Год мертвой змеи, стр. 101

— Я… На корабль…

— Ну, это дело твое. Корабль — это тебе и карты, как говорится… — майор не закончил фразу целиком, снова утирая рукавом мокрое от пота лицо. Они отошли еще дальше от горящих домов, но воздух был наполнен жаром и гарью, заставляющей непрерывно откашливаться. — А мои батареи были передислоцированы немедленно, как только разведчики ушли проявлять свои пленки. Час им лету, скажем. Полчаса на проявку и одновременно на подготовку следующего вылета: причем произведенного не ими, а палубниками — молодцы, правда? Такой организации нам учиться и учиться еще. Но, в общем, к тому моменту, когда окончательно рассвело, мои орлы уже сидели в гнездах с ладонями на маховиках. И хотя радар на такой высоте подхода оказался слепым, но не прошляпили все-таки. Я, капитан, знаешь ли, Отечественную от звонка до звонка — меня уже ничем не удивишь. А тебя будто не бомбили никогда, такой ты весь потерянный…

— Корейцев побило, — машинально объяснил Алексей. — И что теперь делать — можно только смутно так… предполагать… Штаб — в клочья. Не так много, наверное, и у них в итоге погибло, но офицеров сразу несколько, а на войне это…

Объяснять не было нужно, и майор понимающе кивнул. Офицер на войне — это совсем не то что офицер в тылу. После того, как выяснилось, что минный заградитель уцелел, это могло действительно быть главным результатом авианалета — вполне стоящего американцам по крайней мере одного из неожиданно потерянных ими штурмовиков. Хотя — еще раз подумалось, что ни такой меткости стрельбы, ни такого количества сбитых за какие-то секунды быть на самом деле не может.

У корейских моряков был (или по крайней мере должен где-то быть) еще один строевой офицер — тот самый командир шхуны, с которым он столкнулся вчера, но в способности последнего выйти в море в качестве командира «Намдо» в предстоящем походе Алексей очень сильно сомневался. Шхуна, кстати говоря, горела тоже — точнее, то, что от нее оставалось на поверхности; с места, где они стояли, это было отлично видно. Разбитая надстройка ушла в воду почти целиком, и по ней, по кресту пылающей мачты, плясали буйные рыже-черные языки бесшумного на таком расстоянии, пламени.

— Связь у вас, говорите, осталась? — спросил Алексей после нескольких секунд молчания, позволивших ему собраться с мыслями. Так бомбили его действительно первый раз, и это сказывалось до сих пор.

— Да.

— Мне она нужна, — сообщил он, не прося, информируя. — Товарищ майор, вы, вероятно, понимаете, что если вас прислали в эту дыру, то дело не просто в том, чтобы попытаться защитить пару плавединиц и байд. С этим вы справились — пока. Если этот налет не случайный — а я думаю, что это именно так, — то через несколько часов нас будут или бомбить снова, или даже обстреливать. А одного-двух эсминцев, между прочим, вполне хватит, чтобы окончательно…

На этом месте он остановился и еще раз посмотрел на творящееся вокруг. Судя по тому, что ему рассказывали корейцы, настолько сильному удару база еще не подвергалась. Возможно, американцы будут удовлетворены.

— В любом случае, решать что-то необходимо. И решать прямо сейчас, — закончил он. — Хочется верить, что это еще не поздно. Мне нужна действенная связь, товарищ майор.

Выводите меня «наверх», на Пхеньян. Мне нужен капитан первого ранга Гришанов. Или даже генерал-лейтенант Разуваев. Пожалуйста. У нас немного времени.

Узел 7.0

Ночь с 3 на 4 марта 1953 года

Они ползли по снегу, одетые в грязно-белые маскировочные халаты. Белыми были капюшоны, в белое были выкрашены обрезиненные оголовки ботинок, белыми (или, скорее, светло-серыми) были удобные для стрельбы двупалые полурукавицы-полуперчатки, оставляющие свободными большой и указательный пальцы. Белым было и само оружие, обмотанное широкими марлевыми бинтами. У каждого из ползущих имелся советский автомат: «ППШ-41» или «ППШ-43». У большинства — с современными рожковыми магазинами на 35 патронов, у остальных — со старыми барабанными на 71. У нескольких в дополнение к автоматическому оружию были пистолеты, причем у двоих — малокалиберные пукалки из арсеналов старой китайской армии, где из легкого стрелкового оружия можно было найти все, что угодно. У всех без исключения имелись ножи: от штатного советского «ножа разведчика образца 1940 года» до местных самоделок по вкусу. Всего людей было одиннадцать — две боевые пятерки и командир.

Разведгруппа была чуточку больше, чем могло считаться необходимым для обеспечения скрытности, и гораздо меньше того, что было нужно для выполнения поставленной задачи хоть со сколь-нибудь значимой вероятностью. В целом же, как и в большинстве подобных боевых рейдов «туда», с самого начала этой операции войсковые разведчики совершенно ясно осознавали: шансы даже просто остаться в живых у них исчезающе малы. Как всегда.

Имелись у разведгруппы и плюсы — в первую очередь то, что новичком в разведке не был ни один из бесшумно извивающихся по земле людей. Почти половина бойцов имела боевой опыт лет в десять и больше, остальные — от двух до восьми. К последним относились те, кто застал лишь самый конец еще той, Второй мировой, войны. Все они без исключения знали два—три корейских и южнокитайских диалекта, а многие и по пять—семь более или менее разнящихся друг от друга языков: в Азии это не такая уж редкость. Крови же в них было намешано столько, что определить национальную принадлежность разведгруппы «в целом» с первого взгляда затруднился бы и знаток.

Ползли молча — как и должны перемещаться разведчики, пересекающие линию фронта. Почти бесшумно — не звякала ни одна железяка, не скрипела кожа обтянутых гетрами ботинок, разве что чуть поскрипывал наст, проминаемый тяжестью тел. И долго. Снег, сорванный с поверхности земли их мягкими равномерными движениями, поднимался в воздух невидимыми в темноте искрами, забиваясь в ноздри и вызывая желание чихнуть. Это могло показаться смешным, если бы не было так страшно.

— П!…

Машинальный предупредительный жест головного группы, оторвавшегося от остальных метров на пятнадцать, в любом случае не мог быть замечен в темноте. Но едва долетевшего до остальных короткого, мгновенно проглоченного воздухом тупого звука хватило: остальные десять человек тут же уткнулись лицами в снег, грея себя собственным, отражающимся сейчас от земли дыханием. Несколько секунд все лежали неподвижно, потом, после разрешающего сигнала — почти неслышного «всхрапывания», какое может издать и ночная птица, люди снова осторожно двинулись вперед.

Всего лишь около часа назад село солнце — по обычным меркам этот час был невозможно ранним для перехода линии фронта. Но для сегодняшнего дня он подходил едва ли не лучше, чем другие. Под конец ночи часовые наиболее утомлены, но это несложное правило знают все, поэтому к 5—6 часам утра ракеты будут висеть над нейтральной полосой почти непрерывно. Еще чаще чем сейчас.

Снова остановка — головному опять что-то показалось. Потом впереди и справа взлетела целая гроздь осветительных ракет: белая, зеленая, потом еще одна белая. Все вжались в снег — привычно, но… К такому все равно невозможно привыкнуть по-настоящему. Устланные снежными озерцами воронки, разбросавшие вокруг себя горки грунта, покачивали тенями, шарахающимися влево и вправо — в зависимости от того, куда относило порывами ветра медленно опускающиеся ракеты. В сложном переплетении беспорядочно движущихся теней с трудом можно было разглядеть чуждое промороженной равнине движение смазанных серо-белых фигур, сливающихся с землей. Но там, в южнокорейских окопах, тоже сидят не мамины мальчики. Каждую секунду ночь может превратиться в день, причем в такой, который без труда станет последним для каждого из них, таких опытных, так хорошо вооруженных. Каждую секунду ползущий впереди разведчик может задеть растяжку противопехотной мины. Тогда сработавший вышибной заряд поднимет ее в воздух на метр-полтора, и пространство вокруг на долю секунды переполнится несущимися с неуловимой глазом скоростью стальными стерженьками, любого из которых хватит, чтобы пробить лежащего человека насквозь. Каждую секунду пулеметчику далеко впереди может что-то послышаться, тогда он прошьет длинной очередью пространство перед собой — в нем вполне можешь оказаться и ты. Это тоже было уже «обычно», такое ощущение каждый из ползущих переживал далеко не в первый раз. Но привыкнуть к нему все так же было нельзя. Совсем.