Тень мечей, стр. 75

— Вам плохо, моя госпожа? — Захир по-настоящему забеспокоился, а в воображении появились новые картины, пугающие дальнейшим развитием событий. Наверное, султанша и в самом деле обманула его, а «любовный напиток» — это яд. При мысли о том, что он стал виновником смерти Мириам, юноша побледнел.

Мириам повернула к нему удивленное лицо. Девушка споткнулась, и Захир схватил ее за плечи.

— Немного закружилась голова, — произнесла Мириам на удивление глухим голосом. — Должно быть, из-за жары.

Захир растерялся, поэтому решил действовать по плану.

— Передать султану твои извинения?

Мириам покачала головой. Взгляд ее становился блуждающим.

— Нет, со мной все в порядке…

Мириам упала без чувств в объятия Захира. Он быстро уложил ее обмякшее тело на кровать и коснулся пальцами жилки на нежной шее. Прощупывался равномерный пульс, тело не дергалось в конвульсиях, и не было никаких признаков чрезмерного полнокровия, которое, как учили Захира, случалось у жертв отравления.

Уложив Мириам на шелковые простыни, Захир расстегнул халат, чтобы она могла дышать. Шелковая ткань соскользнула, обнажив округлости груди. Захир внезапно испытал непреодолимое желание, которое напугало и воодушевило его. Он знал, что султан до самого позднего вечера будет на военном совете. А он здесь, наедине с самой красивой девушкой на свете.

Захир не знал, сработает ли зелье, которое дала султанша, да это было уже неважно. Сейчас он думал только об одном — как утолить похоть, зашевелившуюся в чреслах. Юноша медленно распахнул девичьи одежды и затаил дыхание при виде розовых набухших сосков.

Словно ребенок, которого оставили одного в лавке со сластями, Захир наклонился и поцеловал спящую Мириам в губы, а его пальцы тем временем начали ласкать ее грудь. Даже если она, проснувшись, по-прежнему будет любить одного Саладина — Захиру плевать. Султанша сделала ему этот подарок, и он будет наслаждаться каждой его минутой.

Глава 44

ЛОВУШКА ЗАХЛОПНУЛАСЬ

Быть великим визирем, правой рукой султана — означало иметь много приятных обязанностей. Эта обязанность была не из их числа.

Кади аль-Фадиль попятился от двери личных покоев Саладина, чувствуя, как колотится его сердце. Но не от ребяческого возбуждения, когда подглядываешь в замочную скважину за грубыми плотскими утехами, а от наводящего ужас понимания, что должен сейчас предпринять.

Кади, разумеется, не понаслышке знал о «невинных» шалостях в гареме и выходках молодых людей, которых вожделение лишало разума. Обычно он держал эти сведения при себе. В конце концов, есть дела поважнее, поскольку положение мусульман в войне с франками все ухудшалось. Такие мелкие сердечные игры — последнее, что должно заботить султана и его премьер-министра.

Но, к сожалению, отношения Саладина и этой иудейки достигли той точки, когда он был вынужден вмешаться. Как и большинство придворных, аль-Фадиль знал о постыдной связи султана и племянницы Маймонида. Обычно любовные похождения королей являлись пищей для досужих придворных сплетен, но это известие повергло в ужас и недоумение весь двор. Саладин всегда служил образцом нравственности, и в то время как каждый мелкий дворянин в Иерусалиме содержал для забавы девушку (или юношу), сама мысль о том, что их благородный султан таким же манером утоляет свою похоть, не могла уложиться в голове придворных.

Саладин создал вокруг себя легендарную атмосферу благочестия и святости, что и сплотило его войска и помогло достигнуть невозможного. Саладин остался единственным незапятнанным пережитком давно минувших лет, когда по земле ходили праведные халифы и у власти стояли люди без намека на моральное разложение. Но сейчас, когда Иерусалиму вновь грозили орды франков, когда люди так отчаянно нуждались в мифе о непогрешимости султана, рассеялась последняя иллюзия.

Аль-Фадиль был знаком с султаном не один год, но и он боялся соваться к Саладину со своими тревогами. Ему казалось, что роман султана с этой еврейкой пошатнет его положение в королевстве именно в тот момент, когда султану необходимо будет объединить мусульманский народ против неверных. И визирь знал, что не он один печется об этом. Даже дядя девушки, которого аль-Фадиль, как правило, не брал в расчет, явно чувствовал себя неловко в сложившейся ситуации, хотя его больше заботили последствия этого романа для его племянницы. «Типично для еврея, — горько подумал аль-Фадиль. — Эти самозванцы, „избранный народ“, всегда и все видят сквозь призму собственных интересов, как будто судьба одной глупой шлюхи может сравниться с нуждами целой империи». Однако Маймонид не посмел воспротивиться роману султана.

Но Саладин всегда славился умением читать мысли людей, даже если те изо всех сил старались скрыть их. Это умение султана временами граничило с волшебством, и среди детворы и слабоумных ходили истории о том, что у султана, как и у царя Соломона, есть невидимый джинн, который нашептывает ему на ушко о тайнах людских сердец. Несмотря на то что сам аль-Фадиль не замечал присутствия какого-либо сказочного джинна, он все же вздрогнул, когда однажды вечером султан позвал его в свой кабинет и потребовал, чтобы он высказал все, что думает о Мириам.

Аль-Фадиль одновременно испугался и удивился, подумав, что господин учуял его враждебное отношение к еврейке, хотя сановник всегда старался не озвучивать своих мыслей, ибо доверял лишь нескольким ближайшим советникам. Но визирь заставил себя взглянуть султану прямо в глаза и заверил, что тот не захочет слышать ответ. Кади отлично разбирался в мусульманских законах и знал, что Пророк самым великим джихадом считает храбрость сказать неугодную правду в глаза королю. Визирь гордился тем, что много лет не уходил от прямого ответа господину, даже если правда была нелицеприятной.

И султан всегда прислушивался к его советам независимо от того, касались ли они наказания трусливых союзников, которые подвели Саладина на поле битвы, или помилования противника ради политической выгоды, как он и сделал в Каире, сменив халифат династии Фатимидов на правление суннитов. Кади аль-Фадиль был возведен в ранг великого визиря именно благодаря тому, что султан мог доверить ему бразды правления государством, несмотря на многочисленных «сладкоголосых сирен» придворной политики, которые всегда стремились сбить государственный корабль с верного пути. И эта предательница-иудейка, похоже, станет самой опасной сиреной.

Визирь медленно брел по едва освещенному коридору, поглаживая аккуратно ухоженную бороду. Он склонил голову, раздумывая над сложившейся ситуацией. Он хотел поступить, как обычно, — сказать правду. Разумеется, он предупреждал султана о вероятности именно такого развития событий: девушка просто использует его ради богатства и власти, как и поступают девушки, которые заползли в постель к мужчинам постарше. Но визирь совершенно не обрадовался, когда удостоверился, что не ошибся в этой самонадеянной девице. Потому что его господин, бесспорно, питал к этой еврейке истинные чувства. Султан даже советовался с ним относительно того, возможно ли, с политической точки зрения, ему развестись с одной из своих жен и жениться на иудейке. Аль-Фадиль ответил, что такой поступок испугает простых мусульман, многие из которых все еще негодуют из-за дружеского отношения султана к евреям. В то время как армия Ричарда Львиное Сердце готова нанести массированный удар из своей новой цитадели в Акре, не следует вызывать пересуды среди народа о личной жизни султана. Саладин понимающе кивнул и больше никогда не поднимал этот вопрос. Но и не бросал девушку, как советовал премьер-министр. Наоборот, Саладин, казалось, все больше и больше находил утешение в ее компании, когда тучи неизбежной войны все сгущались и сгущались. Аль-Фадиль знал, что Мириам для султана — отдушина, и известие об ее измене с простым солдатом, скорее всего, разобьет ему сердце.

Он не стал бы развивать эту тему, если бы не был уверен, что человек, который привлек внимание визиря к происходящему, не раскроет правду другим способом (на тот случай, если аль-Фадиль промолчит).