраивал в институты, доставал шифер, выручал проштрафившегося шофера-любителя. Он совсем не думал о себе, этот Димка Сиротин, и однажды при Игоре Саввовиче, пять лет дружившем с полковником, Нина, жена полковника, разбушевалась: «Хоть спать-то спокойно я имею право? Я тебя, Игорь, спрашиваю: спать я могу? А ему звонят всю ночь!»
– Где кофеварка? – голосом хорошо отдохнувшего человека спросил полковник Митрий Микитич. – Олег, где электрическая кофеварка, которую я тебе достал для длительных командировок? Гони! Заварю кофе…
– Не надо кофе, – резко сказала Рита. – И вообще спать пора!
– Идея! – подумав, сказала Неля. – У меня в девять пятнадцать деловое рандеву… Лиминский, убери лапы, хочешь получить по физиономии?
Блондинка Наташа по-прежнему задумчиво ковыряла вилкой осетровый хвост. Она, казалось, решала какой-то заковыристый, но не очень важный вопрос.
Женщина
Промчавшись по улице Декабристов на невозможной скорости, Неля остановила новенькие «Жигули» возле высокого мрачного дома. Не оборачиваясь к сидящим позади Рите и Игорю Саввовичу, не вынимая изо рта сигарету, она спросила в пространство:
– Правильно?
Игорь Саввович и Рита, сонные и вялые, полулежали на заднем сиденье, разделенные опущенным подлокотником, – барским удобством модели «Жигули-203-люкс». На светящихся часах приборной панели стрелки едва приближались к часу ночи, радиоприемник на средней волне повторял программу «С добрым утром!» – острили насчет рассеянных советских профессоров и польских бюрократов.
– Хорошо работает мотор! – одобрительно сказал Игорь Саввович. – Повезло тебе, знаешь ли…
В мрачном и высоком доме с очень удобными квартирами жила начальник планово-экономического отдела треста Ромсксплав Маргарита Васильевна Хвощ, и, пока шел разговор об удачном моторе, она в боковое окно разглядывала здание, чтобы, наверное, по числу освещенных окон определить, спит или не спит лифтерша, а может быть, ничего не вычисляла.
– Правильно? – еще бесстрастнее повторила Неля. – Я ничего в мар-ш-ру-те не перепутала?
Рита села прямо, смотрела в затылок Нели. Все это делалось так, словно Игоря Саввовича в «Жигулях» не было, и он, оставленный в покое, тихонечко думал о своем. Ночь, трехчасовое засыпание – вот что сейчас самое страшное на белом свете! Светланы нет дома, ночует у родителей, во всех трех комнатах слышно, как щелкает и начинает гадливо жужжать кухонный холодильник; за окнами спальни горят неоновые буквы вывески «Химчистка», все стены и потолок поэтому по-павлиньи окрашены отблеском неона, иногда по переулку бредет поздний пьяница – шаркает ногами и временами останавливается, чтобы сохранить равновесие. Придется осторожно, без лишних движений улечься, повернуться спиной к разноцветному окну, замереть в спасительной неподвижности…
– Решайте, дети! – весело и насмешливо сказала Неля. – Хочу спать – скулы ломит. Ну, ребятишки!
И так зевнула, что послышался хруст; зевок получился такой полновесный, что Игорь Саввович немедленно тоже зевнул, а Рита это сделала двумя-тремя секундами позже. Они переглянулись, помолчали и заговорщически улыбнулись, словно сказали друг другу: «Бывает!»
– Приглашаешь? – легко спросил Игорь Саввович.
– Хочешь, пошли…
Неля ласково помахала рукой:
– Будьте умочками, дети.
Придерживая локтем сумочку, Рита стояла на тротуаре, ярко и театрально освещенная луной и фонарем – женщина, пожалуй, более красивая, чем было принято в конце двадцатого века, когда в сытости красивые дети стали рождаться сотнями и тысячами. Рита почему-то, старательно улыбаясь, вопросительно смотрела себе под ноги. Игорь Саввович неторопливо приблизился, стал смотреть тоже в землю, то есть туда, куда глядела Рита. Ага! На асфальте лежала крупная монета – пятак, от лунного света казавшийся серебряным.
– «Орлом» вниз! – сказала Рита. – Пошли!
– Пошли! А это не полтинник?
– Пятак.
Разговаривая, они уже неторопливо, в трех метрах друг от друга шли к подъезду. Рита первой поднялась на четыре ступеньки, остановилась, чтобы Игорь Саввович догнал, и в широкие двери они вошли одновременно – неторопливые, утомленные и одинаково нарядные. Лифтерша, согласно закону подлости, могущественному, как закон всемирного тяготения, не дремала, как хотелось бы, а, напротив, бодренько и бдительно сидела на белой больничной табуретке. Она торопливо встала, нахмурилась, сделала руки, представьте, по швам, морщины могущества прорезались возле губ. Игорь Саввович сердито дернул бровью, но, приглядевшись к пожилой кособокой женщине и узнав ее, развеселился. Лифтерша потому и держалась с солдатской бравостью, что в пришедших узнала Маргариту Васильевну Хвощ и Игоря Саввовича Гольцова – зятя первого заместителя председателя облисполкома.