Год мертвой змеи, стр. 21

Продолжая улыбаться, щурясь от морозного ветра, Алексей вышел из стиснутой осыпающимися щебеночными холмами лощины на пригорок, с которого открывался вид на гавань. Ветер ударил ему в ноги, подкинув кверху короткие полы бушлата — как Алексей называл выданную ему еще в Пекине утепленную матерчатую куртку. Ему пришлось на мгновение зажмуриться, чтобы дать проскочить порыву пахнущего льдом воздуха, ощупывающего стянутое гримасой лицо. Открыв глаза, Алексей поморгал, расталкивая ресницами налипшие на них снежинки, и поискал взглядом «Вымпел № 4» на том месте, откуда он вышел в море сегодняшней ночью. Там корабля не оказалось, и несколько следующих заполненных надеждой секунд Алексей шарил глазами по закоулкам несложного лабиринта причалов, мостков и отдельных вбитых в дно свай, надеясь увидеть простой серый силуэт кунгаса.

Минуту спустя, расстегнув одну из пуговиц, он засунул правую руку под куртку и начал массировать себе грудь, одновременно спускаясь вниз по тропке и размышляя, кого из стоящих на причале одиноких, сгорбленных от холода матросов, можно будет послать за переводчиком пъяй-чанг Ли, то есть командиром взвода Ли, туда, откуда он сам сейчас пришел. Шагая, уже вынув руку из-под шинели, чтобы не дать корейцам заметить то, как он растирает свою кожу, Алексей вернул себе суровое и уверенное выражение лица и еще успел подумать, что передовая военно-морская база ВМС КНА Соганг, конечно же, почти ничего не представляла из себя даже вчера. Но сегодня, лишь несколько часов спустя, все стало еще хуже. Минный заградитель не вернулся. И, скорее всего, не вернется уже никогда.

Узел 3.1

4—5 февраля 1953 года

Летчики 913-го истребительного авиаполка сидели на обрубках бревен вокруг угасающего костра, негромко и расслабленно переговариваясь между собой. Было уже около девяти вечера, но погода сегодня оказалась на редкость мягкая — три или четыре градуса мороза, и в двух метрах от огня было уже не холодно.

Олег обратил внимание, что вокруг него собралась сплошная молодежь: ни одного комэска и ни одного старшего офицера из штаба полка рядом не оказалось. Максимум — командиры звеньев. Трепались о боях, о ходе то угасающей, то снова вспыхивающей войны. Переваривали беспочвенные, по мнению большинства, слухи о том, что корпусу в течение ближайшего месяца якобы обещали добавить еще одну готовящуюся в Китае истребительную авиадивизию, пусть даже двухполкового состава. Впрочем, их заслуженному 64-му истребительному авиакорпусу, воюющему третий год то одной, то двумя, то тремя дивизиями с несколькими отдельными полками, обещали это уже давно — по крайней мере, с тех пор, как на китайские аэродромы Мукден и Аньшань прибыл их полк. С конца января полк был уже в «первой линии», перебазировавшись на Аньдун.

На самом деле количество действующих самолетов прямо ограничивалось пропускной способностью маньчжурских аэродромов, поэтому к таким разговорам летчики более или менее привыкли и вели их уже почти спокойно. Истребительному авиакорпусу, в состав которого входили их дивизия и их полк, ставилась достаточно ограниченная задача: добиться тактического господства в воздухе на сравнительно узком участке, включающем юг Китая и север территории КНДР. А заставить врагов обратить на себя серьезное, на пределе напряжения сил, внимание можно было и тремя полностью развернутыми авиадивизиями. Тем более что их прямо поддерживали четыре китайские и одна корейская авиадивизии со своими десятью полками. Начавшие оказывать хоть сколько-нибудь заметное влияние на ход воздушной войны лишь в течение самых последних месяцев, они так и не стали корпусу «братьями но оружию», и отношение к ним было «разное» — как разными были и задачи, и командование.

Сидящие рядом с Олегом два молодых офицера обратились к нему с каким-то несложным вопросом о береговой черте, и начальнику штурманской службы полка пришлось отвлечься от пляски языков огня над рассыпающимися уже в отдельные угли поленьями, перечисляя впечатавшиеся ему в память ориентиры на сотню километров к югу от линии фронта, куда корпусу все равно никогда не придется летать. Подобрав с земли палку полуметровой длины, он поерзал на своем отрезке бревна и начал чертить на очистившемся от инея теплом пятачке земли перед собой контуры отдельных островков с их невообразимыми названиями.

— Даже не запоминайте, ребята, — посоветовал он. — Незачем. Разве что для собственного удовольствия. Вернетесь домой, переженитесь окончательно, выйдете в запас по возрасту лет через двадцать, тогда будете внукам байки травить: «Лечу я, значит, от Суньхуньвчаня в Цинь Дзинь Мэй, и тут мне эскадрилья „Сапогов“ [10] прямо в лоб от солнца! Нy, я им как дал!..»

Молодежь шутке доброжелательно посмеялась — пошутить в полку вполне любили. Но все же ему в очередной раз стало немножко неловко. При том, что 90 процентов командного состава в корпусе была из фронтовиков, это поколение строевых летчиков оказалось уже совершенно другим. В самых дружеских в разговорах с ними Олег регулярно чувствовал какую-то неуютную натянутость, и даже шутки у него получались глуповатыми. Хотелось бы верить, что это ему только кажется. Да и странно такое, если глядеть со стороны: с капитанами и старшими лейтенантами, сидящими вокруг него, он ходит в бой так же, как ходил в бой с десятками других молодых ребят в однопросветных погонах на своей первой войне. По при всем при том ощущение не проходило — даже если его прогонять, упираясь всеми мышцами. Возможно, это вызывалось не только тем, что Олег был каким-то другим, но и тем, что он в полку являлся относительно новым человеком. Бывший штурман полка капитан Костенко (вспоминаемый в полку почти исключительно как «КостЭнко») ушел «на повышение» — «инспектором-летчиком по технике пилотирования и теории полета» их же 32-й истребительной авиадивизии, после чего Олега, тогда служившего в другом полку, прислали на его место — штурманом 913-го ИАПа под командованием майора Марченко. За прошедшие недели перезнакомиться и с летчиками своего полка, и с летчиками 535-го, базирующегося на этот же аэродром, Олег успел, а вот подружиться — пока нет.

«Ночников», 351-й ИАП, он почти не знал — но тем в любом случае было не до общения: этот полк уже готовился к возвращению домой. При разговоре с почти любым комэском дивизии подполковник Лисицын чувствовал себя совершенно свободно, едва поглядев в его глаза, где сразу же отражалась «наваринская» планка медали «За Победу над Германией», — даже при том, что львиная доля этих офицеров застала максимум последний год войны. Но действительно отвоевавших Отечественную в 32-й ИАДе было немного: сформированная в 1943 году, дивизия всю войну провела на авиабазах Дальнего Востока, и, лишь перевооружившись на «Ла-7», примяла участие в войне с Японией. Старшее поколение еще было ему как-то близко, но с молодежью, рядовыми летчиками, общение почему-то не получалось, и это его почти пугало.

— Товарищ подполковник…

Молодой старший лейтенант, сидящий прямо напротив Лисицына, взмахнул рукой, отгоняя лезущий ему в лицо кусочек пепла, поднятый из костра вместе с искрами порывом холодного ветра.

— Расскажите про море, пожалуйста. Про поход.

— Да поздно уже, ребята.

Скорее всего, кто-то просто додумал навеянную его шуткой мысль о навигации над морем до конца и теперь желал продолжения. Это Олегу не понравилось: повод был недостаточно важный, чтобы вызвать его на откровенность, а уж то, что он думал про море на самом деле, рассказывать даже армейским летчикам было совсем непедагогично.

— Ну, товарищ подполковник!.. — это протянул уже другой летун, тоже в звании старшего лейтенанта, которого никак нельзя было назвать «парнем» — это был полностью сформировавшийся мужик, на той войне давно считавшийся бы «стариком». Странно, но хотя в Корее, на этой войне, полк воевал уже больше полугода, в отношении этих летчиков такого ощущения не возникало до сих пор.