Тень мечей, стр. 55

— Ричард не доживет и до утра. Тогда я возглавлю армию крестоносцев.

Уильям пожал плечами, как будто это беспокоило его меньше всего.

— Скорее всего…

— Тогда знай: я похороню тебя в одной могиле с твоим высокомерным королем.

Уильям подошел к ложу смертельно больного монарха. Коснулся руки Ричарда и нежно пожал эту дрожащую руку.

— Если сегодня ночью король умрет, я сам вырою эту могилу, — ответил он.

Не найдя что ответить, Конрад последний раз смерил Мириам холодным взглядом и решительно покинул шатер. Лучники поспешили за своим мнимым королем.

Уильям успокаивающе коснулся плеча раввина, а затем улыбнулся Мириам. Бушевавшая ярость ушла, теперь рыцарь выглядел измученным и опустошенным.

— Прошу меня простить за бестактность, — извинился он. Халиль перевел.

Маймонид засмеялся, и от этого низкого, хриплого смеха у Мириам отлегло от сердца. Пока он в состоянии от души смеяться, она чувствует себя в безопасности даже в логове скорпионов.

— Не бойся, — по-французски ответил Уильяму раввин. — Репутация подлеца Конрада бежит впереди него.

Мириам шагнула к ложу умирающего короля. Пощупала его лоб. Ее рука словно коснулась тлеющих углей.

— Он весь горит, — по-французски констатировала она, не успев прикусить язык.

Пораженный Уильям уставился на Мириам: значит, иудейка понимала каждое слово, которое он произнес за последние четыре дня. Девушка заметила, как осклабился Халиль, — этот, похоже, ничуть не удивился.

Но, несмотря на свое недавнее поведение, франк был хорошо воспитан. Он и слова не сказал о том, что она поступила некрасиво, утаив, что понимает по-французски.

— Его можно спасти? — обратился он к ней на своем родном языке.

— Иудеи и мусульмане называют моего дядю чудотворцем.

Маймонид посмотрел на племянницу. В его взгляде сквозили гордость и смущение отца, которому польстила безоговорочная преданность отпрыска.

— Бог творит чудеса, а не я, — ответил он. — Если на то будет воля Божья, сэр Уильям, ваш король вернется к жизни. — И более грустно добавил: — Но если он решит забрать эту жизнь — на то Его воля.

Маймонид поднял небольшую деревянную чашу, которую взял вместо разбитой колбы. Налил туда воды и стал смешивать травы и капли тонизирующего средства — черного по цвету и сладкого на вкус.

Мириам вытерла лоб Ричарда влажным полотенцем. Сама не понимая зачем, она наклонилась и прошептала на ухо находящемуся без сознания Ричарду:

— Только не оставляйте нас, ваше величество.

Глава 29

ВИДЕНИЕ

Ричард Львиное Сердце стоял в самом сердце Иерусалима как завоеватель. Перед ним простирались горящие руины некогда величественной мечети «Купол скалы», золотой купол которой теперь был разбит. Густой черный дым вырывался из разрушенного языческого храма и вздымался к багровому небу.

Ричард шагнул вперед и стал разглядывать праведное разрушение, вызванное им самим. Небо, по которому плыли волнистые облака, прорезали вспышки молний, чтобы затем устремиться к земле, карая безбожников.

Шагнув вперед, он услышал ужасный треск под ногами и посмотрел вниз. Каменное основание, на котором некогда возвышалась языческая мечеть, теперь устилали тела, и он ступил на выставленные на всеобщее обозрение человеческие кости. Невозможно было определить, кому они принадлежали, другу или недругу, поскольку тело и одежда несчастного уже давно сгорели, а от обугленных останков исходило омерзительное зловоние обгоревшей плоти. Ричард попытался обойти другие тела, но у него ничего не получилось: вся земля была усеяна оторванными руками, ногами, головами, телами.

И это сделал он. В глубине души Ричард знал, что все эти люди умерли из-за него. Их жизни стали ценой победы, расплатой за выдающееся наследие Ричарда. Однако мысли о победе не могли заполнить ужасную пустоту, которая поселилась в его сердце. Он и раньше видел убитых, распластанных на поле битвы людей, видел окровавленные трупы в пропитанной мочой одежде. Но он никогда не чувствовал такой опустошенности, как сейчас. Ричард Плантагенет никогда не позволял себе быть слабым и поэтому после битвы не терзался чувством вины или раскаянием. Тогда почему они гложут его сейчас, в час его главной победы? Иерусалим у его ног! Имя Ричарда Львиное Сердце впишут в анналы истории рядом с именами Александра Македонского, Юлия Цезаря и Карла Мартелла. Ему хотелось крикнуть в пылающие небеса, что он доказал всему миру величие и славу Христа, но, не в силах разлепить запекшиеся губы, не издал и звука.

Ричард повернулся, не обращая внимания на хруст обезображенных трупов под ногами, и взглянул на Иерусалим с горы Сион, но ничего не увидел. Город скрывала стена огня и едкого дыма. Повсюду метались клубы разрушения, словно вокруг Ричарда кружился мрачный вихрь. Ричарду чудилось, что в этих черных клубах дыма он видит лица людей. Лица проклятых, чьи души он предал забвению в тщетной погоне за наивысшей властью. Поднялся ветер, и ему показалось, что он слышит голоса, которые манили его, призывая присоединиться к ним в преисподней. Клубы разрушения вздымались, окутывали его, треск горящего дерева и грохот падающих камней перерастали в крики отчаяния и неистовства.

Ричард стоял, молча наблюдая за истинной природой своих деяний. Он был центром бури. И он был один.

— Я предупреждал тебя, что это безумие, — раздался за спиной пугающий голос, который нарушил его одиночество.

Ричард знал, кому он принадлежит. Ему не нужно было даже оборачиваться. При одной мысли о том, что он опять увидит обладателя этого ненавистного голоса, в котором, как обычно, слышались укор и недовольство, ему стало не по себе. Он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Пожалуйста, только не это.

Но сила, приведшая его сюда, не знала пощады. Ричард почувствовал, как против воли оборачивается и оказывается лицом к лицу с человеком, которого любил и ненавидел больше всех.

У него за спиной стоял король Генрих, облаченный в серые траурные одежды. И на его лице Ричард увидел то, что потрясло его больше, чем все разрушения, происходившие у него на глазах.

По щекам Генриха текли слезы.

— Ты хотел, чтобы я закалился в боях, — каким-то чудом, помимо воли заговорил Ричард. Создавалось впечатление, что он лишь сторонний наблюдатель, а его голосом говорит совершенно другой человек.

Генрих покачал головой. В заплаканных глазах старика таилась печаль. Ричарду хотелось отвернуться, но его ноги словно приросли к земле, а тело, казалось, заковали в бронзу.

— Настоящий мужчина сам выбирает себе битву, — неестественно звенящим голосом, как будто молот кузнеца ударил по лезвию меча, ответил Генрих. — Он не позволяет битве выбирать его.

— Я спасу Святую землю, — заявил Ричард, но его собственный голос прозвучал слишком глухо, словно голос ребенка, которого поймали на очевидном вранье, но который упорно отказывается признаться. Даже самому себе.

Генрих с недоверием оглядел кровавое побоище.

— Разрушив ее?

Черт бы его побрал! Почему он просто не упокоится под землей? Почему не кормит червей, как остальные мертвецы? Зачем он вернулся? Неужели только для того, чтобы мучить своего сына? Сыпать соль на незажившие душевные раны?

— Если будет нужно, — холодно ответил Ричард. — Я воин.

Слова его отца прочно засели у него в голове: трон для настоящих мужчин, отведавших вкус сражения и смерти, а не для детишек с игрушечными копьями. Генрих сам говорил об этом. И это он, отец, виноват во всем, что произошло; в том, что Ричард выбрал этот темный и грязный путь к Иерусалиму. Разумеется, всему свету и даже ангелам на небе это известно!

Ричарду захотелось освободиться, сбросить с души тяжелые оковы крови и вины, но крики, доносящиеся с пожарища, продолжали терзать его разум. Генрих смотрел на сына, в его глазах уже не было ужаса, а было нечто пострашнее. Выражение отцовских глаз пронзило Ричарда подобно остроконечному копью. В них была жалость.