Восточное наследство, стр. 7

— Я от трех рюмок?! Обижаешь… Девушка, рассчитайте нас.

В проходе между вагонами Алексей сзади обнял Шуру и притянул к себе. Она обернулась, нашла его губы.

— Вон где надумали?! — удивилась щекастая проводница, непонятно как оказавшаяся за три вагона. — Дайте пройти. У меня скоро станция.

Алексей вытащил на платформу вещи. Затем вывел за руку-Шуру. Обнял ее, и Они так стояли, прижавшись друг к другу, пока поезд ждал, а рядом входили и выходили пассажиры. Из окон вагона на них глазели бывшие попутчики. Щекастая проводница стояла у дверей, с видом глубокого неодобрения отвернув от них свою мощную тушу. Потом поезд тронулся. Перрон опустел, а они все продолжали стоять, словно боялись, что это случайное соединение в большом и чужом мире может внезапно нарушиться и они вновь останутся каждый со своим одиночеством. Поезд обернулся маленьким длинным червячком. Вдали под ним прогремели стыки моста. Под мостом текла великая русская река, загаженная нефтью, запертая плотинами, но полноводная и мощная, несущая корабли и новые надежды.

3

На четвертом этаже дома на Фрунзенской набережной на подоконнике сидел рыжий сибирский кот Фауст. Голубыми влажными глазами Фауст смотрел на чертово колесо. Колесо крутило кабины в Парке культуры имени Горького на другой стороне Москвы-реки. В отличие от других котов Фауст мог считать себя полиглотом. Он знал три языка: родной — кошачий, немецкий и теперь русский. Немецкий Фауст начал понемногу забывать. Предки Фауста всегда жили в Берлине в семьях больших военных чинов. Прапрапрадедушка Фауста имел в хозяевах адмирала фон Дица и, таким образом, считался не последним котом в Третьем рейхе. Вместе с полуразрушенным домом предок Фауста перешел к советскому генералу Прянишникову, одному из заместителей коменданта низложенного Берлина. Рыжих сибирских котят советские военачальники стали дарить друг другу. Подполковнику Аксенову юного Фауста принес в день рождения дочек-тройняшек его заместитель капитан Сотин. Девочки тут же принялись изливать на неокрепшего Фауста свою любовь. Эта любовь, троекратно умноженная на каждую из тройняшек, могла стоить котенку жизни. Поэтому Марфу Ильиничну, бабушку малюток, Фауст по праву считал своей спасительницей. На Фрунзенской набережной Фауст чувствовал себя превосходно. Дух старой генеральской квартиры создавал коту генетический комфорт.

Однообразный круговорот чертова колеса приелся Фаусту. Он потянулся, подняв к небу плоское пушистое «лицо» плюшевой игрушки, спрыгнул на пол, что-то коротко произнес не то по-немецки, не то по-кошачьи и, пройдя по гостиной с гордо поднятым хвостом, запрыгнул на колени к хозяйке.

— Соскучился, бездельник? — ласково произнесла Марфа Ильинична и потрепала Фауста за ухом. — Кончилась твоя масленица. Нынче приедут внучки и тебе зададут…

Марфа Ильинична Аксенова еще плотнее уселась в мягкое несуразное кресло из шикарного немецкого гарнитура и уставилась в экран телевизора. Передавали новости. Лысоватый руководитель страны общался с народом прямо на улице. Лидер сообщал обступившей толпе, что теперь жить можно совсем не так, как раньше. Генеральская вдова отметила про себя, что все это глупости и до хорошего не доведут… Зачем все менять? Чтобы жить лучше?

И раньше жили неплохо… Она прикинула, как бы отнесся к «новому мышлению» ее покойный Слава. Он строил Берлинскую стену, а они рушат. Что теперь будет с ее мальчиком?

Сегодня вдова ждала сына. Она взглянула на часы — пора и быть… Петрович два часа назад отправился в Шереметьево. Сама вдова в аэропорт не поехала под предлогом тесноты. Но это был всего лишь предлог. Можно взять такси и вернуться двумя машинами… Да, много чести — встречать невестку.

В отличие от генеральских жен, которые чаще всего выходили в генеральши из деревенских девок, Марфа Ильинична вела свой род из московских купцов Стреминых. В том роду мужчины получались маленькими и юркими, а женщины дородными и властными. Марфа Ильинична переняла повадку женской линии рода целиком. Дома покойный Вячеслав Иванович ходил тише воды, ниже травы…

Это там, на Сенеже, в дивизии, генерал наводил ужас одним своим появлением. Не боялся генерала только его личный шофер Петрович. Но Петрович — это дело особое… Петрович спиной принял его пулю. С той пражской весны он стал членом семьи. Петрович и генеральшу звал, как генерал, матушкой. И на охоту вместе, и за праздничным столом по правую руку. Но водитель свое место знал и близостью с генералом не кичился. Вячеслав Иванович такт Петровича ценил и не оставался в долгу. Водитель получил квартирку рядом с хозяином, не с видом на Москву-реку, но тоже с большой кухней, сталинскими потолками и мусоропроводом. И участок под дачку в «Правде». И личную «Победу» Петровичу также выдали по письму генерала. Машина простояла в масле на армейских складах лет двадцать и досталась Петровичу почти даром.

Смерть хозяина Петрович пережил как личное горе и, выйдя на пенсию, вдову не бросил. Навещал часто, технику в квартире поддерживал, а раз в неделю обязательно возил в «Военторг», где Марфа Ильинична отоваривалась по льготным ценам.

Марфа Ильинична гладила Фауста, поглядывала на часы и на фиолетовую отметину лидера в телевизионном экране. Внучек своих бабушка не видела семь лет. Четыре года назад она посетила сына в Берлине с двухнедельным визитом, но девочки в это время отдыхали в Артеке, и Марфа Ильинична их не дождалась. Вот тогда она и забрала в Москву Фауста. Больше в Германию к сыну она не поехала. В доме Аксенова-младшего хозяйкой она себя не чувствовала. Порядки, заведенные Еленой, ее раздражали. Обедали там, когда придется. Всей семьей сесть за стол за две недели так и не пришлось.

Кроме того, Марфа Ильинична вообще не любила оставлять свою московскую квартиру.

Даже летом отправлялась в санаторий с неохотой. Дачу в «Правде» после смерти мужа сразу продала. Покойный генерал на даче любил играть в карты. В те времена у них на террасе за преферансом можно было встретить и знаменитую певицу из Большого, и известного писателя, и даже директора цирка. Нет, не Никулина. Тогда Никулин ходил в простых клоунах. Когда сын увозил тройняшек в Германию, те были совсем малютками, а сегодня она встретит двенадцатилетних девиц. Полгода назад сын по ее просьбе прислал фотографии девочек. Она заказала, чтобы фото напечатали крупные и снимали девочек по отдельности. Раньше Аксенов высылал групповые снимки, и Марфа Ильинична не могла как следует разглядеть внучек.

Когда фото пришли, генеральша надела очки и уселась за письменный стол покойного мужа.

Она разложила на зеленом сукне массивного стола три портрета и стала изучать. Близнецы, родившиеся в один день в далеком азиатском городке, не сливались, как три капли. Две рыженькие имели удивительное сходство, а третья, Надя, отличалась. «Пошла в невестку», — решила Марфа Ильинична. Покойный муж передал сыну по наследству огненную шевелюру.

Когда сын вырос, он немного посветлел, но различие в оттенках отца и сына улавливала только сама Марфа Ильинична.

Елена — невестка вдовы — улыбчивая, тоненькая, с мелкими правильными чертами была не просто блондинка. Такую белобрысую девицу генеральша по жизни не встречала. Она даже долго думала, что Елена красится. Но Лена волосы не красила. Невестка подкрашивала белесые брови и ресницы. Надя пошла в мать, но, что удивительно, при совершенно белых косичках девочка глядела на мир карими глазами из-под почти черных бровей и темных ресниц. При этом светлые волосы выглядели седыми. «Странный ребенок, — размышляла вдова, разглядывая фотографию третьей внучки. — Рыженькие Люба и Вера с зелеными глазами — наши, аксеновские, а эта в Лену», — подытожила осмотр Марфа Ильинична и спрятала фото в ящик стола.

Зазвонил телефон. Марфа Ильинична скинула Фауста, грузно поднялась и пошла в холл.

Петрович звонил из аэропорта. Много вещей.

Задержались с таможней.

— Я вас в дверях жду, а вы с летного поля звоните… — поворчала генеральша и пошла проверять готовность квартиры к приему семейства. В доме все блестело. Сиял лаком могучий сервант из того же немецкого гарнитура пятидесятых годов. Снежно белела скатерть на овальном обеденном столе. Марфа Ильинична не любила новой мебели на все случаи жизни.