Год мертвой змеи, стр. 122

— Ну, тогда мы все вместе умрем, не снимая ботинок [109], — ответил он, небрежно махнув расслабленной кистью руки, — так, что американец дернулся, машинально пытаясь уклониться от удара. — А ты что, ждал чего-то другого? А? Чего ты здесь ждал, умник? Расскажи мне про достижения мировой органической химии, давай! Расскажешь?..

— Пошел в жопу, — спокойно ответил американец.

— Ага! — согласился старший капитан Ю и выбросил вперед правую руку: длинным, хищным, неуловимым глазом движением. Так бьет змея. Это был не кулак, но покрытые ороговевшими корками костяшки межфаланговых суставов его правой руки не намного уступали кастету. Американца швырнуло назад, табурет рухнул, и он с громким стуком ударился о палубу всем телом, буквально взвыв. Наверное, это было больно.

— Ай-ай-ай? — удивился Ю. — Плечи болят? Или нос? И как же это я посмел-то, а? Тебя, небось, и не били-то никогда толком, правда?

Здесь он попал в точку. Вильям Роберт, как любой нормальный мальчишка-подросток и молодой человек, выросший в нормальном обществе тридцатых—сороковых годов, дрался многие десятки раз — при самых разных обстоятельствах. Более того, в университете он не на шутку увлекся греко-римской борьбой, находя удовольствие в попытках сделать с противником то, что требуется для признания судьями его победы — чего бы тот при этом ни хотел сам. Это было весьма похоже на собственно жизнь среди людей. Но так, чтобы связанного, неспособного ни защитить себя, ни уклониться от летящего в лицо удара, — так его не били никогда в жизни.

— Сволочь! — прокричал он, задыхаясь от боли, ворочаясь на мерзком, холодном железе палубы в попытках приподняться.

— Да, — подтвердил кореец еще раз. Уверенно, не обидевшись и не разозлившись. Затем ударил в бок — ногой, обутой в ботинок, как и было обещано. Напомнил:

— Химия… Расскажи мне про нее… Ты же так ее любишь? Всех солдат в полку затрахал ей, пока выговорился. Тебя сумасшедшим считают, ты знаешь?

Капитан молчал, тяжело дыша, пытаясь вывернуть руки. Вывих? Наверное… Правое плечо почти наверняка…

— Зря… — посоветовал разведчик, присев рядом и даже не глядя. Попытаться вскочить на ноги одним рывком, лягнуть ногой? Безнадежно… В тело пленного вплывало оцепенение: этот человек был сильнее его в разы, даже если бы он не был связан и так сильно измучен. Если его не удалось застрелить вдвоем с майором, там и тогда, когда у них был хоть какой-то шанс отбиться, уцелеть… Теперь — все…

И одновременно — в него входил страх. С капитаном армейской медицинской службы Вудсоном-младшим, единственным на земле, могли сделать все, что угодно, и ни его неприятие этого, ни какие-то бредовые конвенции, никогда не имевшие никакого значения для тех, кому надо, — ничто из этого не могло его защитить. Никак. Возможно, ему стоит сказать хоть что-то. Возможно, это в общих интересах? Хотя бы частично?..

Корейский разведчик наклонился над лицом распластанного на палубе пленного. На их языке — «секретоносителя». Он снова улыбнулся, наблюдая за сменой выражений на лице Вудсона-младшего. Увидев эту улыбку — худшее из всего того, что он видел за последние сутки, — капитан-химик впервые закричал.

Остальное было делом техники. И опыта.

Узел 8.0

5 марта 1953 года

— Кто…

Алексей, задыхаясь и пошатываясь, поднялся на ноги, выплевывая горькую холодную воду.

— Кто?.. — сумел спросить он вслух.

Вопрос был глупый — глаза у него уцелели, и он все прекрасно видел и так. Глупым он был и потому, что рядом теперь не было ни одного человека, который мог бы его понять. Человек десять вылезало из воды рядом с ним: далеко впереди, вплотную впереди, сбоку. Несколько, по крайней мере трое, еще плыли, один отстал, безнадежно и бесцельно молотя руками. Не задумавшись, Алексей повернулся и потрусил обратно в воду. Разогнался, хотя сил не оставалось уже совсем, ударился о воду всем телом, погреб вперед. Сзади что-то кричали спасшиеся, и хотя все это было на корейском, смысл был совершенно понятен и по одним интонациям: «Вернись, жить надоело?» На это он не обращай внимания — жить ему не то чтобы надоело, но и на самом деле не хотелось. Дважды он прекращал грести и приподнимался по плечи из ледяной воды — посмотреть, сколько осталось. Голова тонущего матроса уже уходила под воду, обессилевшими руками он едва цеплялся за поверхность, понимая, что всё, когда успевший в последний момент Алексей подхватил его под плечи.

— Тихо!.. — прохрипел он бьющемуся, мешающему ему парню, не дававшему даже взяться за него так, как это следовало делать. — Тихо же!..

Сцепившись, они ушли под воду оба, и вынырнуть он умудрился пусть и с очень большим трудом, но так парня и не отпустив. Вода лезла в рот, горькая, мерзкая до тошноты. Несколько гребков одной рукой, позволивших им продвинуться метра на два или три, потом их накрыло опять. Вынырнув снова, Алексей сумел все же немного приспособиться и, стараясь не думать о том, что ноги может свести, начал работать свободной рукой размереннее, экономя каждую кроху сил. Он надеялся, что они двигаются в более или менее нужном направлении, но возможности проверить это уже не было: отпусти он матроса хотя бы на секунду — и тот без всплеска ушел бы вниз, на невидимое дно.

Через бесконечное число гребков кто-то ухватил парня с другой стороны. Сил не оставалось даже для того, чтобы просто посмотреть, кто это, и поэтому Алексей просто продолжал загребать рукой и время от времени взбрыкивать ногами — лишь бы производить хотя бы какую-то иллюзию движения. Потом, выбравшись на мелководье и почувствовав опору под коленями, он пытался просто лечь и лежать, но их всех уже вытаскивали на берег.

Камни, валуны, выброшенный морем мусор, грязная пенная полоса перемешанного с дрянью соляра — это было то, что переживший так многих капитан-лейтенант Вдовый увидел под ногами, когда его выволакивали вверх — сначала по пляжу, потом дальше по откосу. Итак, это все. Он потерял свой корабль…

«Кёнсан-Намдо» был потоплен в течение первых же тридцати минут после рассвета. Дважды уклонившись от сливающихся с морем силуэтов впереди, с трудом выдавая шесть с половиной узлов против волны и ветра, и каждую минуту рискуя перегреть дизель, они продвигались к северу, отвоевывая у пространства одну милю за другой. Большого выбора у них не было: в 6:40 утра Алексей лично и на его взгляд безошибочно опознал второй их контакт как британский сторожевик типа «Бей», то есть «залив». Такой корабль, если бы его командир решил прославиться, мог справиться с корейским минзагом даже путем абордажа — команды на нем имелось более 150 человек. Ну, а четыре четырехдюймовки «Залива» делали все еще более однозначным.

К искреннему изумлению Алексея, беспрекословно уважающего десятилетиями и веками нарабатываемый профессионализм британских моряков, сторожевик их не заметил. Кто бы возражал, конечно, но это его удивило. Потом была некоторая пауза. Безымянный мыс на половине расстояния между Чочжинданом и Хыкто несколько прикрыл их от ветра, и на какое-то время ему даже показалось, что они проскочат. Примерно тогда же начало светать. Командир разведчиков, старший капитан КНА, ободравший с себя остатки маскхалата, поднялся на мостик и некоторое время стоял там, не произнося ни слова. Вид у него был усталый и по-кошачьи удовлетворенный, как бы это странно ни выглядело. И еще — опустошенный и немного изумленный, какой у мужчин бывает в совершенно иных ситуациях, не имеющих ничего общего с тем, что их окружало.

— Сколько до линии фронта? — спросил разведчик через переводчика.

— Где-то здесь — указал Алексей влево и вперед, подумав почти с минуту, что заставило корейца посмотреть на него пристальнее. Считать ему ничего не было нужно, но он не знал, как можно такое сказать. В светлое время суток… Теоретически, если не мечтать о везении, это был конец. Не успели.

Минзаг ковылял вперед. Весь последний час Алексей менял кабельтовы продвижения к северу на смещение мористее, и теперь берег представлял собой туманную полосу, в которой только с большим трудом можно было различить шапки сопок. Они были где-то на траверзе «высоты 194», между Сонхёлли и Пховеджилли — похоже, что поднимающаяся над обрывом обращенная к ним острой гранью горка ею и была. Скорее всего, они ближе к последнему из двух этих сохранивших разве что названия поселков, а может, даже и еще севернее: снос был такой, что определится по счислению лучше не смог бы никто.