Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница, стр. 155
– Ну и кто же еще вызвался добровольцем?
– Кажется, всего их семеро, – уклончиво отвечает он.
Я чувствую холод под ложечкой от нехорошего предчувствия.
– Кто еще?
Наконец Хеймитч перестает ломать комедию.
– Ты знаешь кто, Китнисс. Ты знаешь, кто вызвался первым.
Конечно, я знаю.
Гейл.
12
Сегодня я могу потерять их обоих.
Пытаюсь представить себе мир, в котором не будут больше звучать голоса Гейла и Пита. Их неподвижные руки. Потухшие глаза. Я стою над мертвыми телами, смотрю на них в последний раз и выхожу из комнаты, где они лежат. Но когда я открываю дверь и ступаю наружу, там оказывается только бесконечная пустота. Бледно-серое ничто – вот что ждет меня впереди.
– Хочешь, я попрошу, чтобы тебя усыпили, пока все не закончится? – спрашивает Хеймитч.
Он не шутит. Этот человек всю свою взрослую жизнь не расставался с бутылкой, пытаясь заглушить боль, причиненную ему Капитолием. Наверняка у него, шестнадцатилетнего мальчишки, участника второй Квартальной бойни, были люди, которые его ждали, – родители, друзья, возможно, любимая девушка. Где они теперь? Что сделал с ними Сноу? Как вышло, что, пока мы с Питом не навязались ему на голову, он был совсем один на всем свете?
– Нет, – говорю я. – Я полечу в Капитолий. Я хочу участвовать в спасательной операции.
– Они уже улетели.
– Когда? Их можно догнать. Я могу…
Что? Что я могу?
Хеймитч качает головой.
– Тебя не пустят. Это очень опасно. Была мысль послать тебя в другой дистрикт, чтобы отвлечь внимание Капитолия во время операции. Но решили, что ты слишком слаба.
– Пожалуйста, Хеймитч! – умоляю я. – Я должна что-то сделать. Не могу же я просто сидеть сложа руки и ждать, пока их убьют. Чем-то же я могу помочь!
– Ладно. Я поговорю с Плутархом. А ты лежи, не вставай.
Легко сказать – лежи. Шаги Хеймитча еще отдаются эхом в коридоре, когда я проскальзываю через щель в ширме к Финнику. Он лежит на животе, вцепившись пальцами в наволочку. Жестоко вырывать его из призрачного, спокойного мира грез в реальность, но оставаться наедине с собой для меня невыносимо. Наверное, я трусиха и эгоистка.
Я расталкиваю Финника и объясняю ему ситуацию. Удивительным образом его первоначальная тревога быстро проходит.
– Как ты не понимаешь, Китнисс? Наконец-то все решится. Пан или пропал. К концу дня они либо будут с нами… либо погибнут. Это… больше, чем мы могли надеяться!
Что ж, во всем можно найти светлую сторону. Однако я тоже немного успокаиваюсь. По крайней мере, есть надежда, что наши мучения закончатся.
Ширма резко отодвигается, и появляется Хеймитч. Говорит, что, если мы оклемались, у него есть для нас работенка. Все еще нужен репортаж о том, как Тринадцатый пережил бомбежку.
– Справимся за пару часов, и тогда Бити сможет передать ее в эфир как раз во время проведения операции. Может быть, это отвлечет внимание Капитолия.
– Отвлекающий маневр, – соглашается Финник. – Вроде дымовой завесы.
– Желательно что-нибудь по-настоящему захватывающее, чтобы даже президент Сноу не смог оторваться. Есть идеи? – спрашивает Хеймитч.
Осознание, что я реально могу чем-то помочь, заставляет меня сосредоточиться. Быстро глотаю завтрак, привожу себя в порядок и лихорадочно думаю, что мне говорить. Президенту Сноу наверняка интересно, какой эффект на меня произвели его розы и забрызганный кровью пол. Он хочет видеть меня сломленной – значит, я должна быть сильной. Однако боюсь, парой дерзких фраз его не проведешь. К тому же нам важно выиграть время, а кричать и махать кулаками перед камерой долго не будешь. Нужно о чем-то рассказывать.
Не знаю, что из этого выйдет, но, когда все собираются на поверхности, я прошу Крессиду поспрашивать меня о Пите. Сажусь на поваленную мраморную колонну, где в прошлый раз у меня произошел срыв. Сейчас на камере загорится красный огонек, и Крессида задаст вопрос:
– Как ты познакомилась с Питом?
И я наконец делаю то, чего добивался от меня Хеймитч с самого первого интервью. Откровенничаю.
– Мне было одиннадцать лет, и я умирала от голода, – начинаю я и рассказываю все о том ужасном дне, когда, стоя под дождем, пыталась продать детскую одежду. Как мать Пита прогнала меня от дверей булочной, и как он ценой побоев отдал мне хлеб, спасший нам жизнь.
– Мы даже ни разу не разговаривали друг с другом. Пока не оказались в поезде по пути на Игры.
– Но он уже тогда был в тебя влюблен.
– Похоже на то. – Я позволяю себе слегка улыбнуться.
– Как ты переживаешь разлуку с ним?
– Тяжело. Сноу может его убить в любой момент. Особенно после того, как Пит предупредил Тринадцатый о бомбежке. Ужасно жить с этой мыслью. Но теперь, когда я знаю, как с ним обращаются, у меня не остается сомнений. Я сделаю все, чтобы уничтожить Капитолий. Мои руки развязаны.
Я поднимаю глаза и смотрю, как высоко в небе парит сокол.
– Президент Сноу однажды признался мне, что Капитолий уязвим. В то время я не поняла, что он имеет в виду. Мой разум был затуманен страхом. Теперь я не боюсь. Власть Капитолия хрупка, потому что он во всем зависит от дистриктов. Сам он не способен обеспечить себя ни едой, ни энергией, ни даже миротворцами, чтобы держать нас в узде. Стоит нам объявить независимость, Капитолий рухнет. Президент Сноу, сегодня я объявляю свою независимость.
Получилось если не потрясающе, то весьма неплохо. Все хвалят мой рассказ о хлебе. Однако именно мое обращение к президенту Сноу наталкивает Плутарха на какую-то мысль. Он торопливо подзывает к себе Финника и Хеймитча, и они недолго, но живо о чем-то спорят, причем вид у Хеймитча недовольный. Кажется, побеждает Плутарх – лицо Финника бледнеет. Тем не менее он согласно кивает.
– Ты не обязан этого делать, – говорит ему Хеймитч, когда тот заступает на мое место перед камерой.
– Обязан. Если это поможет ей. – Финник сжимает в кулаке веревку. – Я готов.
Я гадаю, о чем пойдет речь. Про Энни? О бесчинствах в Четвертом дистрикте? Однако Финник Одэйр начинает совершенно неожиданно:
– Президент Сноу… продавал меня… мое тело. – Его голос звучит глухо и отрешенно. – И не только меня. Если победитель был привлекательным, президент дарил его кому-нибудь или выставлял на продажу за огромную цену. Отказаться было невозможно – иначе убивали кого-нибудь из твоих близких. Поэтому все соглашались.
Это все объясняет. Вот откуда эта вереница поклонников и поклонниц из Капитолия. Никакие они не поклонники. Обычные негодяи вроде Крея, нашего бывшего главы миротворцев, который покупал отчаявшихся девушек, чтобы использовать и выбросить, просто потому, что он мог себе это позволить. Мне хочется прервать запись и попросить у Финника прощения за то, что так плохо о нем думала. Но мы должны сделать свою работу, и я чувствую, что у Финника это получится гораздо лучше, чем у меня.
– Я был не единственным, но самым популярным, – продолжает он. – И, наверное, самым беззащитным, потому что были беззащитны люди, которых я любил. Чтобы успокоить совесть, мои покровители давали мне деньги и украшения. Впрочем, они делились со мной еще кое-чем, более ценным.
Секретами, думаю я про себя. Финник уже говорил мне, что любовницы часто выбалтывали ему разные тайны.
– Секретами, – говорит Финник, повторяя мои мысли. – Не выключайте телевизор, президент Сноу, потому что многие из этих секретов касаются вас. Однако давайте начнем с других.
Финник рассказывает о таких подробностях, что не остается сомнений в его правдивости. Экзотические сексуальные пристрастия, измены, безмерная алчность, политические интриги. Тайны, нашептанные во хмелю под покровом ночи, на влажных подушках. Перед Финником не стеснялись. Кто он? Раб из покоренного дистрикта, которого можно купить и продать. Смазливый, но неопасный. Кто ему поверит? И кто вообще станет его слушать? А ведь секреты так и просятся с языка. Особенно такие пикантные.