Деревенский детектив, стр. 39

Семеновна перевела дыхание, распустив шаль на груди, выпростала руки, положила их на колени и опять тоненько вздохнула. На улице раздавались приглушенные двойными рамами звуки.

– Коров гонят… – сказала Семеновна, но с места не стронулась, а только опустила веки и продолжала: – От Валерия уже с фронта сообщений не было – пропал без вести, а я почтальоном работала, хоть и восемь классов кончила… Надежды, что Валерий жив, тоже мало было, а любовь, что любовь была, когда месяц… Глупа была, берегла себя, вот и… Вот и взяла из детдома Веру…

Звуки стада затихали: из-за нудного дождя Сидор и Колька коров гнали быстро, торопясь в тепло и сушь, кричали на коров зло и раздраженно, бич в отдалении хлопал почти беспрерывно. Прислушиваясь, Семеновна подняла голову, опять спрятала руки под мокрой шалью.

– Манька-то привычная, – сказала она. – Сама в стойку дойдет…

– Я ничего не понимаю, Семеновна, – шепотом сказала Анна Борисовна. – Я ничего, ничего не понимаю…

Секретарь сельсовета медленно поднялась, помахивая ресницами, словно под них попала соринка, пошла к Семеновне, но Павел Косой опередил ее – с размаху ударил ладонью по столу, вскочив, притопнул тяжелыми сапогами.

– Ты говори правду, мамаша, чего ты ее бережешь, ты правду говори, мамаша! – вскрикнул он.

В горячке Павел бросился к Семеновне, забывшись, уронил доску, что перегораживала комнату, остановившись, собрался закричать еще, но участковый вдруг властно остановил его. Преградив одной рукой путь Павла, Анискин второй рукой повел в сторону Семеновны, улыбнулся и сказал:

– Ты, кума, все же к Маньке иди… Мало что привычная. На улице такая дождина, что и корова может перепутаться…

Когда Семеновна встала и ушла, когда ее все облегчавшиеся шаги простучали по сенкам и затихли на улице, когда в доме опять сделалось тихо, участковый махнул рукой.

– А теперь, Павла, – сказал он, – ты для Анны Борисовны скажи правду…

Но произошло странное: Павел снова несильно рванулся к Анне Борисовне, решительно мотнул головой, но потом внезапно попятился и сел на прежнее место. Как и раньше, он жалобно скривил лицо и помигал рыжими ресницами. Затем Павел, не выдержав взглядов участкового и Анны Борисовны, отвернулся к окну.

– Молодца! – сказал участковый. – Молодца, Павла… Так что ты себе молчи, я и сам скажу правду Анне Борисовне! – Он подошел к ней вплотную и наклонился. – Вера сказала про Семеновну, будто она потому ее из детдома брала, что за огород боялась… – Участковый жестко улыбнулся. – Семеновна, ее Валентиной звать, с погибшим на фронте Валерием всего за месяц до войны ознакомилась и ничего такого с ним не имела, даже не расписались они. Вот гражданка Косая и говорит, что ее Валентина для того взяла, чтобы огород больше иметь… – Участковый сделал большую паузу и почти шепотом сказал: – Ты не смотри, Анна Борисовна, что Валентина на вид такая старая – ей всего сорок девять…

– Ц-ц-ц! – по-анискински поцыкала Анна Борисовна и так повела плечами, точно в комнате был большой мороз. – Ц-ц-ц!

– Вот оно и есть: «Ц-ц-ц!» – сухо сказал Анискин и погрозил пальцем притихшей Вере. – Вот ты теперь, гражданка Косая, стой на своем месте, молчи как проклятая и слушай, что буду говорить… Я сейчас буду длинное слово говорить.

4

Прежде чем произнести длинную речь, участковый Анискин окончательно перешагнул через доску на половину Павла, сел на его место и положил обе руки на стол, в одной из них, чудом появившись, была та бумажка, что исписана цифрами. Посидев секунду в неподвижности, отдышавшись от резких движений, он развернул бумажку, проговорил:

– Вы пока все тут ругались да ссорились, я все за гражданкой Косой доглядывал. Я насквозь и глубже в нее смотрел, так что теперь всеохватно знаю – никакой такой любви у нее к Павлу нету… – Он презрительно усмехнулся. – Какая это может быть любовь, если она на Павлу так глядит, как на врага лютого… Это я для вас, Анна Борисовна, болтаю, – словоохотливо объяснил участковый. – Вдруг вы на любовь нажимать начнете…

– Ах! – ответила Анна Борисовна. – Ах, я уж ничего не говорю…

– Вот и правильно! – жестко усмехнулся Анискин. – Чего гражданку Косую жалеть, когда мне фельдшер Яков Кириллович растолковал, что ушиб четвертой степени есть самый легкий ушиб! А во-вторых сказать, как так получилось, что у нее на руке синяк?.. Ну-к, Павла, отвечай! Не молчи, не береги ее от стыда, раз она такая злыдень! – прикрикнул участковый.

– Она хотела в меня кринку… Рукой об стол…

– Ух! – ненавистно сказал Анискин. – Ух!.. Я бы этой кринкой ей обратно, обратно! – задохнувшись от гнева, участковый губы выпятил так, точно целовался с далекими родственниками, оглушительно прокашлялся и медленными движениями развернул бумагу с цифрами. – Ну вот, я эти цифры-мифры в конторе взял, так что они правильные…

Участковый подумал-подумал и все-таки полез в специальный кармашек на брюках – за очками. Свой почерк он, конечно, разбирал и без них, но цифры и числа стояли на бумаге очень густо. Вот он и достал очки, приставил их к кончику носа и весь переменился – со своим пухлым лицом и недовольно оттопыренными губами походил теперь участковый на директора маслозавода Черкашина, который очки носил постоянно, был так же толст, как Анискин, и всей деревне надоел тем, что без бумажки с людьми не разговаривал.

– Ну, так! – нудным голосом произнес участковый. – Поженились вы, Павла, в шестьдесятом году… За этот год ты, Павла, заработал, переводя все на деньги, тысячу восемьсот тридцать пять рублей шесть копеек… – Участковый поднял голову от бумажки. – Это она еще тебе житье давала, Павла… Дальше! В одна тысяча шестьдесят втором году ты, Павла, заработал меньше – тысячу семьсот сорок рублей, хрен копеек… Это она тебя уже прищучивать начала! – Анискин громко фыркнул. – Ну, а за шестьдесят вторым годом пошла уж совсем неоптимистичная картина, как говорит председатель Иван Иванович… Ты, Павла, в прошлом году заработал всего тысячу триста рублей, на пятьсот тридцать меньше, чем в шестьдесят втором… Это что же получается? – спросил участковый и придыхнул. – А?! Это как так получается, что ты, шофер при трехтонке, как она сама пишет в жалобе, в месяц зарабатываешь меньше, чем доярка, или, еще хуже сказать, неграмотный мужик… Это как так получается, а?

Участковый слоном повернулся к Вере и оглушительно постучал по столу костяшками пальцев.

– Вот как ты ответишь, Косая, почему Павла зарабатывает с каждым годом меньше, а другой народ после постановлений партии и правительства каждый год все больше и больше… А? Я тебя спрашиваю, Косая, а?!

Вера не отвечала, и участковый тоже помолчал.

– Вот как тихо стало, – после паузы с улыбкой заметил он. – В этом доме сроду, наверное, так тихо не бывало – крик да руготня…

Помолчав еще немного, участковый рачьими глазами покосился на Анну Борисовну.

– Нас, милиционеров, как учат в райотделе? – сказал он. – А вот так: «Помоги сохранить семью!..» Вот я два года и старался сохранить семью! Ну чего я только не делал, Анна Борисовна, чтобы эту Верку утихомирить… И уговаривал ее, и кричал, и пугал, и упрашивал, чтобы мальчишонку родила… Все напрасно. Ведь так, гражданка Казанская? – вдруг свирепо спросил он Веру. – Так я говорю, гражданка Казанская?..

Вера по-прежнему не отвечала – сжав губы, она смотрела в окно.

– Ее фамилия в девках была Казанская, – пояснил Анискин, – как их всех троих, то есть Веру, Надежду и Любовь, нашли на Казанском вокзале… Надежда теперь врачом в Томске, Люба замужем за Венькой Моховым и работает ударно дояркой… Да, да, работает ударно дояркой… Да-а-а!

Неожиданно для всех участковый быстро встал, застегнул три пуговицы на вороте распахнутой рубахи и валко пошел к дверям с таким видом, точно хотел безостановочно выйти в сени. Однако по привычке уходить из дому не сразу Анискин у дверей остановился и через спину сказал:

– Я их, Анна Борисовна, больше уговаривать не могу… Вы их теперь не расходиться уговаривайте – я вас на то и пригласил.