Год мертвой змеи, стр. 91

— Ну что твои? — спросил он Виктора Семёнова, комэска-3, до сих пор сидящего над картами с карандашом в зубах. Это был единственный комэск в полку, имевший звание майора.

— Ничего… — блеклым голосом отозвался тот. — Готовы, вроде. Но настроение у всех скачет. То «Всех на тряпки порвем. Где вы, суки?!», а то «Что-то мне грудь давит…». Как новички, ей-богу.

— Не новички, — подтвердил Олег. — Но мои почти так же. Ладно. Небо покажет.

— Да, — кивнул комэск. — Это так. Всегда так было, и всегда будет…

— Еще раз пройдемся? — предложил ему Олег, кивнув на разложенную карту, наискосок прочерченную твердыми карандашными линиями — план на завтра и на то же четвертое число. Положенные набок незавершенные восьмерки обозначали зоны барражирования — как над Йонгдьжином, так и в море в двух десятках километров от него. В последнем случае это была условность: с какой бы черепашьей скоростью ни полз корейский сторожевик, фотография которого заставила бывшего морского летчика и кавалера ордена Ушакова 2-й степени брезгливо сморщиться, он не будет стоять на месте. Отсюда — вычерченные азимуты на несколько непрерывно работающих радиомаяков становились почти бесполезны.

— Спасибо, — согласился капитан. — Надо, наверное. Минут десять или пятнадцать — и все, ладно?

Через двадцать минут пришел командир полка — довольный, злой, со щеками, пылающими от мороза: проверял охрану аэродрома. Помня, что новые самолеты могут привлечь внимание слишком многих — в том числе и базирующихся на это же поле китайцев, майор выгнал к самолетам всех бойцов ИАС [86] и БАТО, кто не был занят собственно техническим обслуживанием истребителей и летного поля.

Вдобавок к караулам зенитчиков он создал достаточно плотный внутренний периметр противодиверсионной обороны. «Большой», то есть внешний, был в Аньдуне постоянным, его основу составляли китайские бойцы, — но в последние дни их усилили еще и дополнительно. Командир пополнения, явившись представиться утром, произвел весьма благоприятное впечатление на всех, кроме военпереводчика. У китайского офицера, невысокого крепыша с неожиданно ярко-рыжим цветом волос, не хватало половины передних зубов, выбитых то ли пулей, то ли ударом вражеского приклада, и переводить его речь было тому, наверное, не в радость.

— Спать, — приказал командир полка всем офицерам, кто еще работал, пытаясь доделать никогда не кончающиеся мелочи, относящиеся к висящему над всеми завтрашнему дню. — Всем спать, подъем отменен не будет. Кто знает, когда завтра уснем, ребята…

Олег едва не сплюнул на пол, раздосадованный оговоркой командира. Майор Скребо, стоящий за его правым плечом со сложенной картой в руках, владел собой чуть хуже и поэтому грязно и с чувством выругался, отгоняя неудачу. Примерно также, только пооднообразнее, ругался командир китайского авиаполка — явно старавшийся, чтобы они с Владленом чувствовали себя, как дома.

Похоже, спать не хотелось никому, но это значения не имело. Сон — это тоже вид топлива для людей.

Ни один нормальный боевой летчик не бреется утром. В умывальной душевой комнаты, где горячая вода имелась круглосуточно, у висящего на стене надтреснутого зеркала столкнулись сразу трое майоров, включая командира 3-й эскадрильи, а также подполковник Лисицын.

— Удачи нам всем, — негромко произнес Олег, оказавшийся последним в очереди. Глядя в зеркало, он провел по тщательно выбритому лицу мокрой пятерней и с чувством стряхнул холодные капли на пол, в сторону.

Ну, вот и все на сегодня. Перед тем как войти в затемненную комнату, наполненную дыханием нескольких спящих мужчин, Олег посмотрел на часы. Стрелки показывали без одной минуты полночь.

Узел 6.2

2—3 марта 1953 года

День был паршивым с самого начала. Дело было даже не в жестоком осте, гнавшем по морю тяжелые волны, украшенные пенными гребешками, — ходившего в Атлантику моряка ветром не удивишь. Дело было в том поганом предчувствии, которое мучило Алексея с самого утра. Поставленные командованием задачи не подлежали обсуждению, но вот почему корейцы не способны защитить свой единственный на этом побережье минный заградитель специальной постройки от способного угробить его похода, не имеющего отношения к прямому назначению корабля, он искренне не понимал.

Флаг-минер обладал достаточно высоким рангом, чтобы выйти на командующего ВМФ KНA напрямую — в конце концов, флот у КНДР был настолько микроскопическим, что каждую лохань требовалось беречь, как зеницу ока, но ничего не произошло. Флагманский минер, благосклонно напутствовав военсоветника Вдового, укатил в Пхеньян на второй день после успешной операции — то есть похода, закончившегося благополучным возвращением минзага в Йонгдьжин. Алексей и переводчик Ли остались, и состоявшаяся в ночь с 24 на 25 февраля следующая оборонительная минная постановка прошла так же без сучка, без задоринки. Результатом этих двух боевых выходов стало 28 выставленных на коммуникациях мин, причем командир минзага ни капли не сомневался, что драгоценные «КБ» были выставлены им в нужных точках и с абсолютно верными установками глубин.

К утру 26 февраля пришедшая в Йонгдьжин баржа доставила первую порцию давно обещанных минных защитников, и в третий боевой поход «Кёнсан-Намдо» (это название советский военсоветник все-таки сумел заставить себя запомнить) взял их все. Алексей надеялся, что походы, каждый из которых стоил ему, остававшемуся на берегу, года жизни, имеют какой-то смысл, что американцы и лисынмановцы теряют на выставленных минах баржи, что появившиеся в этих водах минные защитники осложняют их траление — но точно ничего известно не было. Увы, в минной войне это нормально.

В столовой ВМБ Йонгдьжин, такой же совместной для комсостава и матросов, как и поразившая в свое время его воображение столовая в Нампхо, висел красочный плакат «Гибель тральщика интервентов» с крупным блоком текста. Изнывая от напряжения в ожидании возвращения «Кёнсан-Намдо» из третьего похода, Алексей заставил Ли перевести ему текст с начала и до конца и остался разочарованным. В тексте было слишком много деталей для того, чтобы он был правдой: в то, что на «Магпи» (как изображенный тральщик назывался, судя по названию, жирно выписанному на его пылающем борту латинским шрифтом) американцы могли потерять почти две трети экипажа, он почему-то не слишком поверил. Плакат был старым, а на заре этой войны корейцы не слишком утруждали себя доказательствами: присвоение в 1950 году первого в корейском флоте звания Героя Корейской Народно-Демократической Республики командиру отряда «морских охотников», якобы потопивших в одном бою аж два американских эсминца, широко освещавшееся в советских газетах, не вызвала на советском флоте ничего, кроме усмешек. Чем может «морской охотник» потопить или даже повредить эсминец? Передовой марксистско-ленинской философей? Беззаветной преданностью делу освобождения юга страны от иноземных захватчиков и их приспешников, предателей-лисынмановцев? Этого, к сожалению, мало — а то бы дно вокруг корейских берегов давно стало бы звенящим от обилия мертвых стальных остовов вражеских кораблей.

— Товарищ военный советник…

Угу, это товарищ Ли. После того, как Алексей утром огрызнулся на него несколько раз подряд, переводчик разумно куда-то делся и появился только к середине дня, когда капитан-лейтенант советских ВМФ Вдовый был по локоть вымазан неотмываемой с кожи зимней оружейной смазкой и уже почти дословно понимал, что ему говорит такой же измазанный матрос-кореец, с которым они на двоих перебирали механику 45-миллиметрового полуавтомата. В качестве зенитной пушки этот полуавтомат, представляющий собой развитие танкового орудия, был полным убожеством. В советском флоте он, за редкими исключениями, вроде старых и учебных подводных лодок, вооруженных ледоколов и нескольких не выведенных еще из состава флота импровизированных сторожевиков, уже повсеместно снимался с кораблей, но для Кореи он был почти неплох.